Дэн Симмонс - Колокол по Хэму
Почти вся площадь бухты лежала перед нами, но было очевидно, что большая ее часть непроходима даже для «Лорейн» с его мелкой осадкой.
— Готов спорить, здесь почти повсюду нет и двадцати сантиметров глубины, — сказал Хемингуэй, обводя просторы бухты рукой с распухшими пальцами.
— Да, действительно, — согласился я. — Но на резиновом плотике можно проплыть.
— Верно. Они могут появиться здесь ночью и двинуть прямиком к причалам или железнодорожным веткам, но, мне думается, они не станут этого делать.
— Почему? Здесь им легче остаться незамеченными.
— Совершенно верно, — согласился Хемингуэй. — Именно поэтому они не станут высаживаться в глубине бухты. Они предпочтут добраться до суши на виду у подлодки, чтобы сообщить об успешной высадке световыми сигналами или каким-либо иным способом.
Я кивнул. Хемингуэй высказал интуитивную догадку, но мой опыт подсказывал, что он не ошибся.
— Вдобавок, — продолжал писатель, — они появятся здесь за час до восхода луны, и им будет чертовски трудно пробираться по каналам в темноте, даже если осадка их плотика составляет лишь десять-пятнадцать сантиметров.
Я сидел на разогретой солнцем деревянной палубе, держа на коленях шест и автомат.
— Согласен, — сказал я. — По всей видимости, точка высадки — Пойнт Рома. Не пора ли нам отыскать укрытие для «Лорейн»?
Несмотря на то что была середина дня и дул ощутимый ветер, в нашу сторону двигались тучи москитов и песчаных мух.
— Да, — произнес Хемингуэй. — Давай убираться отсюда.
* * *Чтобы укрыть катер в болотистой излучине Энсенада Хиррадура, осмотреть территорию к северу от маяка и перенести на берег свое имущество, нам с Хемингуэем потребовалось чуть больше часа. Лучшим местом для «Лорейн» была мангровая лагуна к западу от мыса, и, конечно же, там оказалось множество грязи и роящихся насекомых. Было бы гораздо удобнее выгрузить вещи на песчаной отмели, а уж потом прятать катер, но нам до такой степени не терпелось укрыть его и заняться устройством засады, что в конечном итоге мы совершили два перехода вверх и вниз по холму сквозь заросли, грязь и тучи кровососов.
Определить место засады было непросто. Разумеется, мы должны были видеть мыс, но также нам требовался ясный обзор входной протоки на тот случай, если немецкие агенты обманут наши ожидания и поплывут в бухту Манати. Еще нам нужно было видеть море и иметь возможность беспрепятственно отступить, если бы потребовалось изменить свою позицию либо бежать к катеру. Вдобавок ко всему нас не должен был заметить противник.
Это было испытание военных навыков Хемингуэя, и его выбор произвел на меня благоприятное впечатление. У вершины холма было идеальное место — на краю тростникового поля под ветвями невысокого дерева. Отсюда открывался почти круговой обзор с видом на маяк, входную протоку, северную часть бухты Манати и даже на канал Энсенада, если обернуться назад. К вершине подходила одна из железнодорожных веток, которая пересекалась с дорогой, ведущей к сахарной мельнице, и по ней нам было бы легче втащить наверх свой груз. Хемингуэй сразу указал туда и сказал:
— Слишком очевидное место. Надо поискать ниже по холму.
Он был прав. Одним из условий этой смертельной игры, которыми мы не имели права пренебрегать, было то, что наше появление здесь, скорее всего, предполагалось заранее. Было трудно понять, зачем немецкой разведке заманивать нас в ловушку, но если это действительно так, мы должны были максимально затруднить действия противника.
Хемингуэй указал точку примерно в трети пути вниз по склону, ведущему к западной части мыса. На этом берегу не было дюн, однако в результате выветривания в невысоких скалах образовались бесчисленные впадины, и Хемингуэй выбрал одну из таких щелей на гребне, соединявшем мыс с протокой, в которой мы спрятали катер. В выходящей к океану северной его части щель была узкая, с крутыми склонами, однако у противоположного конца, тянувшегося вдоль тростникового поля на юго-западе, она становилась шире, и там росли деревья и густой кустарник. С высшей точки расщелины мы могли видеть маяк, рельсы, песчаную полоску у протоки и широкий участок открытого моря. Из расщелины мы могли переместиться под укрытие вершины гребня, чтобы осмотреть бухту и дорогу к мельнице, а заметив движение на ней либо на железнодорожной ветке за нашими спинами, отступить вниз по расщелине, либо спрятаться в тростниковом поле и оттуда спуститься к катеру.
