Элизабет Редферн - Музыка сфер
Я был бы весьма обязан, если бы вы как высокопоставленный чиновник использовали эти сведения со всей конфиденциальностью. Быть может, я сохранил бы молчание, но, наведя справки в городе, я узнал, что вскоре после нападения девушка умерла. Не вынеся воспоминаний о том, что с ней произошло, она утопилась.
Я чувствую, что есть преступления, которые должны караться в полной мере. Видите ли, у меня есть дочь.
Джонатан откинулся на спинку кресла, стискивая письмо в пальцах. Значит, он все-таки не ошибся. Сердце у него колотилось. Убийцей должен быть Карлайн. Июль. Июнь. Небольшое расхождение в датах, видимо, ошибка, а может быть, даже сознательная фальсификация, устроенная теми, кто покровительствует этой зловещей компании астрономов.
Он встал. Первой задачей было отыскать самого Карлайна.
Он быстро прошел в трактир у Чаринг-Кросса, где иногда Лакит встречался со своими приятелями. Лакита там не оказалось, но он увидел другие знакомые лица. И заплатил опытному в таких играх человеку, чтобы он выставил дозорных у Кен сингтонской заставы высматривать высокого мужчину с белокурыми волосами и в зеленом плаще. Затем вернулся в Уайтхолл, намереваясь побывать у главного магистрата Ричарда Форда, чтобы представить частное обвинение в убийстве.
LIII
И чарам настает конец,
Эфирная музыка умолкает,
Окончен пир, виденье улетает.
ВИЛЬЯМ СЕНСТОУН. «Элегия XI» (1747)К тому времени, когда карета с Александром и Гаем наконец дотащилась до особняка, буря пронеслась, и небеса посветлели. Гай вылез, но Александр объяснил ему, что ему надо выполнить еще одно поручение, а затем велел угрюмому извозчику, который чуть было не сделал их калеками, отвезти его назад к «Дому-на-Полпути». Вот так Александр проделал весь путь назад к ветхой гостинице на Кенсингтонском тракте, чтобы поискать потерянную подзорную трубу.
Участок дороги, где карета чуть не опрокинулась, теперь утопал в грязи, спасибо дождю и колесам многочисленных проехавших тут экипажей. Александр искал повсюду, но напрасно, как он заранее знал. Труба, если она действительно упала здесь, конечно, была украдена или же, разбитая, погребена к этому времени под слоем грязи. Он прошел в гостиницу, справиться, не отнесли ли ее туда, но получил грубый отрицательный ответ.
С тяжелым сердцем он велел извозчику отвезти его назад к дому Монпелье. И в передней столкнулся с Ротье уже в пальто и шляпе, собиравшимся уйти.
Ротье сухо с ним поздоровался.
— Я слышал, вы ездили отполировать линзу.
Александр сказал:
— Да, мы ездили в мастерскую Персиваля.
Ротье кивнул.
— Небо наконец проясняется. Вечером вы сможете вновь поискать Селену.
Он уже шагнул к двери, но Александр встал перед ним.
— Доктор Ротье, я должен вам кое-что сказать. Персиваль дал мне для вас подзорную трубу. Он сказал, что вы ее ждете. Но на обратном пути наша карета чуть не сломалась, и, боюсь, труба пропала.
Ротье настолько переменился в лице, что Александр почти испугался. Доктор шагнул вперед и вцепился ему в рукав.
— Подзорная труба? От Персиваля Оутса?
— Да. Я крайне сожалею. Я вернулся поискать ее, но не нашел.
Ротье сказал словно с огромным усилием:
— Какого рода подзорная труба?
— Я ее не видел. Она была завернута в чехол. Но, думается, это мог быть даже переносной телескоп с рефлектором и в футляре красного дерева, так как он был очень тяжелым.
— Тяжелым? — прошептал Ротье.
— Да, необычно тяжелым…
— А… — Ротье совсем побелел и попятился, бессильно опустив руки.
Александр в полном расстройстве сказал:
— Разумеется, я возмещу вам потерю. Вина всецело моя. Мне следовало быть повнимательней.
Ротье явно прилагал все усилия, чтобы совладать с собой. Но ответил он страдальческим голосом:
— Нет, вы ни в чем не виноваты. Гай сказал, что карета почти перевернулась. Как можете вы быть виноваты в этом? — Он, казалось, о чем-то задумался. Наконец он сказал: — Я возвращаюсь в Лондон. Так что побываю в мастерской Персиваля и обсужу с ним сам…
— Нет, — перебил Александр. — Персиваль уехал из Лондона.
— Как уехал?
— Да. Он как раз запирал мастерскую, когда мы попрощались. И он не знал, когда вернется.
