Оливер Пётч - Дочь палача
– Не беспокойтесь, в этом году я неплохо заработал, – проворчал палач, не глядя на собеседника. Он принялся не спеша чистить трубку. Казалось, ее содержимое интересовало его больше, чем человек перед ним. Лехнер остановился и стал покачивать тростью. Оба надолго замолчали.
– Вы все знали, так ведь? – спросил наконец Куизль. – Знали все время.
– Я всегда заботился лишь о благополучии города, – ответил Лехнер. – Остальное меня не волнует. А догадаться обо всем было проще простого.
– Проще простого…
Лехнер вертел в руках трость и, казалось, рассматривал трещины в рукояти.
– Я знал, что старый Шреефогль задолжал Матиасу Августину кучу денег. И понимал, что он, будучи видным гончаром, располагал куда большей суммой, чем указал в завещании, – сказал он, щурясь на солнце. – Тем более знал я о своеобразных шуточках старика. А уж когда из архива пропал план участка, стало ясно, что кому-то эта вырубка очень интересна. Сначала я подозревал Шреефогля-младшего, но он не мог попасть в архив… Наконец я вспомнил, что Фердинанд уж точно рассказывал Августину о тайнике за плиткой. И тогда, собственно, все стало очевидным. Что ж, я рад, что все обернулось таким вот чудесным образом.
– Вы покрывали Августина, – пробурчал палач и закурил.
– Как я уже сказал, во благо города. Я не мог только разобраться с этими знаками. К тому же… кто бы мне поверил? Августины все-таки могучий клан в Шонгау. Смерть знахарки казалась мне решением всех проблем… – Он улыбнулся Куизлю. – И в самом деле не хочешь немного прогуляться?
Палач молча замотал головой.
– Что ж, тогда… – сказал Лехнер. – Тогда хорошего тебе дня и божьего благословения.
Покачивая тростью, он двинулся в сторону Речных ворот. Горожане, встретившиеся на пути, учтиво здоровались с ним и снимали шляпы. Куизлю показалось, что прежде чем скрыться в переулке, Лехнер еще раз взмахнул тростью, словно приветствовал его издалека.
Палач сплюнул. Вкус табака сделался вдруг противным.
Эпилог
Воскресным днем в июле 1659 года палач с лекарем сидели на скамейке перед домом возле пруда. С кухни разносился аромат свежеиспеченного хлеба. Анна Мария готовила обед. Она обещала жаркое из заячьих потрохов с ячменем и свеклой – любимое блюдо мужа. В саду близнецы Барбара и Георг играли со старшей сестрой. Магдалена натянула на голову чистую простыню и, разодевшись, как водяной из Леха, гонялась за ними по цветущим лужайкам. Дети убегали от нее с визгом и хохотом и заскакивали в дом в поисках материнской защиты.
Якоб Куизль наблюдал за происходящим и задумчиво курил трубку. Он наслаждался летом и делами занимался лишь по необходимости. Раз в неделю убирал мусор с улиц; если погибала лошадь, разделывал ее; или же кто-нибудь приходил к нему за мазью от болей и колик… За последние два месяца Якоб заработал столько, что мог позволить себе немного безделья. За казнь бывшего солдата Кристофа Хольцапфеля он получил аж десять золотых гульденов! Ландскнехта, пойманного сразу после приезда графа, колесовали. Толпа ликовала. На глазах у собравшихся палач переломал ему руки и ноги, привязал к колесу и выставил рядом с эшафотом. Хольцапфель кричал еще два дня, потом палач наконец сжалился и придушил его.
Труп убитого на стройке Андрэ Пиркхофера подвесили на цепях рядом со своим земляком. Так же поступили с трупом Кристиана Брауншвайгера, которого напуганные люди до сих пор звали дьяволом и при этом трижды крестились. После того как обугленное тело, усохшее до размеров детского, вытащили из катакомб, вход в них засыпали окончательно. Губы преступника сгорели, и кожа на голове сморщилась, так что зубы теперь выпячивались в оскале. Кости на левой руке белым выделялись на фоне почерневшего мяса, и люди утверждали даже, что он взмахнул ею на виселице. Через две недели от тела остался лишь скелет с натянутой на него кожей, но по приказу совета его оставили висеть для устрашения, пока он не начал разваливаться.
Четвертого солдата, Ганса Ноэнляйтнера, так и не нашли. Его, скорее всего, унесло по реке в сторону Аугсбурга, где он пошел на корм рыбам. Но для палача это не имело никакого значения. В общем и целом Куизль заработал за эти два месяца больше двадцати гульденов. Этого должно было хватить надолго.
Симон глотнул кофе, который любезно сварила ему Анна Мария. Крепкий и бодрящий напиток разгонял усталость, накопившуюся в теле. Предыдущая ночь оказалась напряженной. В Шонгау свирепствовала лихорадка. Ничего серьезного, но люди просили индийского порошка, которым лекарь лечил всех с прошлого года. Даже отец, похоже, убедился наконец в его эффективности.
