Оливер Пётч - Дочь палача
Маттиас Августин испуганно поднял на него глаза. Он прекратил считать, пальцы задрожали.
– Ты не посмеешь, – прошипел он.
– Отчего же? – ответил палач. – Никто ничего не узнает. Или вы пожалуетесь совету, что я отнял у вас деньги Фердинанда Шреефогля? Деньги, которые вообще-то принадлежат церкви и которые вы незаконно прибрали к рукам?
Августин подозрительно посмотрел на него.
– Чего ты хочешь, палач? – спросил он. – На деньги тебе плевать. А что тогда?
Куизль перегнулся через стол, его лицо оказалось прямо перед беззубой пастью старика.
– А вы не догадываетесь? – пробормотал он. – Я хочу, чтобы вы убедили советников и графа, что нет никаких ведьм. Что все это лишь детская игра в отметины и заклятия. Чтобы знахарку освободили и все эти гонения прекратились. Поможете мне – и получите чертовы деньги.
Августин засмеялся и покачал головой.
– Даже если бы я захотел, кто мне поверит? Дети убиты, склад сгорел, солдаты на стройке…
– Погром на стройке устроили горожане, не пожелавшие приюта. Сущий пустяк… – вставил Симон, поняв, куда клонит палач. – Склад подожгли аугсбургцы. Дело не станут расследовать, чтобы не испортить отношения между городами. А мертвые дети…
– Петер Гриммер свалился в воду, и лекарь сможет это подтвердить, – задумчиво проговорил Куизль. – А остальные… Что ж, война закончилась не так давно. Вокруг полно грабителей и разбойников. К тому же кому будет дело до нескольких сирот, когда, немножко приврав, удастся спасти город?
– Спасти… город? – изумленно переспросил Августин.
– А как же, – заговорил Симон. – Если вы не придумаете убедительную историю для графа, одной ведьмы ему будет мало, и он не остановится, пока не сгорит половина Шонгау. Вспомните, что было во времена вашего детства – десятки женщин отправили на костер. Совет вас поддержит и согласится немного соврать, если вы не хотите повторения прошлого. Одного вашего влияния хватит, чтобы убедить и советников, и графа. Воспользуйтесь этим! Не сомневаюсь, вы за каждым знаете какой-нибудь грешок и сможете, если придется, пригрозить.
Августин покачал головой.
– Ваш план не сработает. Слишком много всего случилось…
– Подумайте о деньгах, – перебил его палач. – О деньгах и репутации. Если мы расскажем людям, какой вы и ваш сын на самом деле подлецы, вряд ли нам кто-то поверит. Понятно, что у нас нет доказательств. Но кто знает, что-нибудь уж все равно останется… Я знаю людей. Они любят поболтать. К тому же временами ко мне заходят и благородные господа или их жены за любовным зельем, мазью от бородавок. И тогда начинаются такие разговоры…
– Довольно! Хватит! – воскликнул Августин. – Вы меня убедили. Я сделаю все возможное. Но обещать ничего не могу.
– Мы тоже ничего не обещаем, – сказал Куизль и быстрым движением сгреб деньги в карман плаща. Старик хотел было воспротивиться, но взгляд палача заставил его передумать.
– Приходите через день, после большого собрания, – сказал Якоб. – Уверен, вашему сыну потребуется горшочек арники. – Он чуть ли не сочувственно посмотрел на Георга, который так и не пришел в сознание. Он лежал, скорчившись, на полу, черные его локоны слиплись в подсыхающей луже крови. Потом палач повернулся обратно к старику. – Может, у меня найдется еще и эликсир, чтобы облегчить ваши страдания. Поверьте, мы, убогие знахари и целители, знаем кое-какие секреты, в отличие от ученых врачей.
Он направился к выходу и потряс мешочек.
– Если собрание пройдет успешно, то этот мешочек сменит владельца. Если нет, то я выброшу его в Лех. Счастливо оставаться.
Симон последовал за Куизлем. Прежде чем закрыть дверь, он услышал, как старик снова застонал. У него опять начались спазмы.
Собрание совета, состоявшееся через два дня, оказалось самым необычным, какие только случались в Шонгау. Весь предшествующий день Маттиас Августин потратил на то, чтобы по очереди сплотить вокруг себя всех членов малого совета. У старика против каждого имелся какой-нибудь козырь. И всех он привлек на свою сторону: кого – лестью, кого – угрозами, а кого – красноречием. Когда он смог убедить наконец и Лехнера, воплощению задуманного ничего больше не мешало.
