Николь Апсон - Печаль на двоих
Ребенок на руках у Амелии зашевелился и заурчал от удовольствия. Девочке было всего несколько часов от роду, а она уже чувствовала себя как дома в этом непонятном новом мире, куда малышка явилась совсем по-деловому, без особой суеты. Роды прошли легко, и не было никакой нужды вызывать местного доктора. Амелия посмотрела на девочку, чтобы удостовериться, что ей тепло в капоре и шали, которые заботливо связала ее мать. Во всей только что завершившейся процедуре была всего лишь одна неловкость: когда она подала ребенка матери для прощания, та взглянула на него с такой нежностью и таким отчаянием, что у Амелии мелькнула мысль: «Женщина передумала». Теперь в глубине души она почти желала, чтобы так оно и было.
Исходившее от ребенка тепло, как всегда, напомнило ей ощущение, которое Амелия испытала, когда впервые взяла на руки собственную дочурку. Это случилось более четырех лет назад, но казалось, произошло накануне, и теперь в ней всякий раз вспыхивала радость и гордость, когда она смотрела на свою малышку, свою Лиззи, с ее прелестными каштановыми волосами и тонкими чертами лица — миниатюрную копию самой Амелии. После стольких лет бесплодных надежд рождение дочери казалось чудом, и теперь Амелия без конца думала о ее будущем. Она ни за что не хотела, чтобы девочка хоть когда-нибудь принимала те нелегкие решения, которые пришлось принимать ей самой. Но Амелия утешала себя мыслью о том, что в результате ее дело разрасталось с каждым днем. После прихода нового монарха для женщин на нижней ступени социальной лестницы ничего не изменилось, и по-прежнему было немало тех, кто жаждал избавиться от своего позора, и если бы она им не помогала, убеждала себя Амелия, этим занялся бы кто-нибудь другой.
Помещение на Хартфорд-роуд, в котором имелось четыре комнаты, оказалось самым просторным из всех, что у нее были прежде. Здание Клеймор-Хауса выглядело превосходно и отлично подходило для родильного дома и ухода за детьми. По закону Амелия не могла держать в этом доме больше одного ребенка, но Финчли находился в той части города, куда редко заглядывали инспекторы Лондонского городского управления, не говоря уже о том, что в исполнении многочисленных правил городские власти проявляли гораздо меньше рвения, чем законодатели в их сочинении.
Правда, Амелии и скрывать-то было нечего. Когда в своем объявлении в журнале она предлагала за умеренную цену квалифицированный уход за роженицами и детьми, то писала сущую правду. За последние полтора года через ее руки прошло более двадцати женщин, и Амелия весьма удивилась бы, если бы узнала, что хоть одна из них осталась недовольна. Уверенные в том, что она их не выдаст, женщины стекались к ней со всей страны, и лучшего места им просто было не найти.
До Амелии донесся со двора шум запираемых железных ворот, но приближавшиеся к дому шаги — хотя и знакомые — были не те, которых она ждала. Входная дверь с шумом распахнулась, и муж позвал ее по имени.
— Я здесь, Джейкоб! — радостно ответила она и принялась качать заплакавшую малышку.
Но как только Амелия заметила изменившееся выражение его лица, улыбка ее погасла. Он окинул ребенка долгим, тяжелым взглядом, потом перевел его на Амелию и принялся снова натягивать пальто.
— Джейкоб, куда ты собрался? Не дури, мой милый. Ты только что пришел. Джейкоб, останься со мной. Пожалуйста!
— Сколько же раз тебе можно говорить? — Он сдерживал гнев, но этот сдержанный тон показался ей гораздо страшнее любого окрика. — Я не хочу видеть эту женщину в нашем доме, и я не хочу иметь ничего общего с тем, что вы с ней замышляете. Я говорю в последний раз, Амелия: чем бы вы ни занимались, к моему приходу с этим должно быть раз и навсегда покончено. Ты меня поняла?
Амелии на мгновение показалось, что он собирается ее ударить, и она подняла руку, чтобы прикрыть ею себя и ребенка, но муж повернулся к ней спиной и, не произнеся больше ни слова, направился к выходу.
— Так ты не хочешь иметь с этим ничего общего?! — крикнула она ему вслед. — Однако ты с удовольствием тратишь мои деньги, так ведь? И когда тебе хочется, называешь этот дом своим и устанавливаешь в нем свои законы. Но проводить в нем время со своей женой и своей дочерью ты, получается, не можешь?!
Однако обращалась Амелия уже к пустому коридору. Входная дверь с грохотом захлопнулась, и малышка тут же заплакала.
