Леонид Девятых - Магнетизерка
— Ну, хорошо, ступай, я сейчас выйду, — произнесла Анна, нащупав наконец секретную кнопку и нажимая на нее. Пружинка где-то в глубине бюро разжалась и вытолкнула из стенки небольшой ящичек.
— Пойдемте же, барышня, ну ради бога, — взмолился лакей. — Ведь попадет нам за вас по первое число!
— Уже иду, — бодро ответила Турчанинова, вытаскивая из ящичка осьмушку листа, сложенную вчетверо. Уже не прячась от лакея, она сунула ее в рукав платья-блуз из сурового батиста без единого намека на garniture, поправила пунцовый берэт и скорым шагом пошла из кабинета. Лакей семенил за ней, словно подталкивая ее к выходу.
Они почти бегом прошли анфиладу комнат, вышли из квартиры. И нос к носу столкнулись с Татищевым! Лицо его мгновенно сделалось строгим. Сзади, из-за его плеча, делал страшные глаза старший лакей.
— Эт-то что такое?! — спросил Татищев и, бросив короткий взгляд на Анну, уставился тяжелым взором в лакея.
Тот молчал.
— Что это такое, я спрашиваю? — повысил голос Павел Алексеевич.
— Барышня, — еле слышно произнес лакей.
— Это я вижу! — рявкнул Татищев. — Я спрашиваю, что сия барышня делала в квартире покойного, когда я запретил пускать в нее кого бы то ни было?
— Оне бывшие знакомые… бывшего их превосходительства… — начал было лакей, но Татищев перебил его.
— Кто открыл барышне квартиру? — жестко спросил подполковник, не удостаивая больше взглядом Турчанинову.
— Я-я, — признался из-за спины Анна Александровны лакей, что был моложе.
— Поди сюда, — приказал ему Татищев.
Лакей, протиснувшись бочком меж дверным косяком и Турчаниновой, встал перед подполковником, обреченно опустив голову.
— Смотреть на меня! — снова рявкнул Татищев.
Лакей поднял голову и посмотрел в мечущие искры глаза подполковника.
— Знаешь, где полицейский участок?
— Знаю, ваше высоко…
— Сей же час пойдешь туда и скажешь тамошнему приставу, чтобы тебе выдали двадцать ударов розгами. Понял меня?
— Понял, господин подполковник, — срывающимся голосом произнес лакей.
— Все, пошел вон.
— Это я попросила открыть квартиру, — вдруг громко произнесла Турчанинова.
— Зачем? — обернулся к ней подполковник, наконец удостоив ее вниманием.
— Чтобы пройти в нее.
— Зачем? — повторил свой вопрос Татищев.
— Чтобы посмотреть, где провел свои последние часы Петр Александрович, — метнула Анна Александровна на Татищева взор, исполненный негодования. — Это что, допрос?
— Пока нет, — с ехидцей ответил Татищев. — Но таковая возможность не исключена. Что вы делали в квартире?
— Смотрела.
— Что смотрели? — продолжал наседать подполковник.
— Послушайте, господин Татищев, лакеи здесь ни при чем. Я не хочу, чтобы из-за меня пострадали другие люди.
Сия фраза, сказанная Анной Александровной в примирительном тоне, оказала совершенно иное воздействие на подполковника, нежели она ожидала.
— Ни при чем?! — яростно воскликнул Татищев. — Как бы не так! Все люди при чем-либо! Этим двоим, к примеру, было приказано никого не впускать в квартиру покойного генерала. Если бы они выполнили приказ, они были бы ни при чем. Но они ослушались, и посему должны быть наказаны. Должны! Иначе мы никогда не выберемся из этого борделя, в котором уже столько времени пребываем! Или вы предпочитаете, чтобы вам всыпали двадцать горячих?
— Простите, что вы сказали? — задохнулась от возмущения Турчанинова, задетая за живое обилием произнесенных им бестактностей.
— То и сказал, что ежели мы не будем наказывать виновных и поощрять радивых, в нашем многострадальном государстве никогда не будет не просто должного, а и вовсе никакого порядка, — нимало не смутился Татищев. — Это что для вас, новость?
— Значит, вы радеете за державу? — насмешливо спросила Анна Александровна.
— Именно. И не вижу в этом ничего смешного. Ты еще здесь? — обернулся Татищев к младшему лакею.
— Дык, это…
— Ступай в участок и скажи, — подполковник искоса глянул на Турчанинову, — чтобы тебе выдали не двадцать, а тридцать ударов розгами.
— Но, ваше…
— Повтори!
— Идти в участок и сказать, чтобы мне выдали тридцать ударов розгами.
— В задние ворота, — снова покосился в сторону барышни Татищев.
— В задние ворота, — повторил уныло лакей.
