Оливер Пётч - Дочь палача
Они просто не услышали то, что нужно было услышать.
Симон нерешительно обернулся. За столом далеко позади сидел в одиночестве священник и наблюдал за танцующими. Выражение неприятия на его лице сменялось удовлетворением. Как представитель духовенства он, конечно, не мог одобрить дикого языческого действа. Но и ему явно доставляли наслаждение теплая ночь, мерцание огня и веселая музыка. Симон направился к нему и без разрешения сел рядом. Священник с удивлением взглянул на него.
– Сын мой, уж не решил ли ты сейчас исповедоваться? – спросил он. – Хотя… судя по тому, что я сейчас увидел, тебе это необходимо.
Симон покачал головой.
– Нет, ваше преподобие, – сказал он. – Мне нужно спросить кое-что. В тот раз, мне кажется, я не совсем правильно вас понял.
После непродолжительного разговора Симон снова встал и задумчиво побрел обратно к танцующим, по пути снова пройдя возле стола советников. Внезапно он насторожился.
Одно место теперь пустовало.
Без дальнейших раздумий Симон спешно направился к дому возле рыночной площади. Смех и музыка постепенно затихли. Он услышал достаточно.
Теперь пора действовать.
Старик сидел в массивном обитом бархатом кресле и смотрел в окно. На столе перед ним стояла миска грецких орехов и кружка воды. Другой пищи он уже не переносил. Дышать было тяжело, боль пронзала нижнюю часть живота. С улицы доносился шум праздника. В задернутых шторах осталась открытая щель, чтобы он мог наблюдать за происходящим. Но глаза уже были не те, огни и танцующие люди теряли очертания и расплывались в смазанную картину. Слух же его, напротив, остался превосходным. Потому он и услышал шорох башмаков за спиной, хотя непрошеный гость и пытался войти в комнату незамеченным.
– Я ждал тебя, Симон Фронвизер, – сказал он, не оборачиваясь. – Ты мелкий пронырливый умник. Я еще тогда был против того, чтобы тебе с отцом позволили поселиться в городе, – и оказался прав. От тебя в городе одни неприятности.
– Неприятности? – Симон уже не пытался соблюдать тишину. Он быстрыми шагами направился к столу и заговорил дальше. – И от кого же в городе эти неприятности? Кто нанял солдат, чтобы убить маленьких детей, потому что те увидели лишнего? Кто распорядился поджечь склад? Кто постарался, чтобы ненависть и страх вернулись в Шонгау и повсюду снова разгорелись костры?
Симон говорил с воодушевлением. Он шагнул к креслу и рывком повернул его к себе. Потом взглянул в слепые глаза старика. Тот качал головой чуть ли не сочувственно.
– Симон, Симон, – сказал Маттиас Августин. – Ты так и не понял. Все это произошло только потому, что вмешались вы с этим жалким палачом. Поверь, я сам не хочу больше видеть, как горят ведьмы. В детстве уже насмотрелся на костры. Мне нужен был только клад, его я хотел. А во всем остальном виноваты вы.
– Клад, этот проклятый клад, – пробормотал Симон и опустился на стул рядом со стариком. Он устал, очень устал, и говорил словно в трансе. – Священник тогда в церкви намекнул мне на самое главное, но я его не понял. Он знал, что вы были последним, с кем хотел поговорить перед смертью старый Шреефогль. И святой отец говорил, что вы с ним дружили. – Симон покачал головой. – Тогда в исповедальне я спросил его, не интересовался ли кто-нибудь в последнее время участком. Он совсем позабыл, что как раз вы расспрашивали о нем почти сразу после смерти Шреефогля. Он вспомнил об этом только сейчас.
Старый аристократ до крови прикусил губу.
– Старый дурак. Я предлагал ему кучу денег – так нет же, нужно было непременно построить этот чертов приют… Хотя участок принадлежит мне, только мне! Фердинанд должен был его мне подарить. Это самое меньшее, что я ожидал от скряги. Самое меньшее!
Он схватил орех из миски и расколол его привычным движением. Осколки скорлупы рассыпались по столу.
– Мы с Фердинандом с детства друг друга знали. Вместе ходили в гимназию, мальчишками играли в камушки, потом вместе гонялись за девками. Он был мне как брат…
– На полотне в зале советов вы оба изображены посреди советников. Пример доверия и сплоченности, – перебил его Симон. – Я не задумывался об этом до тех пор, пока не увидел вас сегодня за столом с другими советниками. На картине вы держите в руках документ. И я задался вопросом, что бы это значило.
Маттиас Августин снова повернулся к свету огней перед раскрытым окном и, казалось, устремил взгляд куда-то вдаль.