И вот теперь Ротье был словно совсем сокрушен. Он смотрел на Александра даже не с отчаянием, а с чем-то превыше отчаяния. А потом медленно пошел к двери и закрыл ее за собой.
Александр стоял в пустой передней, обремененный сознанием, что вновь подвел доктора Ротье. Он медленно поднялся по лестнице, намереваясь пойти к себе в комнату, но по пути туда решил навестить Дэниэля, потому что утром мальчик сказал очень кратко, что плохо себя чувствует. Он направился к каморке Дэниэля в глубине дома и тихонько приоткрыл дверь, чтобы ненароком не разбудить его, если он уснул.
И вот тут Александр почувствовал, что его мир медленно рассыпается вокруг него на куски, потому что, перешагнув порог, он увидел Дэниэля на кровати, не спящего, нагого и в жутких объятиях толстых рук грузного священника Мэтью Норленда.
Норленд был раздет больше, чем наполовину. В жаркой духоте каморки его рубленое лицо блестело потом, а длинные седые волосы свисали космами. Он двигался исступленно, громко выдыхая непристойные слова, знаменовавшие нежность, а Дэниэль был безмолвен, покорен. Но ведь таким он был всегда.
Ни тот, ни другой не услышал, как вошел Александр, ни тот, ни другой его не увидел. А потому Александр повернулся, закрыл за собой дверь и, пошатываясь, поднялся по лестнице в свою комнату, где в судорожной рвоте изверг свое сердце в пованивающий горшок у кровати, вновь и вновь освобождая внутренности и думая: «Почему я не замечал этого? Почему я не догадался, что происходит?»
Когда он снова спустился вниз, уже приближался вечер. В окно он увидел, что небо прояснилось, и июльское солнце с возрожденным великолепием светило на неполотые газоны и сочную листву деревьев, окружающих дом, но ничего этого он не заметил.
Огромным усилием воли он принудил себя сначала зайти в каморку Дэниэля. Дверь он толкнул с дрожью в руках, опасаясь, что мерзкий священник еще там. Комнатка была пуста, но потный запах Норленда все еще висел в воздухе, и, стоя там, Александр почувствовал, что достиг собственного афелия. Вопреки блеску умирающего дня тут, всеконечно, была обитель тьмы, где погибшие души вопияли на отсутствие Бога и добра.
Он слепо бродил по большому особняку, который не был его домом, и не встречал никого, пока наконец не нашел Дэниэля в музыкальном салоне. Мальчик скорчился в кресле, уставившись на клавесин. Может быть, подумал Александр, инструмент напоминает ему их утраченный дом, их утраченную жизнь в Кларкенуэлле, и почти утратил дар речи из-за чувств, теснившихся в его груди.
Наконец он подошел к мальчику, но Дэниэль не посмотрел на него, продолжая безмолвно раскачиваться в своем кресле.
Наконец Александр сказал:
— Почему, Дэниэль? — И Дэниэль ответил:
— Потому что он велел мне.
— Кто? Норленд?
— Нет. Тот, другой.
Его начало трясти, и Александр подумал в растерянности: «Кого он может подразумевать, если не Норленда? Кого он подразумевает?» Но расспрашивать Дэниэля дальше он не стал: мальчик обхватил себя обеими руками и раскачивался, раскачивался…
Александр, не в силах выносить его муки, попытался обнять Дэниэля, утешить его.
— Все хорошо, — сказал он торопливо. — Мы уйдем отсюда. Найдем другой дом, наш. Вместе…
Дэниэль его оттолкнул.
Александр пошел искать того, кто сокрушил мальчика.
Он прошел через запущенный сад, жаркий и сонный в этот зыбкий час, когда угасающий день переходит в ранний вечер. Пчелы, забывшие про ливень, жужжали в густых плетях жимолости по сторонам совсем заросших тмином дорожек под ногами Александра. Под арками и в нишах зелени стояли статуи в пятнах времени, а в укромном уголке на склоне он среди перьев папоротников увидел миниатюрный водопад. Красота вокруг казалась насмешкой над ним.
Наконец он отыскал грузного священника. Норленд сидел в одиночестве на одной из террас, потягивал вино и лениво переставлял фигуры налакированной шахматной доске, раскрытой на столе перед ним. Рядом с доской стояла почти пустая бутылка. Подойдя к нему, Александр смахнул бутылку. Она разлетелась вдребезги, ударившись о плитки пола, и наступила бездна тишины.
— Когда? — сказал Александр. — Когда это началось?
Норленд пожал плечами, и Александр увидел, что он мертвецки пьян. Он не понимал, каким образом эта порочная физиономия могла внушать ему доверие.
— Отвечай, — сказал Александр, — черт бы тебя побрал!
