Джайлз Брандрет - Оскар Уайльд и смерть при свечах
— Но вы знакомы с планировкой дома? Вы бывали там прежде?
— Да, и я не ожидал встретить там Билли Вуда, ни живого, ни мертвого. Я не видел его около месяца или даже больше.
Артур Конан Дойл прижал кончики больших пальцев к усам и пробормотал:
— Оскар, я в замешательстве. Вы отправились на Каули-стрит, чтобы встретиться там «со своим учеником», который, как вы утверждаете, не имеет никакого отношения к данному делу. А где находился ваш ученик, когда вы пришли?
— У него возникло неотложное дело. Когда я вернулся на Тайт-стрит, меня ждала записка от него.
— В комнате, где вы рассчитывали увидеть своего ученика, вы обнаружили тело уличного мальчишки, с которым едва были знакомы, очевидно, ставшего жертвой жестокого нападения…
— Жестокого убийства, Артур, — с напором поправил его Оскар. — Думаю, ритуального.
— Ритуального?
— Тело Билли Вуда лежало, как будто на катафалке, со сложенными на груди руками. Вокруг него стояли зажженные свечи, в воздухе висел запах ладана.
Конан Дойл, скрестив на груди руки, откинулся на спинку стула и внимательно посмотрел на своего нового друга.
— Оскар, вы уверены, что не выдумали эту историю? — мягко спросил он.
— Вы не верите в правдивость моего рассказа?
— Я уверен, что вам кажется, будто вы видели то, о чем нам поведали. И я ни на мгновение не усомнился в ваших словах. Вы джентльмен, но еще вы поэт…
— Довольно! — Оскар оттолкнул от себя стол и вскочил на ноги. — Это вовсе не поэтическая фантазия, Артур. Вставайте! Мы поедем на Каули-стрит. Прямо сейчас! Я покажу вам то, что видел. И вы будете свидетелем. Мне ничего не померещилось, и я уверен, что картина, представшая вчера моим глазам, еще долго будет преследовать меня в кошмарах. Официант, принесите счет! Роберт, вы поедете с нами? Артур не доверяет безумным поэтам — и не без оснований. Вы сможете быть его chaperone.[7]
— Но, Оскар, — запротестовал Конан Дойл, — если то, что вы мне рассказали, правда, этим делом должна заниматься полиция, а не сельский врач. К тому же мне необходимо вернуться в Саутси, меня ждет жена.
— И вы к ней приедете, Артур. С Каули-стрит мы отвезем вас на вокзал Ватерлоо. Вы опоздаете на один поезд, возможно, и на следующий тоже, но, обещаю, к чаю вы будете в Саутси.
Конан Дойл продолжал возражать, но все его протесты оказались напрасными. Оскар получил то, что хотел. Так было всегда. Поэт Уильям Батлер Йейтс[8], тоже ирландец, которому Оскар представил меня в том же году, написал позже о «блеске ума» и «властном самообладании» Оскара. Йейтс увидел — в отличие от большинства его современников, — что за внешней праздностью и некоторой вялостью нашего друга скрывалась непоколебимая воля. «Он выставлял себя бездельником, — писал Йейтс, — но в действительности был человеком действия и лидером. И вы ему подчинялись, хотя вряд ли смогли бы сказать, почему».
Мы с Конан Дойлом вышли из отеля «Лангэм» вслед за Оскаром, который шагал впереди, en prince.[9] В его манере не было ни высокомерия, ни важности, но он производил сильное впечатление. Он не был красив, но привлекал внимание благодаря своему росту и безупречным манерам. Официанты тут же принимались кланяться, когда он проходил мимо; другие посетители — мужчины и женщины, даже кинг-чарльз-спаниель на площадке перед отелем — приветствовали его и провожали взглядами. Возможно, никто из них не знал наверняка, кто он такой, но все до одного чувствовали, что это не обычный человек.
Через несколько минут, когда наш четырехколесный экипаж свернул с центральной Эбингдон-стрит и покатил по лабиринту выложенных булыжниками улочек в сторону Каули-стрит, Конан Дойл спросил:
— А Каули-стрит… находится в районе, пользующемся достойной репутацией?
— Понятия не имею, — ответил Оскар, улыбнувшись. — Там рядом Вестминстерский дворец и Парламент.
Конан Дойл, сосредоточенно выглядывавший в окно, похоже, не обратил внимания на его шутку. Оскар, с таким серьезным видом вставший из-за стола в отеле «Лангэм», вдруг превратился в совершенно беззаботного человека, которого, казалось, вообще ничего не беспокоит. С ним такое происходило часто. Природа наградила его даром к сложным эмоциональным переживаниям, однако он частенько прятал свои чувства под маской легкомыслия. Думаю, он делал это специально, чтобы иметь возможность наблюдать за реакцией окружавших его людей.
— Сам Абрахам Каули[10] бесславно закончил свою жизнь, — продолжал он беззаботно. — Впрочем, так часто бывает с незначительными поэтами. Его нашли в поле после очередного запоя, он умер от горячки, его похоронили в Вестминстерском аббатстве и назвали в честь него улицу. Вы знакомы с его произведениями, Роберт? Судя по тому, что пишут о нем литературные критики, его стихи портят слишком сложные концепции и искусственный блеск. Я же нахожу их простыми и трогательными. Он был чудо-ребенком, в десять лет написал эпическую любовную поэму — идеальный возраст для произведений подобного рода! — и опубликовал «Поэтические цветы», первую книгу своих стихов, в пятнадцать. Эй, кэбмен, стой, остановись! Мы приехали. О, смотрите, джентльмены, нас ожидает поэтический цветок… в некотором смысле.
Кэб остановился около дома номер двадцать три по Каули-стрит, и мы увидели на крыльце крупную женщину средних лет, скорее, перезрелую фуксию, чем поэтический цветок, которая сидела, устало прислонившись к блестящей черной двери. Ее внешность одновременно и привлекала внимание, и вызывала негодование: иссиня-черные ботинки, коричневая юбка и жакет в ярко-зеленую и кричаще красную полоску. Необычный наряд дополняли сливового цвета шляпка без полей, лихо сидевшая на копне оранжевых кудряшек, сильно нарумяненные щеки и вызывающе красные губы. По моим представлениям, эта дама прекрасно выглядела бы в пантомиме в театре «Друри-Лейн».[11] Рядом с ней стоял огромный дорожный мешок, на коленях лежали стопка каких-то бумажек и связка ключей.
— Эта леди впустила вас вчера в дом? — спросил Конан Дойл у Оскара, когда мы выбрались из кэба.
— Нет, ничего общего, — ответил Оскар, поклонившись невероятной женщине, которая неуклюже поднялась на ноги. — Думаю, мы можем предположить, что сегодня эта славная леди впервые оказалась около дома номер двадцать три.
— Совершенно верно, сэр, — сказала женщина и присела в реверансе, продемонстрировав нам маленькое страусовое перо, украшавшее шляпку.
— Отличная работа, Оскар, — похвалил его Дойл. — Шерлок Холмс мог бы вами гордиться.
— Я думаю, Оскар, что даже доктор Ватсон это бы понял. В одной руке леди держит страницы, вырванные из путеводителя, а в другой связку ключей, с которыми очевидным образом не знакома. Сегодня первое число месяца, первое сентября, или день…
Оскар повернулся к женщине, которая тут же пробормотала: «Святого Жиля» и снова сделала реверанс.
— Сегодня ее первый день на новом месте работы — отсюда шляпка, самая лучшая из всех, что у нее есть. Леди хочет произвести хорошее впечатление. Я прав, миссис О’…
— О’Киф, сэр, — сказала дамочка, присев перед нами в третий раз.
— Вы знакомы с леди? — спросил Конан Дойл.
— Я ничего о ней не знаю, — весело ответил Оскар, — если не считать того, что она вдова, недавно приехала из Дублина, где работала костюмершей в театре и одевала самых знаменитых дам Ирландии, сейчас же решила попытать счастья в столице империи. У нее все получится, вы со мной согласны? Не вызывает сомнения, что миссис О’Киф обладает сильным характером, хотя, конечно же, устала после того, как сегодня утром пришла сюда пешком от самого Ладгейт-Серкус.
Миссис О’Киф и Конан Дойл смотрели на Оскара, широко раскрыв глаза от изумления.
— В это просто невозможно поверить, Оскар, — сказал доктор. — Вы наверняка с ней знакомы, иначе просто не может быть.
Оскар рассмеялся.
— Да ладно вам, Артур, это же элементарно — обычная наблюдательность и дедукция. Я всего лишь следую правилам мастера. Прошу мне поверить, теперь, когда я познакомился с вами, мое сердце отдано Холмсу!
Должен сказать, я тоже был потрясен.
— Как вам это удалось? Расскажите нам, — попросил я.
— Не стоит проливать свет на волшебство, Роберт. Раскрытый трюк иллюзиониста теряет свою привлекательность и становится неинтересным.
— Расскажите, Оскар, — настаивал я.
— Я думаю, вы умеете читать мысли, сэр, — от удивления миссис О’Киф заговорила шепотом.
— Нет, славная леди, к сожалению, — добродушно ответил Оскар. — Знаете, я тоже родом из Дублина, — продолжал он, повернувшись к ней, — и сразу узнал ваш выговор. Еще я заметил маленький крестику вас на шее и сделал вывод, что вы добрая католичка. Следовательно, знаете все дни ваших святых. Кроме того, не вызывает ни малейших сомнений, что вы никогда не оставили бы мужа без присмотра — если только его не забрал у вас Господь. Ваш замечательный наряд, состоящий из столь интересно подобранных противоположностей, подсказал мне, что прежде его детали составляли театральные костюмы и были подарены вам ведущими актрисами, у которых вы работали костюмершей. К тому же яркий грим тоже говорит о вашей принадлежности к артистической среде. Но вы больше привыкли наряжаться вечером, а не днем.
