Дэвид Дикинсон - Покушение на шедевр
— Какие у тебя предложения, Джордж? — спросил Бакли.
— Обвинение будет представлять сэр Руфус Фитч. Ты знаешь сэра Руфуса, Хорас?
Снаружи раздавались громкие шаги надзирателя, расхаживающего туда-сюда по каменному полу коридора. Юридическая фирма «Бакли, Бригсток и Брайтуэлл» не занималась уголовными делами, но круг лондонских законников очень тесен.
— Я встречался с сэром Руфусом, Джордж. Он показался мне довольно напыщенным.
— Тебе нужен адвокат. Что ты скажешь о сэре Идуэле Гримбле? — спросил Бригсток, сверившись с лежащим перед ним листом бумаги. — Говорят, он очень хорош в таких делах.
Хорас Бакли уставился в лицо надзирателя, подглядывающего за ними через застекленную щель в двери. Иногда ему не верилось, что все это происходит с ним наяву.
— Сэр Идуэл? — сказал он. — Тоже надутый. Они с Фитчем будут похожи на два военных корабля, которым нужно несколько часов, чтобы сменить курс. Слишком тяжелы. Не умеют маневрировать.
— Многие прекрасно отзываются о Пембертоне, Майлсе Пембертоне. — Бригсток переключился на другую кандидатуру. — Никто не ожидал, что он спасет того малого, которого в прошлом году обвинили в убийстве тещи, но он справился.
— Я думаю, ему просто повезло, — сказал Хорас Алоизиус Бакли. — Обвинитель плохо подготовился к процессу. Вдобавок Пембертон тоже слишком уж важничает.
— Лично я, — сказал Бригсток, начиная сомневаться в том, что ему удастся отыскать адвоката, приемлемого для его компаньона, — предпочел бы молодого человека. Такого, который практикует недавно.
— У тебя есть кто-нибудь на уме? — спросил Бакли, вдруг сообразив, что время их встречи подходит к концу.
— Пью, — сказал Бригсток, — Чарлз Огастес Пью. Он молод, смышлен, мозги у него явно работают быстрее, чем у сэра Руфуса Фитча. Говорят, что и с присяжными он ладить умеет.
— Я слышал об этом Пью, — сказал Бакли. Надзиратель уже начал медленную процедуру отпирания двери. — Поговори с ним, если хочешь. И скажи ему, — надзиратель повел Джорджа Бригстока на выход, твердя «время истекло», точно это была священная мантра, — скажи ему, ради Бога, чтобы он связался с лордом Фрэнсисом Пауэрскортом.
Миссис Имоджин Фоуке снова отправилась к пруду со своей корреспонденцией. Конечно, не со всей — только с одним письмом, очередным посланием от таинственного мистера Питерса из Лондона. Оно начиналось с предложения приехать на встречу, которая должна была состояться через пять дней в гостинице «Бристоль» близ вокзала Ватерлоо в Лондоне. Ей следовало подойти к дежурному администратору между часом и двумя пополудни, назвать свое имя и спросить мистера Питерса. Ее предупреждали, что после этого с ней произойдет ряд неприятных вещей. На глаза и верхнюю часть лица ей наденут повязку. Чтобы удобнее было идти, она получит трость. В путешествии ее будет сопровождать мистер Питерс или кто-нибудь из его помощников, и она должна будет целиком положиться на него. Если она сообщит о чем-либо, говорящемся в письме, хоть одной живой душе, она не увидит мистера Орландо Блейна ни в этот раз, ни вообще когда бы то ни было. Ее семье — тут Имоджин вздрогнула, — а также ее мужу сообщат о том, что она намеревалась сделать.
Имоджин перечитала письмо трижды и решила сжечь его, когда вернется домой. Она медленно обошла пруд. Дул легкий ветерок, и поверхность воды была подернута рябью. Имоджин показалось, что на противоположном берегу вспорхнул зимородок, но точно она не разглядела. Обняв себя за плечи, она думала об Орландо. Ей на память пришел еще один шекспировский сонет, выученный наизусть под суровыми взглядами монахинь и персонажей давнишней репродукции «Успения Богородицы» на монастырской стене:
Меня неверным другом не зови.
Как мог я изменить иль измениться?
Моя душа, душа моей любви,
В твоей груди, как мой залог, хранится.
Ты — мой приют, дарованный судьбой.
Я уходил и приходил обратно…[37]
После прогулки по саду она поехала в Бландфорд, ближайший городок. Там она зашла в «Барнард и Бейнс», самый лучший, самый дорогой магазин одежды, и заказала полдюжины сорочек из тончайшего полотна.
— Это для мистера Гренвилла, мадам? — спросил пожилой продавец. Фоуксы одевались у Барнарда и Бейнса на протяжении нескольких поколений. Размеры всех представителей этой семьи за последние сто двадцать лет были записаны в книге клиентов.
