Николь Апсон - Печаль на двоих
— Амелии это представлялось совсем по-другому. И меня удивляет, что ее адвокат на суде не настаивал на ее физической непричастности к убийствам.
— Так как же все-таки Сэч и Уолтерс распределяли свои роли? В газетах о многом умалчивали, а мне бы хотелось услышать об этом от того, кто их знал.
— У Сэч было нечто вроде лечебницы, в которой перед родами и в период родов содержались молодые женщины. Большинство из них были незамужними матерями, отчаянно пытавшимися скрыть свой позор и каким угодно путем избавиться от ребенка. Сэч, очевидно, говорила им, что знает множество женщин, мечтающих взять на воспитание детей, и предлагала найти для их ребенка хорошую семью.
— Наверное, за небольшую плату.
— Но не такую уж и маленькую. Большинство из них платили по тридцать фунтов, что в те времена было немалыми деньгами, особенно для женщин с их положением.
— И что дальше? Они платили ей деньги, а потом уже больше никогда не видели своих детей?
— Именно так оно и было. И все эти женщины верили, что их детей взяли на воспитание. Или по крайней мере так они говорили, хотя я думаю, что некоторых из них, любой ценой хотевших избавиться от младенца, не очень-то заботило, что с ним происходило дальше. А на самом деле дети попадали к Уолтерс, которая их попросту убивала. Однажды кто-то увидел, как она несла мертвого ребенка, и тут же навел полицию на Сэч. Та отрицала, что хоть что-нибудь знает об этих убийствах, но ей никто не поверил.
— А вы верите, что Амелия была невиновна?
— Надзирательнице думать о виновности и невиновности нельзя — это просто не ее дело. И выполнять свои обязанности она может лишь при обязательной вере в правосудие. Оглядываясь назад, я думаю, что приговор был справедлив, хотя обе женщины считали, что с ними обошлись слишком уж сурово. С той минуты, когда объявили приговор, и до утра казни заключенные друг друга не видели, но они сидели в соседних камерах, и нам было слышно, как женщины то и дело колотили кулаками по стенке камеры и обвиняли друг друга.
— Вы тогда в первый раз участвовали в казни?
— В первый и последний. Три года прошло с тех пор, как в нашей стране повесили женщину. Это была первая казнь женщин при новом короле, из-за чего почему-то подняли много шума. И это была первая казнь в новой тюрьме «Холлоуэй». Можно даже сказать, это была некая проверка.
Джозефина услышала в голосе Селии неподдельную горечь, что писательницу нисколько не удивило: казнь через повешение — страшная смерть, и то, что она была тщательно организована, ничуть не умаляло сопровождавших ее ужасов.
— Никто из нас никогда прежде ни в чем подобном не участвовал, а из-за того, что вешали двоих, все это казалось еще более мучительным и мрачным. По правде говоря, мы все надеялись, что казнь отменят и нам не придется в ней участвовать. Даже палач, судя по всему, ждал ее с отвращением.
— Биллингтон?
— Да, Биллингтон и два его помощника: его младший брат и один из Пьеррепойнтов.
— Из-за того, что вы были так тесно связаны с заключенной, вся эта история, должно быть, оставила в вашей душе глубокий след, — тихо проговорила Джозефина, понимая, что говорит банальность, но сейчас ее заботило только одно: выведать у Селии, что та в действительности тогда чувствовала. — Между вами ведь были очень необычные отношения.
— Думаю, такие отношения сказываются на всех по-разному. К тому времени как я познакомилась с надзирательницами постарше, они уже огрубели. Я уверена, что у них заняло годы, чтобы избавиться от эмоциональных порывов, свойственных большинству из нас. Некоторые приходили в такой ужас от всего происходящего, что бросали тюремную службу раз и навсегда. Но никто из нас не мог избежать ее влияния. И в той или иной степени она всех нас разрушила.
— И тем не менее смею утверждать, что были и такие, кто наслаждался своим знакомством со знаменитыми заключенными. Думаю, что некоторые надзирательницы, склонные к садизму, годами смаковали преступления, совершенные их подопечными.
— Вы нас, наверное, путаете с сочинителями детективных романов.
Селия произнесла это с улыбкой, но резкость замечания не ускользнула от внимания Джозефины.
— Вы, кажется, не одобряете…
— Того, что вы пишете на подобную тему для собственного удовольствия? Полагаю, все зависит от того, как именно вы это делаете. Но я задаюсь вопросами: для чего человек по собственному желанию станет подвергать себя подобного рода переживаниям, если в том нет никакой нужды, и почему кого-то подобные книги развлекают? Могу я спросить вас: почему вы все же пишете об этом?
Джозефина задумалась над ответом.
