Маргарет Дуди - Афинский яд
— Клянусь и благодарю тебя, — неловко ответил я и шагнул в сторону, давая Марилле пройти и потребовать обратно свою серебряную кастрюлю.
С тем я и ушел, как говорится, несолоно хлебавши, если не считать слабенького напитка и поистине восхитительного блина. Мед, безусловно, любят в доме Манто, а может, рабов и посетителей Трифены тоже заинтересуют плоды трудов крепких гиметтских пчел.
XIV
Охотник за беглецами
Хотя день был влажный и туманный, я проделал долгий путь в Ликей, желая признаться Аристотелю, что не смог ничего выяснить о Клеофоне. Философ принял меня благожелательно, совсем как в былые времена. При виде Аристотеля, который находился в прекрасном расположении духа, снял, наконец, траур и сидел, окруженный книгами, в своей изящно обставленной комнате, я на какое-то мгновение подумал, что вернулись старые добрые дни, когда мы только-только познакомились.
— Я не смог… — начал я.
— Ничего страшного, — прервал меня философ. — Присядь и отдохни.
Он повернулся к служанке, которая уже была в комнате, когда я вошел.
— Принесешь нам что-нибудь, Герпиллида?
Я постеснялся сказать, что уже отведал блинов на кухне публичного дома и не хочу есть. Рабыня вышла и вскоре вернулась с водой, слегка подслащенной слабым вином, и свежими орехами.
Аристотель не разделял взгляды тех, кто утверждал, что рабы должны ходить в грязи и лохмотьях, дабы никто не перепутал их с господами. Напротив: он всегда позволял и даже советовал своим рабам содержать себя в чистоте. Герпиллида была тщательно умыта, а ее короткие, вьющиеся от природы волосы причесаны. Я и раньше встречал здесь эту миловидную, круглолицую женщину с терпеливой улыбкой. Сперва она принадлежала матери Аристотеля, а позже стала любимой рабыней его жены Пифии. Герпиллида ходила за своей смертельно больной хозяйкой, а когда та умерла, стала присматривать за дочерью Аристотеля, маленькой Пифией. Теперь же она сделалась его домоправительницей. Как бы я хотел найти такую же рабыню: надежную, с бесшумными движениями и золотыми руками.
— Я все думаю, какой мне нужен раб… Наверное, лучше покупать женщину и постарше, — заметил я. — Такая стоит недорого, очень трудолюбива, и будущая супруга ревновать не станет.
— Да, это ты хорошо придумал, — рассеянно отозвался Аристотель. — Герпиллида, может быть, юная Пифия захочет прийти? Повидается со Стефаном и поест с нами орехов.
Герпиллида просияла и послушно привела в комнату свою маленькую хозяйку, которая с криком «Папа!» кинулась к Аристотелю. Шестилетнему ребенку уже не полагается лезть к отцу на колени при посторонних, поэтому она встала возле его кресла и, жуя грецкие орехи, без всякого стеснения предложила новую тему для разговора.
— Пап, а что такое верблюд? Герпиллида говорит, бывают верблюды.
— Сейчас объясню. Или нет, лучше вот что, — Аристотель взял восковую табличку. — Я видел верблюдов и нарисую тебе. Этот зверь живет в пустынях Востока, и люди ездят на нем, как на лошади. У него длинные ноги и горб, вот такой! О боги, у Эвдемия или Деметрия получилось бы лучше. И все же…
— Я тоже хочу на нем поездить. Ты купишь мне верблюда?
— Нет, детка. У нас в Афинах нет верблюдов, их дорого содержать.
— Но в войске Александра верблюдов много-много, — прибавил я. — Наверное, сотен пять.
— Говорят, Александр сейчас на Кавказе, так что, вероятно, пришлось ему с ними расстаться. Едва ли верблюд сможет одолеть горные склоны, — сухо проговорил Аристотель.
Пифия с удовольствием забрала рисунок и, решив, что получила вполне достаточно сведений о верблюдах, попросила отца с ней поиграть. За играми и разговорами мы ненадолго забыли о своих бедах, по крайней мере — Аристотель. Герпиллида посматривала на нас, сидя за прялкой на стуле возле двери. Она следила за Основателем Ликея и, по знаку его руки, увела юную Пифию.
— Я решил преподать тебе наглядный урок, восхваляющий семейную жизнь, — виновато проговорил Аристотель. — Надеюсь, это смягчило впечатление от визита в публичный дом. Итак, что там произошло?
— Я и правда был у Манто, — ответил я. — Честное слово, я очень старался, но, видимо, не смог правильно построить беседу и ничего не узнал.
— Вести расспросы в публичном доме — задача, надо думать, не из приятных, — заметил Феофраст, входя в комнату. Я не мог представить, чтобы хоть какая-то надобность могла привести этого сухого и добродетельного ученого мужа в бордель.
— Не переживай, — повторил Аристотель. — Уверен, ты сделал все, что мог.
Распространяться о чудесном раннем завтраке было бы, кажется, неуместно, кроме того, я не любил говорить о таких вещах в присутствии величественного — и острого на язык — Феофраста.
— А у меня новая забота, — неожиданно объявил Аристотель. — Я хотел поделиться с тобой, Феофраст, по большому секрету, но не вижу причин не доверять Стефану. Я получил странное послание от Антипатра. Вот оно:
Аристотель, сына Никомаха, привет тебе от Антипатра, правителя Эллады.
Надеюсь, ты в добром здравии. Посылаю тебе человека, наделенного необыкновенными талантами. Возьми его в услужение, а об оплате позабочусь я. Ты узнаешь его, упомянув Ленеи.
— Очень сухое послание, — заметил Феофраст. — Автор явно не теряет время на пустую болтовню.
— О, это вполне в духе Антипатра: он вечно в делах, а прямота — вообще его обычная манера, — ответил Аристотель. — Тон не имеет большого значения. Правитель избегает многословности в письмах, опасаясь, что они могут попасть в чужие руки. Видите, он даже не написал, как зовут человека, которого я должен принять на службу.
— Он велит упомянуть Ленеи, — добавил я, — но не объясняет, почему. Этот зимний театральный фестиваль — не столь значительное событие, как Великие Дионисии, которые проходят весной. И потом, ты никак не мог там быть.
Чужеземцам не дозволено присутствовать на ритуалах и представлениях Ленеи — более древнего и закрытого фестиваля, чем Дионисии. Но поскольку он проходит в студеные дни гамелиона, послы и прочие чужестранцы не слишком переживают, что лишены возможности просидеть весь день под дождем или на морозе, наслаждаясь театральным действом. Хотя отдельные ленейские пьесы ничуть не хуже дионисийских.
— Мы поймем цель этого упоминания, как только увидим самого человека, — сказал Аристотель. — Но если читать между строк, становится ясно, что слухи о последних афинских событиях дошли до ушей Антипатра и встревожили его. Вот он и посылает к нам свое доверенное лицо. Как бы это не вышло боком! Для некоторых патриотов появление в Афинах македонского шпиона может оказаться последней каплей.
— Вероятно, их и так полно, — заметил Феофраст. Я с ужасом понял, что это замечание, скорее всего, правдиво, хотя и мало утешительно.
— Да какой же афинянин захочет, чтобы по его городу разгуливали македонские шпионы! — вскричал я. — Антипатр ни слова не говорит о том, что этот человек — македонец.
— Да, но ясно же, что он посылает своего сторонника. Только зачем? Он должен уметь делать что-то такое, чего не умею я. «Необыкновенные таланты». Он обладает умением, которого лишены все остальные. Надеюсь, это не какой-нибудь смутьян.
— Думаю, скоро мы все узнаем, — сказал Феофраст. — Я слышу шаги твоего слуги Фокона, который кого-то ведет. Кого-то с очень уверенной поступью.
Мы устремили взгляды на дверь, которая вскоре открылась.
— К тебе посетитель, господин, — провозгласил Фокон. — Он не пожелал назваться.
— Впусти его, — решительно велел Аристотель. Дверь распахнулась, и в комнату вошел человек.
Как описать того, кто явился к нам спасителем и в то же время олицетворением зла? Того, кому суждено было сыграть важную роль в истории Афин, хотя немногие историки желают упоминать об этом.
Стоящий передо мной мужчина казался гораздо выше своего среднего роста. Держался он очень прямо и обладал хорошо развитым телом, с широкими плечами и мощными грудными мускулами, игравшими под тканью простого хитона. Мужчина был длинноног и гибок, казалось, в любой момент он готов пуститься в пляс. Темно-каштановые волосы мелкими кольцами обрамляли красивой формы голову, большую и очень круглую. Лицо тоже было круглым, с благородным носом и большими карими глазами. «Какой красивый юноша!» — хотелось сказать, увидев его. И все же в присутствии этого человека мне было немного не по себе: слишком уж странно совмещались в его облике гибкость, бычья шея, круглая голова, напоминающая здоровенный валун, и длинные жилистые руки. Эту необыкновенную смесь силы и грации, Геракла и Аполлона, нельзя было назвать красивой, и впечатление складывалось не слишком приятное. Наш гость двигался с неторопливым изяществом человека из общества, но в его осанке чувствовалась уверенность воина, который, попав в беду, без колебаний воспользуется мечом.