— Нет, это для моего брата, — Имоджин слегка покраснела, — у него размер чуть меньше, чем у мистера Гренвилла.
Кроме сорочек, она приобрела две пары темных мужских брюк и куртку. Потом заглянула в местный банк и сняла со счета двести фунтов. Кассир оглянулся, словно хотел посоветоваться с начальством, но очаровательная улыбка Имоджин заставила его передумать, и деньги были отданы без промедления.
Все это можно будет спрятать в моем багаже, подумала она. Вдруг у Орландо совсем нет приличной одежды? А на двести фунтов мы сможем добраться в любой уголок страны.
Лорд Фрэнсис Пауэрскорт с ужасом думал о предстоящем разговоре. Он понимал, что слишком долго его откладывал. Он помедлил на обочине Рогген-Роу в Гайд-парке; мимо неторопливо трусили лошади с тщательно ухоженными седоками. Еще можно было повернуть домой. Каких-нибудь десять минут — и он снова окажется на Маркем-сквер. Потом он вспомнил свою последнюю беседу с леди Люси, состоявшуюся накануне вечером.
— Ты должен увидеться с ним, Фрэнсис, и ты знаешь это не хуже меня, — сказала леди Люси.
— Но что я ему скажу? — взмолился ее муж. — Неужели так и спросить: это вы убили Кристофера Монтегю? И Томаса Дженкинса тоже? А что вы сделали с книгами?
— Не глупи, Фрэнсис. Кроме того, что совсем уж на тебя не похоже, ты пытаешься уйти от ответственности. Подумай о несчастном мистере Бакли в тюремной камере, или где он там сейчас находится. Ты должен сделать это по крайней мере ради него.
Пауэрскорт вздохнул и направился дальше в строну Олд-Бонд-стрит, где у него была назначена встреча с владельцами фирмы «Декурси и Пайпер, торговля произведениями искусства». А точнее — с Эдмундом Декурси, сыном и братом Декурси, проживающих в Ареньо, на Корсике. С предпоследним из тех, кто видел Кристофера Монтегю живым.
Когда Пауэрскорта проводили в кабинет, Декурси сидел за столом, заваленным документами.
— Простите за беспорядок, — он кивнул на кучу бумаг, — это для нашей следующей выставки, «Английский портрет». Я составляю список мест, откуда можно привезти картины.
Пауэрскорт снял со стула стопку книг и уселся.
— Недавно я виделся с вашей семьей, — сказал он. — Там, на Корсике. Ваша матушка чувствовала себя хорошо. Сестры… — Он чуть запнулся. — Пожалуй, я сказал бы, что они немного соскучились по обществу.
Эдмунд Декурси рассмеялся.
— Соскучились по обществу молодых людей, — сказал он с жестокой откровенностью старшего брата. — Однако, если я не ошибаюсь, во время поездки у вас было довольно неприятное переживание. Я сам два года назад побывал в Ареньо в День Побега Предателя. Весь вечер палили из винтовок, люди кричали друг на друга. Сначала нам показалось, что началась революция.
Ловко, подумал Пауэрскорт. Эдмунд Декурси лично свидетельствует о том, что происходит в День Побега Предателя. Его снова одолели сомнения: правда или выдумка этот ежегодный ритуал, подлинный он или фальшивый? Прямо как те картины, что висят в галерее Декурси, сказал он себе. В конце концов все сводится к вопросу установления подлинности.
— Да, вечер и впрямь выдался беспокойный, — с улыбкой сказал Пауэрскорт. Затем ступил на более опасную почву. — Ответьте мне, мистер Декурси, — продолжал он, — хорошо ли вы знали Кристофера Монтегю?
Декурси грустно кивнул.
— Конечно, я знал его, — сказал он. — Какая ужасная история! Я встретил его на улице в тот день, когда он умер. Да еще тот бедняга в Оксфорде… Ужасно, что и говорить.
— Он приходил на открытие вашей нынешней выставки — шедевров венецианской школы?
Декурси несколько раз моргнул.
— Я пытаюсь вспомнить, — сказал он. — Наверняка приходил. Да, помню: я его у нас видел. Он привел с собой весьма симпатичную молодую женщину.
В памяти Пауэрскорта всплыл образ миссис Розалинды Бакли, супруги человека, обвиненного в убийстве и ожидающего суда в ньюгейтской тюрьме.
— Довольно высокую? — спросил он. — Кудрявые русые волосы, большие карие глаза?
Декурси как будто смутился.
— Нет, — ответил он, — довольно маленькую. И волосы у нее были не русые, а почти черные. А глаза, по-моему, голубые и очень выразительные.
— Вы случайно не слышали ее имени? — спросил Пауэрскорт.
— Нет. Кажется, нет.
Снаружи до них донесся голос Уильяма Аларика Пайпера: компаньон Эдмунда Декурси велел носильщикам соблюдать осторожность. Очевидно, какую-то картину переносили вниз, в подвал.
