Леонид Девятых - Магнетизерка
— Было ли это отравление или нечто иное, например, — отозвалась Анна Александровна.
— Иногда мы судим слишком поверхностно и поспешно и зачастую объясняем события так, как нам удобно, не удосуживаясь вникнуть в суть вещей и событий.
— Да что вы все вокруг да около бродите, граф, — возмутилась княжна Урусова. — Если что знаете — говорите.
— Мои предположения не так романтичны, как ваши, Екатерина Семеновна. «Муки совести», «разбитое сердце» — все это из области поэтической. «Перст Божий» — слишком туманно, а я не поклонник мистики или теологии. Посему предлагаю вам на выбор прозаические версии, о которых судачит весь Петербург уже две недели, — де Местр вновь сделал паузу, и присутствующие замерли. — Первая: самоубийство путем отравления.
— Какие глупости! — горячо перебила его мадам Хвостова. — Даже не пытайтесь навязать нам эту нелепицу. Мы все прекрасно знали Петра Александровича. Никогда, слышите, никогда не взял бы он такого греха на душу! И, кроме того, накануне… накануне… — Александра Петровна залилась горячим румянцем и беспомощно оглянулась вокруг.
— Я не далее как вчера вернулась в Петербург, а посему не присутствовала ни при последних днях господина Талызина, ни при его похоронах, — выручила подругу Турчанинова, — но и мне кажется малосостоятельным подобное предположение.
— А мне — так весьма состоятельным, — вполголоса проворчала княжна Урусова.
Гул голосов наполнил гостиную, каждый пытался высказать свое мнение по поводу того, мог или не мог генерал Талызин совершить самоубиение. Наконец Иосиф де Местр поднял руку и громко произнес:
— Дамы и господа! Прошу прощения. Я вовсе не хотел задеть ничьих чувств, но только изложить циркулирующие в обществе разные предположения.
Но графа уже никто не слушал — все спорили друг с другом. Тогда Анна поднялась с кресла и подошла к де Местру.
— Мне кажется, вам не дали договорить, граф, — заявила она. — А мне весьма любопытно услышать ваши рассуждения до конца.
Де Местр внимательно посмотрел на Турчанинову и снова улыбнулся.
— Мне вряд ли нужно произносить что-либо вслух, ведь вы и сами догадываетесь, что я хотел сказать.
— Убийство? — быстро взглянула на него Турчанинова.
— Иногда я вас просто боюсь, милейшая Анна Александровна, — усмехнулся де Местр, — и даже не столько ваших чудесных способностей, сколько прямолинейности характера.
— Как я понимаю, комплиментом здесь и не пахнет, — сморщила носик Турчанинова.
— Здесь пахнет уважением, — посерьезнел граф и очень по-деловому продолжил: — Многое в смерти генерала меня настораживает. Внезапность для всех, в том числе и для близких, отсутствие явных признаков отравления. Я, знаете ли, задал несколько вопросов прислуге. И ничего вразумительного не услышал. Боже милостивый, мне искренне жаль этого блестящего талантливого молодого человека, так много обещавшего в будущем.
— Мне тоже, — задумчиво отозвалась Турчанинова.
— Господа, полагаю, среди нас есть персона, которая обладает достаточными способностями, чтобы разрешить наши сомнения? — прервал их громкий голос княжны Урусовой.
Разговоры в гостиной смолкли, и глаза присутствующих второй раз за вечер сосредоточились на небольшой фигурке в черном платье монастырской послушницы.
— Вы, Катерина Семеновна, имеете в виду госпожу Турчанинову?
— Несомненно, граф. У кого же еще есть опыт в подобных делах? — охотно отозвалась княжна. — Всех нас потрясла столь неожиданная кончина Петра Александровича. Кто еще сможет разобраться в сем запутанном клубке, как не она? Что скажете, Анна Александровна?
— Смерть мистична и таинственна по самой своей сути. Тем более гибель молодого, полного сил человека.
Турчанинова умолкла, не договорив фразы, лицо ее приобрело сосредоточенное, казалось, даже страдальческое выражение.
— Дайте-ка я угадаю, Анна Александровна, — прервал молчание де Местр. — Далее должно последовать «но».
Турчанинова будто очнулась, губы ее дрогнули в попытке удержать улыбку.
— Туше, ваше сиятельство. Я действительно хотела возразить… Но, что я могу сделать при сложившихся обстоятельствах?
— Вы можете сохранить доброе имя генерала Талызина и прекратить эти глупые разговоры о его самоубийстве, — возразила хозяйка дома, метнув негодующий взгляд в сторону княжны Урусовой. — С вашим даром вы разберетесь в том, что случилось на самом деле.
— Я могу попытаться, Александрин, — смутилась Анна от прозвучавшей похвалы. — Только не надо ждать от меня чудес.
— Вот и славно, — подвела итог Александра Петровна и, взглянув на лакея, уже минут пять неподвижно стоявшего в открытых дверях гостиной, добавила: — А теперь прошу всех к столу, господа.
Глава двадцатая
Хороший тон есть тонкое ощущение приличий.
К примеру, девице не можно выезжать в свет ранее достижения шестнадцати лет, и где бы она ни находилась, осанка ее должна быть благородной, самообладание постоянным, а желание нравиться — наиважнейшим основанием всех отношений в обществе. Также не следует забывать, что человек хорошего тона, будь то женщина или, наоборот, мужчина, не должен быть высокомерным или неприступным. Сие есть признак дурного тона. Человек светский должен казаться естественным, непритворным и пленительным без принужденности. Non seulement etre, mais paroitre — вот чего требовал свет.
Анна Александровна, как уже известно, и ранее не отличавшаяся соблюдением многих светских приличий, к теперешним своим двадцати семи годам приняла к исполнению лишь малую толику сих наставлений, а именно: быть естественной и непринужденной. И она не казалась, а была таковой природно.
Что же до высокомерия и неприступности, то таковыми качествами Турчанинова никогда не обладала, а желание пленять и нравиться пропало у нее еще в бытность девятнадцатилетней девицей. Именно тогда она поняла, что красотой и фигурой, увы, не блистает, и хотя многие мужчины находили весьма выразительными и даже прекрасными ее черные глаза — так ведь это глаза, и только.
Вот и в сей утренний час она, без всяких мамок, тетушек и компаньонок, даже без лакеев или коротких знакомых, коих у нее, по сути, было раз-два и обчелся, ехала на извозчике на Миллионную, где была квартира Талызина, и колеса экипажа уже выстукивали мерную дробь по мостовой огромной площади перед Зимним дворцом.
А вот и Лейб-кампанский корпус дворца. Сунув в протянутую ладонь извозчика два пятиалтынных, Турчанинова решительно направилась к парадной. Старый швейцар в ливрее с огромными золочеными пуговицами отступил в сторону и, придерживая рукой тяжелую булаву, почтительно растворил перед ней двери: ее здесь знали.
Анна Александровна миновала переднюю, даже не взглянув на себя в зеркало во всю стену, и деловито пошла к лестнице. Два лакея, о чем-то шептавшихся до ее появления, замолкли и удивленно уставились на нее.
— Вы к кому, сударыня? — спросил один из них, когда Турчанинова стала подниматься по лестнице.
— К Петру Александровичу, — невозмутимо ответила она.
Лакеи недоуменно переглянулись.
— К их превосходительству?
— Именно.
— Но оне же померли?..
— Я знаю, — сказала Анна Александровна, поднимаясь на очередную ступеньку лестницы.
— А тогда, — лакеи снова переглянулись, — к кому же вы?
— К Петру Александровичу, — последовал ответ, после коего у обоих служителей «подай-принеси» в голове расплылся легкий туман, а зрение на время потеряло фокус.
Анна Александровна уже миновала лестницу, когда, забежав вперед, перед ней выросли оба пришедших в себя лакея.
— Мне надобно пройти в квартиру Петра Александровича, — была принуждена остановиться Турчанинова, так как «подай-принеси» сомкнули плечи, загородив ей путь. — У меня остались перед покойным генералом некоторые обязательства, которые мне, чтя его память, необходимо исполнить. Вы что же, не узнаете меня?
— Узнавать-то мы вас, барышня, узнае-ем, — нерешительно протянул один из лакеев, что был постарше. — Да только пускать сюда никого не велено.
— Кем, почему? — быстро спросила Анна Александровна, изобразив на лице удивление.
— Дык ведь это, их высокоблагородие господин подполковник запретили, потому что дознание ведется.
— Какой подполковник, какое дознание? — уже по-настоящему удивилась Турчанинова.
