Элизабет Редферн - Музыка сфер
— Когда? — сказал Александр. — Когда это началось?
Норленд пожал плечами, и Александр увидел, что он мертвецки пьян. Он не понимал, каким образом эта порочная физиономия могла внушать ему доверие.
— Отвечай, — сказал Александр, — черт бы тебя побрал!
И, вцепившись в плечи сидящего священника, он тряс его, и тряс, и тряс, как те люди трясли Дэниэля перед горящим домом.
Норленд сказал угрюмо:
— Перестаньте! — Дернув плечами, он сбросил руки Александра и поправил сюртук. — Все это начал не я. И винить вы должны только себя. Зачем вы привезли его сюда?
Александр отупело уставился на него, а пчелы деловито жужжали над клумбами лаванды. Запах цветов бил ему в ноздри, как вонь навоза.
Норленд с пьяной злостью продолжал:
— Ну, увидели вы меня с ним. Или вы вправду думаете, будто я первый им насладился? Бедняжка Дэниэль. — Он усмехнулся. — Думается, он предположил, что вы привезли его сюда в своего рода уплату за ваше гощение у Монпелье.
Александр помотал головой.
— Нет! Нет!
— Или вы не видели, как смотрела на него Августа в тот первый вечер? Она сразу подметила приятную новинку, лакомый кусочек. Если помните, это она обмыла его и смазала его ожоги. Это было началом. Назавтра же, в тот жаркий день, когда вы трудились над своими расчетами, она и Карлайн напоили его крепким вином, накормили виноградом в меду, и Августа нашептывала ему свои сладкие порочные слова. И он понял, чего от него ждут. Он верил, что это было вашим желанием.
— Не-е-т!
— Где были вы, мэтр Мышонок, мэтр Астроном? — Норленд грузно поднялся на ноги. — О, вы, как и все они, были слишком увлечены вашими поисками Селены, вашей славой, обретением знаменитости. Они мучили его, знаете ли. Августа и ее безмолвный сатир Карлайн. Августа способна на такое, от чего содрогнется самый сильный мужчина, и она подстрекала своего любовника обучать вашего мальчика наслаждению, которое можно обрести в боли, хотя, думается, он, пожалуй, это уже знал… Бог мой, Уилмот, и вы врываетесь сюда, чтобы обвинить во всем этом МЕНЯ? Пока вы занимались вашим глазением на звезды, они позвали меня и настояли, что теперь мой черед, а мальчик знал, что ему делать, о, еще как знал, что он должен делать с каждым из нас по очереди.
Александр утратил дар речи, почти утратил рассудок, а Норленд продолжал презрительно:
— Господи, если бы вы хоть чуточку думали о нем, вы никогда не привезли бы его в это место. Никогда.
Александр слепо отвернулся от него и проковылял назад в прохладу дома, потому что яркость солнца грозила его уничтожить.
— Дэниэль! Дэниэль! — кричал он.
Но Дэниэль исчез. Его каморка была пуста. Он захватил с собой одежду и немногие принадлежавшие ему вещи.
Тут Александр осознал, что Норленд последовал за ним. Он обернулся, полный ненависти к нему.
— Гай знал про это?
— Нет. Как и Ротье. — Норленд сухо усмехнулся. — Гай ни о чем думать не в состоянии, кроме своей рыжей блудни, которую когда-то любил. Он верит, будто, отыскав эту звезду, эту планету или что вы там выискиваете, он сможет избавиться от нее, успокоить ее дух. А Ротье, как вам известно, гибнет от своей безнадежной любви к Августе, он ведь ради нее даже продал душу дьяволу. Я же сказал вам, я же предостерег вас в самом начале, что это место — обитель проклятых.
Александр оттолкнул его и укрылся в своей комнате, но, конечно, не мог обрести в ней никакого утешения. Ему необходимо покинуть этот дом, он не может задержаться здесь на день, на час. На минуту. Скоро ему придется встретить Августу и ее прислужника Карлайна. Как он сможет теперь находиться вблизи от них? В одном Норленд был все-таки прав: Августа была алчной, и ее похоть оскверняла весь дом. Он помнил, чему стал свидетелем в той озаренной свечами комнате — так давно, казалось теперь! — когда Августа привлекла брата к себе в объятия, а он тогда счел ее поведение искренним самоотверженным порывом утешить больного, помешанного Гая.
Едва он начал собирать свои вещи, скудностью такие же жалкие, как скарб Дэниэля, в дверь постучали, и вошел Гай, Гай с глазами, блестящими от опия, с лицом изнеможенным болью и надеждой. Он даже не заметил, что Александр собирает вещи, чтобы уйти, а подошел к нему и жаждуще спросил:
— Вы будете готовы вечером наблюдать Селену? Небо совершенно чистое. Нам ведь нужно увидеть ее еще только раз, чтобы удостоверить ее орбиту. Ведь вы так сказали?