— Все, ступай. Придешь, доложишь.
— Вы, вы… — блеснула черными глазами на подполковника Анна, но Татищев не дал ей договорить.
— Вас я тоже более не задерживаю, — сухо произнес он и повернулся к старшему лакею. — Теперь что касается тебя, братец. Поскольку ты старший здесь…
— Зря я вас тогда спасла, — произнесла Анна, прожигая взглядом спину Татищева.
— Никто вас об этом не просил, — буркнул он не оборачиваясь.
— Бурбон, — выдохнула ему в затылок Анна и, фыркнув, стала быстро спускаться по лестнице. Однако, несмотря на то, что было высказано все, чего она желала сказать этому солдафону, последнее слово все же осталось за ним! О, как бы она хотела, чтобы он сказал ей вслед что-нибудь колкое. Тогда она остановилась бы и ответила ему тем же! Нет, многим больше! Она бы нашла, что сказать этому самонадеянному господину, так радеющему за благополучие империи. Такая порода радетелей на словах хорошо ей известна. И главное, как искренне он это сказал! Прямо артист. Да, она так ему и скажет: вы-де, господин подполковник, хороший, нет, великолепный артист, но не думайте, что вам удалось провести меня, используя ваш лицедейский талант. Да! Именно: настоящий артист!
Анна Александровна даже сбавила темп, в надежде, что ей вслед прозвучит насмешливый голос подполковника. Но она ошиблась. Татищев молчал и даже — она чувствовала это затылком — не смотрел в ее сторону. Турчанинова подобрала подол платья и быстро спустилась с лестницы в переднюю. В огромном зеркале мелькнул ее негодующий профиль с закушенной от обиды губой.
Ничего, ему еще придется прийти к ней на поклон, и еще не факт, что она воспримет это благосклонно!
* * *— …То с тебя, Парфен, и спросу больше, — закончил Татищев свою фразу, когда за Турчаниновой захлопнулись двери.
— Так мы что, мы ничего, коли заслужили, то что уж… — смиренно произнес лакей.
— Она здесь часто бывала?
— Разика два-три заходила.
— О чем она разговаривала с генералом, не слышал?
— Нет.
— Они были на «ты»? — сам не зная почему, задал вопрос Татищев.
— Чево?
— Они были коротко знакомы? — поставил вопрос иначе Павел Андреевич.
— Да, коли «тыкали» друг другу.
— А что ж ты сразу-то, когда тебя спрашивают… Ну, да ладно. Сегодня она зачем приходила?
Старый лакей поскреб затылок.
— Сказала, что у нее остались перед покойным генералом какие-то обязательства, и ей, дескать, надобно их непременно исполнить.
— Какие такие обязательства? — вскинул голову Татищев.
— Не ведаю, ваше высокоблагородие, — честно посмотрел в глаза подполковнику лакей. — Она про них ничего не говорила.
— Хорошо, что было дальше?
— Ну, мы со Степаном ей: не велено, мол, никого впускать, потому как господином подполковником, вами то есть, ведется по случаю столь скорого преставления генерала следственное дознание. А она, дескать: пустите, я должна исполнить эти самые обязательства.
— Дальше!
— Мы, стало быть, ни в какую, а она…
— Достает денежку и вам в руку, так? — констатировал Татищев. — Пустите-де, я недолго.
Лакей вздохнул и опустил голову:
— Выходит, так.
— И сколько она вам презентовала?
Парфен полез в карман ливреи и достал серебряный рубль.
— Вот.
— Не худо, — заключил Павел Андреевич. — Выходит, важные у нее перед усопшим генерал-лейтенантом были обязательства.
— Бес попутал, — тихо промолвил лакей.
— Ну, конечно же, бес, — как бы согласно кивнул лакею Татищев. — Кому ж более, более некому!
— Виноват, ваше высокоблагородие, — сказал Парфен и протянул подполковнику рубль.
— Убери, — брезгливо поморщился Татищев. — А что Турчанинова делала в комнатах?
— Про то не ведаю, господин подполковник, — ответил Парфен, пряча рубль. — Степка, чай, видел чего.
— Ладно, — посмотрел мимо лакея Павел Андреевич. — Про господина в плаще и шляпе ты ничего не вспомнил?
— Вспомнил, — обрадовался Парфен. — Как же, вспомнил, ваше высокоблагородие.
— А что же молчал до сих пор? — недовольно спросил Татищев.
— Так вы же все время гневаться изволили, — оправдался лакей, теперь уже точно уверившись, что поротым ему сегодня не бывать, хотя поначалу, когда господин подполковник приговорили Степана к тридцати ударам розгами, ему светило, чай, не менее пятидесяти. — Вот я и забоялся.
— Говори, — нетерпеливо произнес Павел Андреевич.