— Я никак не могу забыть вечер в Энсти, — наконец заговорила она, — когда вы сообщили нам ту страшную новость. Мы были потрясены. Нам, конечно, ничего не показали, и вы, пожалев нас, скрыли подробности страданий Элизабет, но, возможно, именно поэтому наше воображение нарисовало картины еще страшнее реальных. Вы ведь знаете, как может разыграться фантазия у молоденьких девушек, не говоря уже о том, что мы тогда тревожились о собственном будущем и были весьма ранимы. Думаю, все мы почувствовали, как легко разрушить жизнь любой из нас. Я помню, мне безумно захотелось узнать, какой была мать Элизабет и почему она решилась на подобные преступления. Они произошли сравнительно незадолго до смерти Элизабет, а казалось, были из другого века — напоминали скорее преступления из романов Диккенса, но никак не события, до которых можно как бы дотянуться рукой, легко выудить из собственной памяти.
Селия кивнула:
— Вы правы. Наверное, все это должно было казаться невероятно странным вам, современным молоденьким девушкам.
— И конечно, мы так никогда и не узнали, кто открыл тайну Элизабет и мучил девушку, дразня ужасным прошлым, так что мы часами обсуждали эту загадку, хотя у нас не имелось практически никакой надежды ее решить. День за днем я пыталась представить себя в положении Элизабет, размышляя и о своем прошлом, и о том, что в нем могло быть такого, с чем я просто не в силах была бы смириться.
— И что же?
— Я полагала, что не решилась бы на самоубийство из стыда. И думала, что и Элизабет погибла по другой причине. Девушку могла ужаснуть мысль о том, что и в ее природе заложена склонность к подобному насилию, что где-то глубоко в ней самой таится такая же невероятная жестокость. Наверное, именно поэтому Элизабет и решила покончить с жизнью, считая, что когда-нибудь судьба ее матери станет ее судьбой, и потому лучше она накажет себя сама. — На лице Джозефины появилась извиняющаяся улыбка. — А может, все эти тогдашние домыслы не более чем плод разыгравшегося воображения восемнадцатилетней девушки.
— Нет, в этих рассуждениях что-то есть. Кстати, Сэч во время своего заключения постоянно тревожилась о дочери. Учитывая то, как она относилась к чужим детям, это более чем странно и указывает на ее невероятное умение отстраняться от содеянного. Она без конца волновалась, чтобы ее муж не забыл купить дочери новые ботинки, беспокоилась, что расскажут о ней дочери, когда та подрастет. И Сэч не зря тревожилась о ее судьбе: как только закончился суд, отец девочки совершенно от нее отдалился. В последние дни жизни Амелия умоляла меня позаботиться о будущем своей дочки, а мне в то время пообещать подобное казалось такой малостью. Я и представить себе не могла, что так подведу их обеих.
— Вы не должны так уж себя винить, — мягко заметила Джозефина. — Мы все в какой-то степени оказались виноваты. Элизабет была из тех, к кому не очень-то просто проникнуться симпатией, — она порой хитрила и манипулировала другими. Но если бы мы приложили больше усилий, чтобы Элизабет почувствовала себя в колледже как дома, она, возможно, нашла бы силы смириться с тем, что узнала о своей матери. У нее не имелось друзей, и в этом вы не виноваты.
— Возможно, — отозвалась Селия, но в голосе ее не чувствовалось уверенности.
— А пока она росла, вы с ней постоянно общались?
— Не с ней лично; я время от времени связывалась с ее приемными родителями и следила за тем, чтобы она получила хорошее образование — при всех ее недостатках, Элизабет была очень способной девочкой. И конечно, в Энсти она попала по моей инициативе. Но мне, наверное, не следовало ее туда устраивать. Помимо всего прочего, это было несправедливо по отношению ко всем вам, трудившимся не покладая рук, чтобы обеспечить себе приличное будущее. Но я искренне верила в то, что эта профессия подходит Элизабет как нельзя лучше.
— Вероятно, так бы оно и оказалось, если бы она успела воспользоваться предоставленной ей возможностью. Но эту возможность у нее отобрали, и отобрали не вы.
— Даже если и так, я должна была дознаться, кто ее довел до самоубийства.
— И чего бы вы в результате добились? Для Элизабет это уже ничего бы не изменило, а девушка, которая над ней насмехалась, наверное, не предполагала, что дело зайдет так далеко, и потом всю жизнь казнилась, что намного хуже любого наказания, которое вы могли бы для нее придумать. Я, наверное, не должна была вас обо всем этом расспрашивать. — Джозефина уже искренне сожалела, что задавала такие тяжелые для Селии вопросы. — С моей стороны просто бесчувственно копаться в прошлом и пытаться выудить из вас то, чего мне недостает для романа.