Симон взглянул на палача. Он пришел с новостями, которыми поскорее хотел поделиться со своим другом и наставником.
– Я заходил сегодня к Августинам, – сказал он как можно небрежнее.
– Ну и? – спросил Куизль? – Чем занят этот пижон? С тех пор как его отец умер, я уже с месяц ничего о нем не слыхал. Говорят только, что дела он ведет великолепно.
– Он… болен.
– Летняя простуда? Волею Господа, пусть попотеет и позябнет подольше.
Симон покачал головой.
– Кое-что посерьезнее. На коже у него появились красные пятна, и они всё увеличиваются. Во многих местах тело потеряло чувствительность. Думаю… у него проказа. Видимо, подцепил ее в последней поездке в Венецию.
– Лепра? – Палач помолчал некоторое время, а потом громко расхохотался. – Лепрозный Августин! Кто бы мог подумать? Что ж, ему остается только порадоваться, что лечебницу скоро достроят. Сначала этот шут громит больницу, а потом его же туда и упекают… И пусть потом не говорят, что Господь несправедлив!
Симон невольно усмехнулся. Но в голову тут же полезли дурные мысли. Георг Августин был плохим человеком, безумцем и детоубийцей; ко всему прочему, он и лекаря пытал. Ожог на бедре болел до сих пор. Тем не менее Симон даже самому страшному своему врагу не пожелал бы такой болезни. Георг медленно сгниет заживо.
Чтобы разогнать эти мысли, юноша сменил тему:
– А насчет женитьбы Магдалены и палача из Штайнгадена… – начал он.
– Что такое? – проворчал Куизль.
– Вы это серьезно решили?
Палач сделал затяжку и заговорил лишь через некоторое время:
– Я ему отказал. Девка слишком упряма. Он этого не заслужил.
Губы Симона растянулись в улыбке. В животе словно узел развязался.
– Куизль, я вам так…
– Заткнись! – перебил его палач. – А то я и передумать могу.
Потом он встал и, направившись к двери, молча поманил за собой Симона.
Они прошагали через пропахшую свежим хлебом гостиную и вошли в каморку палача. Куизль, как обычно, сгорбился перед низкой дверцей. Симон последовал за ним в святая святых дома, благоговейно посмотрев на громадный шкаф, доходивший до потолка. Сокровищница, подумал Симон. Полная медицинских знаний, накопленных за целый век…
У лекаря тут же возникло желание открыть шкаф и порыться в книгах и пергаментах. Он двинулся к нему и едва не споткнулся о маленький сундучок, оставленный посередине каморки. Тот был изготовлен из полированной вишни и обит серебром. Сбоку висел крепкий замок, из которого торчал ключ.
– Открой его, – проговорил палач. – Он твой.
– Но… – начал Симон.
– Считай это наградой за свои труды, – бросил Куизль. – Ты помог мне освободить дочь и спасти женщину, которая приняла на свет моих детей.
Симон склонился над сундучком и открыл его. Крышка отошла с тихим щелчком.
Внутри лежали книги. Не меньше дюжины. Все в новом издании. «Описания хирургических инструментов» Шультета, книга по акушерству швейцарца Якоба Руфа, все работы Амброзия Парэ в переводе на немецкий, «Великое врачевание» Парацельса в кожаном переплете и с иллюстрациями…
Симон листал их и перелистывал. В руках у него было сокровище много ценнее того, что они нашли в катакомбах.
– Куизль, – промямлил он. – Как мне вас отблагодарить? Это слишком! Они… стоят целое состояние!
Палач пожал плечами.
– Монетой больше, монетой меньше… Старик Августин все равно не заметил.
Симон испугано выпрямился.
– Так вы…
– Думаю, Фердинанд Шреефогль одобрил бы меня, – сказал Куизль. – К чему церкви или толстосумам столько денег? Они все равно пылились бы что у них, что в той дыре. А теперь проваливай и читай, пока я не пожалел.
Симон сложил книги, запер сундук и ухмыльнулся.
– Можете в любое время попросить у меня несколько книг. Если мы с Магдаленой…
– Каналья! Пошел вон!
Палач дал ему подзатыльник, так что Симон чуть не перелетел вместе с сундуком через порог. Лекарь побежал вдоль реки по Кожевенной улице к городу, потом по булыжной мостовой Монетной улицы и свернул в тесные зловонные переулки, пока наконец не добрался, запыхавшийся, до дома.
Ему сегодня многое предстоит прочитать.
Вместо заключения
Я не помню, когда в первый раз услышал о Куизлях. Мне, наверное, было лет пять или шесть, когда моя бабушка впервые испытующе стала меня разглядывать – тем разборчивым взглядом, которым она до сих пор делит все наше семейство из двадцати отпрысков на Куизлей и не-Куизлей. Я не знал тогда, был ли этот Куизль чем-то хорошим или не очень. Мне оно казалось неким свойством, редким цветом волос или другим определением, о котором я доселе не ведал.