Было жарко. Мы втащили наверх два брезентовых полотнища и перекрыли ими узкую впадину, привязав в корням и камням, чтобы они не хлопали даже при сильном ветре, но так, чтобы они провисали и не выделялись на фоне расщелины.
Потом мы замаскировали их, набросав сверху земли и веток.
При свете дня наше укрытие было практически невозможно обнаружить с расстояния тридцати шагов, а ночью его не увидел бы даже человек, идущий по гребню.
Песчаные мухи беспощадно жалили нас, на месте укусов сразу появлялись волдыри, но Хемингуэй побрызгал вокруг нашей норы «флитом» и дал мне пузырек репеллента. Он согласился оставить «браунинг» на борту — склон был слишком скользким, и если бы нам пришлось ночью оставить свою позицию и бежать к катеру, винтовку было бы трудно нести, — однако, прежде чем покинуть «Лорейн», он вынул ее из чехла и снарядил пояс-патронташ. Думаю, он готовился отстреливаться, если бы нам пришлось вырываться из западни.
Вместе с полотнищами брезента, автоматами Томпсона, сумками гранат и запасных обойм, биноклями, ножами, личными вещами, шляпами, аптечкой, пистолетами в кобурах по одному на каждого мы втащили по песчаному склону маленький холодильник с пивом и снедью. После полудня мы сделали перерыв на обед — бутерброды с консервированной говядиной для меня и с яичницей и сырым луком для Хемингуэя — и запили его холодным пивом из бутылок. Я невольно улыбнулся, представив, что сказал бы директор Гувер, узнай он о том, что один из специальных агентов Бюро пьет пиво в процессе организации засады. Но потом я вспомнил, что больше не работаю в ФБР, и моя улыбка увяла.
Весь долгий день и начало вечера мы провели в расщелине, по очереди наблюдая в бинокль за океаном и стараясь не стонать, когда нас жалили песчаные мухи и москиты. Порой кто-нибудь из нас поднимался к вершине гребня, перебирался через него и осматривал бухту, Двенадцать апостолов, старую дорогу и заброшенную мельницу, пытаясь уловить признаки движения. Однако большую часть времени мы лежали в укрытии.
Сначала мы переговаривались шепотом, но вскоре сообразили, что прибой за мысом Пойнт Иисус, волны, набегающие на низкие скалы к востоку от Пойнт Рома, и ветер в тростниковых полях за нашими спинами позволяют нам говорить обычным голосом, который не будет слышен уже в десяти шагах.
Поздним вечером, когда солнце опустилось за поля и каменистый Пойнт Брава далеко к западу, а шум океана в сумерках усилился, у меня возникло ощущение, что мы прячемся здесь неделю, а то и больше. Мы по очереди дремали, чтобы быть свежими ночью, но, думаю, Хемингуэй не проспал и десяти минут. Он был в приподнятом настроении, не выказывая и следа нервозности, держался раскованно, говорил спокойным шутливым тоном.
— Перед выходом в море я получил вести от Марти, — сообщил Хемингуэй. — Она отправила телеграмму из Бассетерри на Сент-Киттс. Ее чернокожие спутники устали от плавания и заманили Марти на этот остров. Телеграмма, естественно, прошла цензуру, но у меня возникло впечатление, будто бы она перебирается с острова на остров в поисках немецких подлодок и приключений.
— Что-нибудь нашла?
— Марти всегда находит приключения, — с улыбкой ответил Хемингуэй. — Теперь она собирается плыть на Парамарибо.
— На Парамарибо? — переспросил я.
— Это в Нидерландской Гвиане, — объяснил Хемингуэй, смахивая с глаз капли пота. Я заметил, как распухло его ухо, и мне стало неловко.
— Я знаю, где находится Парамарибо. Но зачем ей туда?
— Quien sabe? — произнес Хемингуэй. — Представления Марти о романтике заключаются в том, чтобы забраться как можно дальше, в глушь, лишенную элементарных удобств, и, положившись на волю случая, бесноваться и проклинать свою судьбу. Потом она напишет великолепное эссе, от которого читателей разбирает смех. Если, конечно, останется в живых.
— Вы волнуетесь за нее? — спросил я, пытаясь представить, как бы я чувствовал себя, если бы был женатым человеком, а моя супруга бродила по джунглям и болотам, где я ничем не мог ей помочь, если случится беда. Я пытался представить, что это такое — быть женатым.
Хемингуэй пожал плечами.
— Марти вполне способна позаботиться о себе. Хочешь еще пива? — Он вскрыл очередную бутылку ручкой ножа.
— Нет, спасибо. Я предпочту быть хотя бы отчасти трезвым, когда всплывет немецкая субмарина.
— Зачем тебе это? — спросил Хемингуэй. Несколько минут спустя, когда сумрак начал сменяться настоящей тьмой, он продолжал:
