Дон Кавелли и папский престол - Конти Дэвид
Донато Кавелли в пятый раз быстро пробежал восьмисотметровый отрезок и перешел на более неторопливую рысь. Его маленький фонарик отбрасывал причудливые прыгающие блики на стены слева и справа, он слышал, как дождь яростно барабанит по крыше над его головой. Через каждые несколько метров на него попадали дождевые капли, залетавшие в узкий туннель через маленькие световые окошки. В обычные дни, или если дождь был не таким сильным, он через день бегал в самом любимом римлянами парке Вилла Боргезе [14]. Но в такую погоду, как сегодня, или когда было слишком холодно, он пользовался одной из многочисленных имевшихся у него ватиканских привилегий. Сейчас он бежал трусцой по Пассетто — некогда секретному, закрытому для публики, легендарному коридору, который папы при необходимости использовали для тайного бегства. Коридор тянулся около десяти футов, а затем скрывался в старой городской стене, соединяя ватиканский замок Святого Ангела [15] с Апостольским дворцом, и заканчивался отнюдь не в личной библиотеке папы, как полагали почитатели творчества Дэна Брауна, а в помещении, доселе никому не известном.
Донато Кавелли (как же он ненавидел это имя! Кроме матери, никто никогда не называл его иначе, как только Дон), как и все его предки начиная с 1513 года, прожил всю свою жизнь в Ватикане. Какие такие услуги оказал папе Юлию II его пращур капитан Умберто Кавелли, оставалось неясно, но слухи об этом ходили самые разные, один кровожаднее другого. Сегодня ничего уже нельзя было выяснить доподлинно, да, в общем-то, это и не важно. Значение имело лишь то, что привилегии, указанные в грамоте, выданной в свое время Юлием II и надежно хранящейся в римском банковском сейфе, все еще в силе. Срок действия грамоты, как в ней дословно говорилось, — до Страшного суда.
Поэтому, даже если присутствие Кавелли беспокоило некоторых священнослужителей Ватикана и они искренне полагали, что его следует как можно скорее выставить за ворота, они ничего не могли с ним поделать. Папская грамота, да еще выданная полтысячелетия назад и называвшая Страшный суд датой окончания договора, все еще оставалась в силе. Как это красиво говорится? «Roma locuta, causa finita!» [16] Традиции должны оставаться нерушимыми, поскольку именно на них основана вся власть Ватикана. Никто не понимает этого лучше, чем папа. За десятилетия у Кавелли нередко случались конфликты с членами курии, но никогда они не происходили по инициативе понтифика, который, как и его предшественники, признавал Кавелли и его права, понимая, что они являются маленьким камешком в мозаике, который нельзя удалить, не разрушив общую картину.
Юлий II распорядился, чтобы Умберто и его потомки не только получили право на проживание в Ватикане, но и имели «liberatus ab ullis calamitatibus», то есть «освобождение от любой нужды». Это обеспечило им и гражданство Ватикана, и постоянный доступ почти ко всем его помещениям, а также, что немаловажно, изрядный запас золота.
Кавелли никогда не беспокоили мысли о материальном, поскольку на средства, положенные пять веков назад его далеким предком Умберто в IOR — Istitute per Ie Ореге di Religione, то есть Институт религиозных дел, более известный как Банк Ватикана, — успели набежать не только проценты, но и проценты на проценты.
Хоть он и был католиком, но все же далеко не в той степени, в какой ими являлись все остальные жители этой маленькой страны. Впрочем, это обстоятельство не ставило его в оппозицию по отношению к большинству священнослужителей. Жизнь среди истово верующих людей, которые, как это говорится в комедии «Братья Блюз», имеют «миссию от самого Господа», он находил чрезвычайно приятной и даже, можно сказать, умиротворяющей. Здесь все шло своим чередом, все работало как точные швейцарские часы, будто подчиняясь природным законам, которые вечны и независимы от человеческой суеты. Приключения и неожиданности появлялись в жизни Донато Кавелли только в том случае, если он сам этого хотел.
