Маргарет Дуди - Афинский яд
— Я думал, ему нравились мужчины, в основном, юноши, — сказал молодой человек с корзинкой.
— Да, разумеется. Но он не гнушался яблочком с чужой яблони, если оно красивое и налитое.
— Кем бы ни была Диотима, ее устами, конечно же, говорит Платон, и говорит верно, — наставительно произнес Гермодор. — Я тоже ищу Красоту, вот почему мне доставляет такое удовольствие следовать за Праксителем. — Он поклонился пожилому бородатому мужчине. — Позвольте представить вам Праксителя, сына Кефисодота. Он тоже размышляет о прекрасном, хоть и с технической точки зрения, и видит больше других.
— И если тебе нужен мрамор, дорогой мой, — прибавил богатый торговец, со снисходительной любезностью обращаясь к скульптору, — уверен, мы сможем тебе помочь. Ведь твоим подмастерьям постоянно требуются твердые материалы — металл и камень.
— Вы, мнится мне, сами не знаете, зачем вам даны глаза, — добродушно пробормотал пожилой художник. Я вспомнил, как встретил его на Агоре после суда над Фриной, за трапезой из хлеба и оливок. — Я наслаждался каждым днем своей жизни, ибо боги наделили меня даром видеть. Теперь дни мои близятся к закату, и даже глаза уже не те, что прежде. Но, стоя на пороге смерти, я как никогда вдохновлен жизнью, меня посещают дивные видения — это горько, и это сладостно.
— Ах, как жаль, что нам эти видения недоступны! — вскричал ценитель красоты. Пракситель не обратил на него внимания.
— Я благодарен Фрине, ибо она вдохновила меня. Если боги отпустят мне достаточно дней, я создам нечто совершенно новое. Не позолоченную финтифлюшку, а мраморную статую, гладкую и сияющую, словно живая плоть. Это будет величайшее творение моих рук, и я уже работаю над эскизами.
— Ты изваял немало великих скульптур, — снова перебил Гермодор. Казалось, чем больше пренебрежения ему выказывали, тем сильнее он сыпал комплиментами. — Твой Сатир. И статуя юного Аполлона, убивающего ящерицу. Все восхваляют чудесного «Убийцу ящерицы»!
— Меня не интересует то, что уже сделано, — заявил скульптор, взлохматив волосы так, что они встали дыбом, и серьезно глядя на Фрину. — Разве что я могу подарить тебе, о прекраснейшая, какую-нибудь из своих последних работ. Совершенно безвозмездно. Что ты желаешь?
— Берегись, Пракситель, — улыбнулась Фрина, — предлагать мне дары, ибо я никогда не отказываюсь. Почти никогда.
— Знаю. И хочу, чтобы ты приняла мой. Возьми Эроса с луком. Это лучшая статуя в моей мастерской. Она отражает мой новый взгляд на мир и искусство. Да и кто, кроме тебя, может владеть Эросом?
Гетера встала и любезно произнесла:
— С великой благодарностью и при свидетелях я принимаю сей дар, если есть на то твоя воля. — Она подошла к скульптору и взяла его за руку. — Дорогой мой, верный друг, ты в самом деле хочешь отдать эту бесценную статую? Несравненную и единственную в своем роде?
— Ты тоже несравненна и единственна в своем роде. Молю, прими ее. Ибо от тебя я получу много больше, прежде чем в истории нашей жизни будет поставлена точка. Я возьму твое прекрасное тело и создам идеальный образ Афродиты и всех красавиц, пришедших в наш мир после нее!
— Что ж, раз я оказываю такую огромную услугу тебе и всей мужской половине человечества, я приму твой дар.
— Нет, это слишком! — вскричал владелец сердоликового браслета. — Почему кто-то должен делать такие щедрые подарки? Какая несправедливость!
Фрина, даже не взглянув в его сторону, продолжала беседовать с Праксителем.
— Я найду достойный дом прекрасному Эросу Он поселится не в этой каморке, а в феспийском храме. Ибо многострадальной Феспии так недостает великих творений искусства, и, быть может, твой Эрос заставит странников свернуть с привычного пути. Он приведет в Феспию гостей и принесет ей славу.
— Быть по сему Но молю тебя, пока я жив, пусть Эрос остается в Афинах.
— Пусть тогда остается как можно дольше.
— Пусть, ведь мне еще предстоит создать свою величайшую статую. Обнаженную богиню. Совершенно новую!
— Неслыханно! — воскликнул Гермодор. — Чем намерен ты оправдать наготу богини, словно она амазонка или невольница из варварского племени?
— Это будет богиня после ванны, в одиночестве выходящая из…
— О нет! — казалось, любитель красоты готов лишиться чувств. — Пракситель, нет! Умоляю, только не это. Что за чудачество! Несчастная Афродита! Все будут смотреть, как она выходит из ванны, придется включить в композицию сосуды с водой, полотенце… о, боги! Это слишком приземленно, это оскорбит наши представления о великом и прекрасном.