Александр, чье сердце надрывалось от жалости к больному юноше, понял, что не может покинуть его теперь. Нет, не сейчас, когда он вот-вот может обрести единственное, что придавало смысл его жизни.
Я буду готов, сказал он. А затем он покинет это место. Он не знал, куда направится или что будет делать. Значения это больше не имело.
Потому что для Александра тьма уже наступила.
LIV
Вне измерений, где не существуют
Длина, и ширина, и высота.
Где времени и места нет; где предки
Природы, Ночь древнейшая и Хаос,
Анархию извечную творят.
ДЖОН МИЛЬТОН. «Потерянный Рай», Книга II (1662)Ральф, кучер, лежал с завязанными глазами в сыром подвале, который словно бы бесконечное время служил ему темницей. Его измученное болью тело скорчилось на соломе, загаженной его собственными экскрементами. Когда он услышал, что дверь отворилась и снова вошли те люди, он затрясся и прижался к стене.
Поначалу, когда они его только схватили, он пытался отбиваться. Но их было слишком много, его быстро скрутили и ввергли в этот ад, и заперли тут, не сказав не слова, и бросили бить по каменным стенам кулаками, пока они не покрылись ссадинами и кровью. Затем они снова спустились к нему и приковали к стене и завязали ему глаза, и кто-то почти с нежностью вывихнул ему по очереди суставы его пальцев.
Он понял, что командует ими человек, которого он боялся больше всех, — по слабому, но ненавистному запаху табака, который тот нюхал. С повязкой на глазах Ральф услышал, как этот человек резко выдохнул воздух, пропитанный смрадом его, Ральфа, тела, взмокшего от страха, и услышал, как его изящные пальцы взяли понюшку из миниатюрной табакерки, которая щелкнула, прежде чем он сказал:
— Ну-с, Ральф, ты ведь убийца, разве нет?
Ральф прорыдал голосом, охрипшим от муки:
— Я пытался убить мою жену. Да, я хотел убить мою жену.
— Зато тебе удалось поубивать других, — сказал тот, с табачным запахом, своим мелодичным шотландским акцентом.
— Сначала девушку из трактира с длинными рыжими волосами, а затем хорошенькую певчую птичку.
— Нет! Нет! Клянусь, я их не убивал…
Он ощутил волну воздуха, когда тот наклонился к нему и прошептал:
— Сначала ты получил от них удовольствие, от них, от обеих. А потом задушил.
— Иисусе, я никого не убивал…
И наступила тишина, куда более пугающая, чем любые звуки; тишина, наконец нарушенная шепотом других приближающихся к нему людей. Он весь сжался, поскуливая, как собачонка. Один крепко держал его руку. Другой подергивал сухожилия его распухших суставов и манипулировал ими с осторожностью скрипача, настраивающего драгоценный инструмент. Ральф громко закричал.
— А затем, — продолжал любитель нюхать табак, будто не прерывая своей речи, — ты попытался убить девушку с цветами. Но кто-то поднял тревогу, и ты убежал…
— Не-е-т… — Ральф смолк, чувствуя струящийся по его щекам пот, пока его мучители готовились взяться за него снова. Смрад его тела, его страданий был невыносим.
— Да, — внезапно прошептал он. — Иисусе сладчайший, ла, я совершил все это.
Разве же он не пытался убить свою жену вот этими огромными руками, пальцы которых были теперь так зверски искалечены? Господи Боже, разве он не пытался лишить ее жизни, хотя любил больше собственной? Быть может, этот мягко шепчущий человек прав. Быть может, в какую-то минуту сумасшедшего бешенства он вновь попытался убить, и ему это удалось? Ведь Богу ведомо, он понял, как это совершается, что значит выдавливать жизнь из такого хрупкого, такого нежного создания, видел бьющееся тело, полные ужаса глаза…
Слезы катились по его рассеченному шрамом лицу, намачивая рваную повязку на глазах. Человек с тихим голосом сказал:
— Хорошо. Очень хорошо, Ральф. Теперь ты будешь свободен, Ральф.
Ральф повернул голову в сторону, где звучал этот голос, боль покалеченных суставов отупляла мозг.
— Свободен?
— Ты ждешь, что тебя покарают за твои преступления?
— Да. Да, конечно…
— Наказание придет. Но разреши сказать тебе, что прежде ты получишь от меня последнюю возможность искупить свою греховность.
— О чем вы?
— Тебя освободят, и скоро, но только на одном условии. Ты не должен возвращаться в дом в Кенсингтоне, понял? Не должен ни с кем из них разговаривать, даже с доктором.