Только во времена «свободного престола» менялось привычное течение времени. В Ватикане воцарялось непривычное настроение; смесь торжественной печали, тревожного беспокойства и почти эйфоричной надежды. Любое, самое банальное занятие приобретало особую важность, замедлялся темп городской жизни, становясь почти медитативным, и каждый встречный, даже если не знал вас лично, кивал совершенно особым образом, почти заговорщицки. В другое время Кавелли не сталкивался ни с чем подобным. Хотя он переживал подобные события несколько раз, он никоим образом не участвовал в происходящем, воспринимая как большой дар данную ему возможность наблюдать за всем со стороны.
При этом он никогда не позволял себе гадать на тему того, кто станет новым папой. По крайней мере, не делал этого публично. Конечно, у него имелось свое мнение, более того, чаще всего выходило, что избирали одного из трех кандидатов, которых он относил к перспективным. Впрочем, этот факт не вызывал у него излишнего самодовольства. Также, будучи профессором старейшего университета Рима — Ла Сапиенца, он неизменно воздерживался от того, чтобы отвечать на вопросы студентов и коллег о возможных преемниках на Святом престоле.
С одной стороны, Кавелли считали лицом осведомленным, поскольку он преподавал историю папства, а учитывая его жизненные обстоятельства, его считали непререкаемым авторитетом. В этом окружающие были одновременно правы и не правы. Кавелли и правда имел неограниченный доступ к ватиканской секретной библиотеке, куда другие ученые не могли попасть годами. Кое-что он узнавал неофициально от людей, которые жили в Ватикане: священников, монахинь и даже некоторых кардиналов — соседей по дому, — всех тех, с кем он дружил. Однако вздумай он официально обратиться в правление Губернаторства города-государства Ватикана, которое осуществляет исполнительную власть, ему бы даже не подсказали, который час.
Тем временем он почти добрался до конца Пассетто, находящегося на ватиканской стороне. Кавелли прошел мимо двери, которая несколько сотен лет назад являлась единственным входом в дом ватиканского палача Бугатти. За время службы, длившееся шестьдесят восемь лет, тот казнил более пятисот человек. Как это часто бывало, когда он оказывался возле этой двери, Кавелли вновь почувствовал неприятные ощущения в районе солнечного сплетения. В любом другом месте он отнесся бы к происходившему в этих стенах как к чему-то давно прошедшему, но в Ватикане, казалось, история всегда рядом. То, что он сам в ближайшие дни станет важной частью этих исторических событий, ему и в страшном сне не могло бы присниться.
IX
С 1974 года по настоящее время
Мао Цзэдун был, мягко говоря, совсем не простым руководителем. Великий Кормчий всегда требовал безусловного повиновения, считая само собой разумеющимся, что любая идея, возникающая в его беспокойном мозгу, должна быть немедленно реализована. Непокорности он не терпел, видя в ней саботаж вездесущих классовых врагов. Однако далеко не все его планы на деле оказались такими блестящими, как ему виделось с высоты занимаемого поста. Так, госсекретарь США Генри Киссинджер со смесью веселья и недоверия воспринял идею о том, что Мао совершенно серьезно собирается переселить в Америку десять миллионов китайских женщин. Но наиболее фатальным оказался приказ великого вождя собирать по стране на нужды военной промышленности все доступное железо, чтобы таким образом воспрепятствовать усилению империалистической Америки. Затея оказалась откровенно бредовой. Ее итогом стало то, что у бедных крестьян не осталось даже кастрюли, чтобы приготовить рис, а китайская оборонная промышленность не получила ничего, кроме бесполезного металлолома, совершенно непригодного для изготовления вооружения.
Любой специалист, достаточно разбирающийся в производстве металла, мог бы с самого начала рассказать Мао, какие последствия будет иметь подобное решение. Но специалистов никто не спрашивал. Конечно, виновные в развале оборонной промышленности были найдены быстро — контрреволюционные элементы на службе у западного империализма. В очередной раз Великий Кормчий, который желал для своего народа только добра, стал жертвой злых сил. Строгое наказание последовало незамедлительно. Но в то время как бóльшая часть простого народа не знала ничего, кроме пропаганды, прославляющей Мао, верила всему, что тот говорит, и поклонялась его божественному лику, люди из ближайшего окружения действовали несколько иначе. Точное выполнение приказов Мао вполне могло закончиться плачевно для особо старательных исполнителей, поскольку его желания менялись день ото дня. В результате среди партийной верхушки сложилась особая модель поведения — стратегия, которую можно было назвать деятельным бездействием.