— Тихо, тихо, — нежно проговорила она, но теперь ее внимание уже больше не было сосредоточено на ребенке. Она думала о Джейкобе и о том, что остаток ночи он проведет в кабачке «Джойнерс армс», упиваясь жалостью к себе и заливая вином свое горе. Неужели для этого она прилагает все свои старания? К тому же Джейкоб напивается до полусмерти и, проболтавшись в пьяном угаре, может подвергнуть риску все ее дело. «Хорошо бы этот несчастный ребенок перестал плакать, — раздраженно подумала она, прижимая к себе крохотное тельце. — И где черти носят Уолтерс? Это она во всем виновата».
Амелия вернулась в гостиную и, не переставая что-то рассеянно бормотать ребенку, раздвинула занавески на большом полукруглом окне. Вглядевшись в темноту, она в конце улицы увидела Уолтерс, вышагивающую с таким видом, будто ей море по колено. Не исключено, что так оно и было. Возможно, для того чтобы забыться, Уолтерс выпивала или употребляла наркотики, но для их совместного дела она была идеальной партнершей. Наблюдая, как ее напарница вышагивает по тротуару, Амелия думала о том, что между ними сложились странные, ни на что не похожие отношения. Их связывала работа, которая должна была основываться на взаимном доверии, однако обе они испытывали друг к другу явную, изо дня в день растущую неприязнь. В самые тяжелые минуты жизни, вдалеке от мужа и в тревоге за дочь, Амелия чувствовала себя жертвой обстоятельств, в ловушке, из которой ей было не вырваться. И хотя она знала, что туда загнала себя сама, Амелия ненавидела за это Уолтерс, которая служила и постоянным напоминанием о ее нелегком положении, и одновременно козлом отпущения.
Амелия открыла дверь еще до того, как Уолтерс успела позвонить в колокольчик, и отступила в сторону, впуская напарницу в переднюю.
— Где вы, черт подери, шатались? — сердито зашептала Амелия. — Я же сказала: в пять.
В своем извечном наряде — коричневой накидке с капюшоном, туго затянутой у горла черной лентой — Уолтерс выглядела вполне прилично. Однако сиявшая на ее испещренном морщинами, рано состарившемся лице улыбка — Уолтерс выглядела существенно старше своих лет — казалась гротескной и совершенно неуместной. Напарница напоминала Амелии мерзких старух, наводнявших сказки, которые она читала Лиззи, и ответ Уолтерс только подтвердил это впечатление.
— Ну что значат какие-то несколько минут для малышки? — Она протянула к девочке руки.
Амелия заметила грязь у нее под обгрызенными ногтями и, скрывая отвращение, отдала ей ребенка. Амелия нуждалась в помощи и не могла быть особо разборчивой, о чем Уолтерс, конечно, знала.
Напарница поцеловала малышку в лобик, и та немедленно перестала плакать.
— Хорошенькая, — проворковала Уолтерс и рассмеялась, когда девочка выпростала ручонку и потянулась к ее лицу. — Жалко будет с нею расставаться.
— Я уже не раз вам говорила, — сердито сказала Амелия, сознавая, что невольно подражает своему мужу, — я не хочу знать, что происходит после того, как вы забираете ребенка.
Амелия, ощущая на себе неотступный взгляд Уолтерс, поспешно подошла к стоявшему в углу маленькому бюро, отперла левый верхний ящик и достала из него коробочку с деньгами. Она отсчитала и выложила на стол тридцать шиллингов, и Уолтерс тут же, бережно опустив ребенка на кушетку и не дожидаясь приглашения, сгребла со стола деньги и затолкала их в кошелек.
— Не такая уж большая плата за чистую совесть, — пробормотала Уолтерс, — при том что всю грязную работу должна делать я.
— Так мы с вами договорились.
Уолтерс подняла ребенка и закутала в толстое одеяло, которое Амелия уже держала наготове.
— Это было давно, а в последнее время дел у меня стало невпроворот. Так что вы или уж смотрите правде в глаза, или отводите глазки и давайте мне прибавку.
— Не хочу ничего этого слышать. Берите ребенка и уходите.
— Интересно, что ж мы будем делать на этот раз? — задумчиво проговорила Уолтерс, нежно поглаживая щечку ребенка. — Речка или помойка? Что тебе, малышка, больше по нраву?
Амелия отвернулась и зажала ладонями уши.
— Перестаньте! — закричала она. — Убирайтесь! Немедленно!
Раздался робкий стук в дверь, и в комнату вошла молодая женщина. Она являлась самой последней пациенткой Амелии и, судя по набухшему животу, должна была в самые ближайшие дни родить.
— Что-нибудь случилось? — Она с любопытством посмотрела на Уолтерс с младенцем в руках.
— Что вы, Ада, все в порядке, — беря себя в руки, ответила Амелия. — Возвращайтесь к себе в комнату: вам надо отдыхать.