– Я и Фердинанд, оба мы тогда были бургомистрами. Фердинанду понадобились деньги, срочно. Его мастерская оказалась на грани разорения. Я одолжил ему денег, приличную сумму. А документ на картине – это долговое обязательство. Художник попросил, чтобы я, будучи бургомистром, держал в руках какой-нибудь документ. Вот я и взял ту расписку и повернул так, чтобы никто не видел, о чем в ней речь. Вечное напоминание о долге Фердинанда… – Старик засмеялся.
– И где эта расписка сейчас? – спросил Симон.
Августин пожал плечами.
– Я ее сжег. Мы тогда были влюблены в одну и ту же девушку. Элизабет, рыжий ангелочек, а не девушка. Немного глупа, да, но красоты неописуемой. Фердинанд пообещал мне, что больше и не взглянет на нее, и я за это сжег ту расписку. Потом я женился на той девушке. И прогадал… – Он сокрушенно покачал головой. – Она одарила меня бестолковым глупым наследником и умерла после родов.
– Сына Георга, – вставил Симон.
Августин коротко кивнул. Его тонкие подагрические пальцы то и дело вздрагивали. Он продолжал:
– Клад принадлежит мне. Фердинанд рассказал мне о нем перед смертью и о том, что он спрятал его где-то на площадке. Он сказал, что я никогда его не найду. Он хотел отомстить! За Элизабет!
Симон стал ходить вокруг стола. Мысли завихрились у него в голове, и все стало сходиться, обретать смысл. Он остановился, указал на Августина и воскликнул:
– Это вы украли чертеж участка из архива. Ну и глупец же я! Я думал, что о тайнике за плиткой знал только Лехнер или кто-нибудь из бургомистров. Но вы…
Старик усмехнулся.
– Старик устроил тот тайник, когда строил печь. Он рассказал мне о нем. Плитка с советником, что гадит актами! Он всегда славился своими похабными шуточками.
– Но когда вы раздобыли план… – начал Симон.
– Я ничего не добился, – перебил его Августин. – Вертел его и так, и этак, но не выяснил, где этот проклятый клад!
– И тогда вы приказали срывать строительство, чтобы у вас было больше времени на поиски, – продолжил Симон. – Потом вас подслушали дети, а вы сочли их опасными свидетелями и просто поубивали. А вы знаете, что они даже не разглядели заказчика? Все эти убийства были ни к чему.
Августин яростно расколол еще один орех.
– Все Георг, этот глупый щегол. Умишком он пошел в мать, не в меня. Ему всего-то и нужно было заплатить солдатам за погромы. Но он даже для этого оказался туп! Его подслушали, и он тут же велел устранить детей. Будто не ясно, какими последствиями это грозило…
Дворянин, казалось, забыл про Симона. Он ругался, не обращая на лекаря никакого внимания.
– Я говорил ему, чтобы он прекратил! Чтобы остановил этого сатану. Что могли бы рассказать дети? Да и кто им поверил бы? Но убийства продолжились. Теперь дети мертвы, граф начал вынюхивать по городу ведьм, а клада так и не получили! Только груду обломков! Надо было оставить Георга в Мюнхене, он все испортил!
– Но на что вам дался этот клад? – спросил Симон недоверчиво. – Вы богаты. Зачем так рисковать из-за нескольких монет?
Старик вдруг схватился за живот и скорчился от нахлынувшей боли, не в силах говорить.
– Ты… не понимаешь, – прохрипел он наконец. – Мое тело как кусок тухлого мяса. Я гнию заживо, скоро меня сожрут черви. Но… это неважно…
Он опять ненадолго замолчал. Боль, похоже, отступила, и приступ прекратился.
– А семья, имя – вот что важно, – сказал он. – Аугсбургские возчики меня почти разорили. Это швабское сборище! Еще немного, и мой род угаснет. Нам нужны эти деньги! Одного моего имени достаточно, чтобы получить ссуду. Но мне-то скоро конец. Мне необходим… этот клад.
Он стал скрести пальцами по столу, голос превратился в тихий хрип. Колики вернулись. Симон с возрастающим ужасом смотрел, как старик задрожал, задергал головой в стороны и стал дико вращать полуслепыми глазами. Изо рта проступила слюна. Трудно было представить его мучения. Видимо, нарост на кишках, предположил лекарь. Язва поразила всю брюшную полость – Маттиас Августин долго уже не протянет.
В это мгновение Симон уловил краем глаза какое-то движение. Он хотел оглянуться, но только он начал разворачиваться, как по затылку ему врезали точно кувалдой. Он закачался и, заваливаясь на пол, заметил, как Георг Августин замахнулся железным подсвечником для второго удара.
– Георг, нет! – хрипло закричал его отец. – Ты сделаешь только хуже!
Потом у Симона потемнело в глазах. Он не понял, то ли его снова ударили подсвечником, то ли он уже до этого потерял сознание.
