Сумерки Эдинбурга - Лоуренс Кэрол

Французский гость таинственно улыбнулся и, запустив пальцы в нагрудный карман, вытащил оттуда и положил на стол две карты — туз и двойку треф. На обеих был точно тот же рисунок, что и на картах, лежавших в комнате вещдоков участка, — те же ухмыляющиеся скелеты в соответствующем достоинству карты количестве.

— Э ву? [34] — спросил Жерар. — Что у вас?

Иэн серьезно взглянул ему в глаза:

— Тройка и четверка треф.

— Рисунок?

— Аналогичный.

Главный инспектор Луи Вале Жерар вскинул руки:

— О-ля-ля! Это один и тот же убийца!

— Но вы сказали, что жертв было три, а карт только две?

— На первом теле ничего не было. Но все остальные детали полностью совпадают.

— Полагаю, что вы не ошиблись, главный инспектор, — это один и тот же убийца.

— Но почему он не оставил карту на теле первой жертвы?

— Возможно, спешил. Боялся, что его обнаружат. А может быть, просто еще не додумался оставлять свои «визитки».

Беседа следователей продолжилась, но сержант Дикерсон уже ничего не слышал. Он не отрываясь смотрел на лежащие прямо перед ним карты с пляшущими скелетами и отчаянно пытался понять, что за чудовище может испытывать удовольствие от убийства ни в чем не повинных молодых людей.

ГЛАВА СОРОК ПЕРВАЯ

На улицах Эдинбурга существовало тайное племя мужчин и женщин, вершащих свои дела под покровом ночи и выходящих на промысел после заката. Они скользили по городу в тусклом свете газовых фонарей, всегда на грани тьмы, зыбкие и едва заметные глазу законопослушных горожан, словно порождения ночного сна. У них были свои обычаи, законы и ритуалы, тайна была их неизменным спутником, молчание — девизом.

Фонарщики и сторожа, воры и грабители, карманники и проститутки, они жили в таинственном зазоре между сном и явью, и жизнь их была столь же безмолвной и напряженной, как затаенное в груди дыхание.

Джейми Макензи был одним из равноправных членов этого племени и знал большинство своих соплеменников хотя бы в лицо, на уровне приветственного кивка при встрече. Джейми был одним из огромного войска эдинбургских лири — фонарщиков, покидавших свои дома на последнем издыхании дня, бредущих улицами по сгущающимся в темноту сумеркам от одного кованого столба к другому с воздетым над собой шестом.

Солнце уже скрылось за Замковой скалой, когда Джейми вышел из своего дома в проулке Крейг-клоуз, оставив позади «Островитянина» — таверну, где некогда поэт Роберт Фергюсон заседал плечо к плечу со знаменитым Диконом Броуди и членами прославленного Кейп-клуба. Левая часть лица Джейми была изуродована, так что он старался не поднимать взгляд на встречных. Шестилетним мальчишкой он слишком близко подошел к коню, которого подковывал отец. Жеребец был норовистым и не упустил возможности лягнуть ребенка, смяв тому скулу и выбив глаз. Со временем отчаянно стеснявшийся своей внешности Джейми стал предпочитать ночь дню, так что профессии лучшей, чем фонарщик, было и не сыскать.

Вместе с тем его хорошо знали в городе, и горожане наперебой приветствовали Джейми, еще издали приметив знакомый силуэт. Вид долговязой паучьей фигуры, неспешно ковыляющей по узким виндам и клоузам города с колыхающимся сверху шестом, странным образом успокаивал горожан — их даритель огня, верный изуродованный Прометей, вновь вышел на свой ежевечерний обход. Его прозвали Долговязым Джейми за здоровенный рост, больше ста восьмидесяти, и худобу, как у приходской коровы. Иногда за ним увязывались дети, на ходу придумывая про него стишки и песни. Порой их выкрики становились жестокими — дети есть дети, но чаще малыши вслух фантазировали о ночных похождениях Джейми, которые казались им таинственными и увлекательными.

Однако этим вечером, несмотря на то что дождь притих, детей видно не было. Порывы пронизывающего ветра со свистом проносились по Кокбёрн-стрит. Джейми был этому только рад — он любил одиночество, и коль скоро погода вынудила жителей Эдинбурга остаться за плотно задернутыми шторами — тем лучше.