— И все же, моя задумка именно такова, — весело отозвался Пракситель. — Я делал много набросков: мелких, крупных, на восковых табличках, на дереве, углем на папирусе. Видите, господа, до верху полную корзину в руках моего сына и помощника Тимарха? Мне позировала Фрина. А теперь мы с сыном удаляемся, дабы я мог вернуться к работе над первым вариантом статуи. Я оставляю женщину и ухожу на поиски тени. Прощай, Фрина, но имей в виду, мы расстаемся ненадолго! — громко и весело крикнул он уже из коридора.
— Невероятно! — Любитель красоты схватился за голову. — Нельзя и помыслить об Афродите в соседстве с полотенцем. Боюсь, я должен идти, господа, чтобы оправиться от этого потрясения.
И еще один гость покинул наше общество.
Двое соперников поняли, что Аристотель намерен дождаться их ухода, и нехотя поднялись, к моему огромному облегчению. Во время вышеописанной беседы я сидел, как на иголках, страшась, чтобы не выплыло мое участие в преступном веселье у Трифены. Последним нас оставил торговец мрамором, казалось, его терзают смущение и нерешительность. Он не осмелился предложить Фрине свой браслет, явно считая, что эта банальная побрякушка не идет ни в какое сравнение со столь великолепным даром, как только что изваянная статуя Эроса. Очевидно, мужчина боялся, что красавица рассмеется ему в лицо и отвергнет подарок, но та поспешила развеять его опасения.
— О, дорогой друг, — сказала Фрина, провожая его к выходу, — тебе уже пора? Какая жалость, что нам не удалось поговорить. Но, — она покосилась на браслет, крепко зажатый в ладони смущенного дарителя, — ты, кажется, что-то мне принес, какой-то маленький подарок?
— Ну да, — промямлил гражданин. Он слегка покраснел и, словно школьник, переминался с ноги на ногу. — Но я не знал… я боялся, ты не примешь…
— Глупый мальчишка! — Фрина дернула его за ухо и притворно надулась. — Думаешь, мне предлагают столько великолепных статуй, что я уже не смотрю ни на что другое? Угадала? Но статуи так сложно разместить, даже бронзовые, не говоря уже о мраморных. Видишь, мне придется подыскать Эросу жилище получше, скажем, храм. А вот изящная, красивая вещь, которую можно надеть, да еще подаренная другом, — что может быть приятней?
— Возьми. Браслет твой, Фрина. Пожалуйста, прими его. Золото прекрасного качества, и камни — самые лучшие, можешь мне поверить.
— О, милый! Позволь, я надену! — заворковала гетера. — Вот, ну не прелесть ли? Но ты ведь еще придешь, правда? А то я решу, что обидела тебя, и буду убита горем. Сейчас я должна поговорить с этим пожилым философом, но возвращайся через два дня. Я не приму никого, кроме тебя.
И, ласково попрощавшись с щедрым поклонником, она проводила его, сияющего, до двери.
— Хей-хо! — воскликнула Фрина, усаживаясь на прежнее место и придирчиво рассматривая безделушку. — Что ж, поскольку Бога Равенства нет, браслетик не помешает. Дорогие вещи никогда не бывают лишними, — заявила она, небрежно бросая подарок на стол.
Правду говорят, подумал я, все продажные женщины — гарпии.
— Зачем он тебе? Продать? — грубовато осведомился я.
— Ой, ты знаешь, я ведь обещала отстроить Фивы, а данное слово надо держать, — бросив на меня насмешливый взгляд, Фрина повернулась к Аристотелю, который молча сидел и слушал с самым невозмутимым видом. — Ты, о Стагирит, явно желаешь поговорить о чем-то с Фриной Феспийской, иначе не стал бы слушать эту болтовню. Ты-то, верно, считаешь, что женщина не должна распоряжаться деньгами, и осуждаешь таких, как я, — проговорила гетера, глядя на «пожилого философа». — Значит, ты хочешь сказать нечто важное. И без свидетелей.
— Совершенно верно. И поскольку ты, Фрина, — заветная мишень для всех стрел Эрота, и у тебя нет отбоя от гостей, мы не станем злоупотреблять твоим временем. Я задам тебе прямой вопрос и рассчитываю на столь же прямой ответ. Мой друг говорит, ты как-то упоминала некую Ликену. Что ты знаешь о ней?
— О Ликене? Едва ли я обсуждала с тобой Ликену. — Она замолчала и пристально посмотрела на меня. Я почувствовал, что краснею. — А, да-да. Так я и думала. Злополучный… значит, я не ошиблась, ты точно был тогда у Трифены, ты знаешь о Фивах и слышал, как я говорила про Ликену. Ну-ка, — она схватила со стола оливковый венок, вероятно, оставшийся со вчерашнего симпосиона, и надела его мне на голову. — Немного не то, но сойдет. Я начинаю припоминать тебя.