Когда граф выступил утром перед собранием, единодушию советников можно было позавидовать – они, словно сговорившись, единогласно отметали любые намеки на колдовство. Расследование, проведенное советом, все расставило по своим местам. Ведьмовские отметины оказались простой детской шалостью. Склад подожгла группа подлых аугсбургцев, решивших отомстить. А убитые дети стали жертвами всякого сброда, который до сих пор скрывается в лесах вокруг Шонгау. Все это хоть и весьма прискорбно, но ни в коем случае не является поводом для истерик.
К тому же по счастливому стечению обстоятельств утром третьего мая солдаты графа схватили бывшего солдата и разбойника Кристофа Хольцапфеля. Дочь палача Магдалена сразу же опознала в нем своего похитителя. И уже к вечеру бесчестный наемник признался в подвале тюрьмы, что убил троих детей просто из злобы.
Странным образом для признания его не потребовалось даже пытать. Но палач несколько часов провел с похитителем своей дочери наедине и показал ему орудия пыток. Так или иначе, убийца после этого готов был дать письменное признание, под которым и расписался левой рукой. Правая свисала красной намокшей тряпкой и состояла, казалось, из кожи и одних только сухожилий.
Все же граф сделал еще несколько робких попыток навязать Штехлин колдовство. Но так как она до сих пор не призналась, то, чтобы продолжить пытку, ему пришлось бы дожидаться разрешения из Мюнхена. А четверо бургомистров дали ему понять, что на их поддержку он может при этом и не рассчитывать.
Решающее слово взял наконец Маттиас Августин. Он в ярчайших подробностях расписал перед всеми собравшимися ужасы последнего процесса над ведьмами в 1589 году. Повторения тех событий не хотел даже княжеский управляющий.
Поэтому четвертого мая 1659 года граф Вольф Дитрих фон Зандицелль выехал с экипажем обратно в сторону своего поместья близ Тиргауптена, чтобы оттуда вершить судьбы Шонгау. Когда солдаты в сверкающих кирасах выехали за городские стены, жители еще долго махали вслед своему господину. Дети и голосившие дворняги неслись за каретой до самого Альтенштадта. В одном горожане были единодушны: хорошо хотя бы раз в жизни увидеть вблизи столь благородного господина. А еще приятнее смотреть, как он уезжает.
Палач спустился в тюрьму и велел стражнику отворить дверь. Марта Штехлин спала на мокрой соломе, в собственных испражнениях. Дыхание ее стало ровным, шишка на лбу почти рассосалась. Куизль склонился над знахаркой и погладил по щеке. По губам его пробежала улыбка. Он вспомнил, как эта женщина принимала роды у его жены. Вспомнил о крови, криках и слезах. Чудеса, подумал он. Когда человек появляется на свет, он всеми силами борется за свою жизнь. И не менее отчаянно отстаивает ее, когда настает пора уходить.
Марта открыла глаза. Ей потребовалось время, чтобы вернуться из мира грез обратно в камеру.
– Что такое, Куизль? – спросила она, не успев привести мысли в порядок. – Опять? Снова станешь меня калечить?
Палач улыбнулся и покачал головой.
– Нет, Марта, мы уходим домой.
– Домой?
Знахарка приподнялась и зажмурилась, словно хотела проверить, не спит ли она еще. Якоб кивнул.
– Домой. Магдалена прибралась у тебя немного. А Шреефогль-младший выделил немного денег – на новую кровать, посуду, и что там еще тебе понадобится. Для начала хватит. Давай, помогу подняться.
– Но почему…
– Не сейчас. Идем домой. Потом расскажу.
Куизль поддержал ее за плечи и помог встать. Ноги у нее до сих пор были распухшие. Держась за палача, Марта проковыляла к открытой двери. Снаружи врывался солнечный свет, стояло утро, и день пятого мая обещал быть теплым. Слышалось пение птиц, с рыночной площади долетали крики торговок и горожанок, ветер доносил с полей запах цветов и лета. Если закрыть глаза, то можно было услышать даже журчание реки. Знахарка встала в дверях и подставила лицо под солнечные лучи.
– Домой, – прошептала она.
Куизль хотел придержать ее, но она покачала головой и высвободилась. Потом в одиночку заковыляла вдоль переулка к своему маленькому домику и исчезла за следующим поворотом.
– Палач, и такой заботливый – кто бы мог подумать?
Голос раздался с другой стороны. Куизль обернулся и увидел, как к нему неторопливо подходил судебный секретарь. Он оделся в выходной наряд, а поля шляпы элегантно загнул вверх. В правой руке его покачивалась прогулочная трость. Якоб молча его поприветствовал и собрался уйти.
– Куизль, не желаешь чуть прогуляться? – спросил Лехнер. – Чудное утро, и мне кажется, нам нужно много чего обсудить. Сколько ты вообще получаешь годового жалованья? Десять гульденов? Или двенадцать? По-моему, тебе недоплачивают.