Под свесом крыши «Зайца и гончей» он увидел Салли Макграт. Хотя дорогостоящие барышни из Нового города называли ее не иначе, как «падшая женщина», на самом деле Салли была женщиной очень милой и доброй. Она нередко делилась своей прибылью с менее удачливыми жителями ночи и не раз угощала Джейми миской супа, тарелкой жаркого или тушеной брюквы с картофелем в местных забегаловках.

Однако лучшие годы Салли остались позади, а времена для стареющей проститутки нынче были не слишком радостные — и даже опасные. Чтобы выйти на улицу в такую ночь, подумал Джейми, надо очень нуждаться в деньгах. Он приподнял шляпу в знак того, что не заметил поблизости ни одного полицейского — в обратном случае он слегка присвистнул бы. Салли благодарно улыбнулась и поглубже запахнулась в свою накидку.

Поднимаясь на холм, Джейми стал напевать себе под нос балладу «Моя горянка». Он наслаждался звуком собственного голоса, неспешно шагая вперед, и наконец оказался у кованого столба на перекрестке Кокбёрн-стрит и проулка Лайонс-клоуз. Джейми зажег фонарь, допел второй куплет и уже собирался уходить, когда краем своего зрячего глаза заметил какую-то темную груду на мостовой в узком проулке. Сперва он решил, что это кто-то из городских пьянчужек пал в неравной битве с алкоголем, и пошел поднимать бедолагу.

— Эй! — позвал Джейми и легонько ткнул лежащего носком ботинка. — Вставай давай! Домой пора.

Потом он еще раз ткнул человека ногой, отчего с лица лежащего соскользнул надвинутый воротник, и тогда Джейми Макензи едва не задохнулся от неожиданности, потому что понял, что стоит не над обессилевшим пьянчужкой, а над самым настоящим трупом. Джейми попятился, чувствуя, что колени отказываются ему подчиняться, а потом отбросил шест и спешно заковылял к полицейскому участку, не помня себя от страха.

ГЛАВА СОРОК ВТОРАЯ

Вернувшись в свою квартиру на Виктория-террас, Иэн обнаружил ее пустой и темной. Когда он потянулся за лампой, что-то неожиданно толкнулось ему в ноги, и Иэн не смог сдержать испуганного возгласа. Ему на миг показалось, что это брат решил сыграть с ним одну из своих детских шуток — Дональд обожал пугать людей, и брат двумя годами младше всегда был его главной жертвой. С самого вчерашнего вечера Иэн не мог избавиться от давящего чувства вины. Он понимал, что взрыв был неизбежен, назрев за годы тревог и обиды — обиды, с которой он даже не пытался бороться. Несмотря на самые лучшие намерения, он не смог одолеть себя, и теперь мучился, страстно сожалея о каждом из сказанных жестоких слов.

— Дональд? — сказал он в пустоту, нащупывая на полу коробок спичек, который обронил в испуге. Рука наткнулась на что-то пушистое, раздалось громкое мурчание, и Иэн наконец понял, что ткнулось ему в ноги. — Боже милостивый, — сказал он, — что ж ты меня так пугаешь?

В ответ кот пронзительно пожаловался на голод.

— Идем, — сказал Иэн, наконец-то засветив лампу, — неужто мыши так быстро закончились?

Кот недоуменно уставился на него. На носу у Бахуса темнело небольшое пятно, словно он обнюхивал плиту и забыл после этого умыться. Стоит признать, подумалось Иэну, что зверюга действительно красив: в морде Бахуса с его длинным носом и круглыми глазами виделось что-то совсем не кошачье — скорее даже орлиное. По пути на кухню кот то и дело нырял под ноги Иэну, словно намеренно пытаясь заставить хозяина споткнуться.

— Тише-тише, — пробормотал Изи, — если сверну шею, ты точно ничего не получишь.

Он достал немного вчерашнего мяса и поставил миску на пол Бахус понюхал и, устроившись у миски поудобней, осторожно принялся за еду.

— На первое время хватит, — сказал Иэн. — Имей в виду, ты здесь не останешься.

Взяв свечу, он обошел остальные комнаты в надежде найти следы Дональда и с разочарованием обнаружил, что темно и тихо во всей квартире. Напоследок Иэн заглянул в гардероб второй спальни, надеясь найти там веши брата, хотя и не был уверен, что Дональд вообще возит с собой хоть что-нибудь. Без спроса взять чужой халат — вот это было в его обычае. Дональду всегда нравилось мучить младшего брата.