Антон Кротков - Загадка о тигрином следе
Странный звук, похожий на приглушённое звериное дыхание, мгновенно вернул Сергея в текущую минуту. Сквозь густые заросли кто-то подкрадывался к нему. Складывалось впечатление, будто этот некто не спешит, получая садистское удовольствие от игры в кошки мышки с будущей жертвой, доводя её страх до безумия.
Постоянно оглядываясь, юноша бросился к входу в мельницу. Тяжёлая дверь была сорвана с петель и лежала одним концом на пороге, а другим на земле. Ванеев вбежал по ней в здание, словно по трапу. Внутри царила могильная тишина. За толстые стены почти не проникали отголоски происходящего неподалёку боя. Было видно, что человеческая нога не ступала здесь уже несколько лет. Никакого имущества от прежнего хозяйства не осталось. Только на полу лежали два каких-то тяжёлых, покрытых рыжей ржавчиной механизма. Они или не заинтересовали несомненно не раз наведывавшихся сюда грабителей, либо те сочли многопудовые «железяки» слишком тяжёлыми для перевозки. За одной такой чугунной конструкцией Ванеев и укрылся, присев на пол. Вход он держал под прицелом и с ужасом ожидал появления своего загадочного преследователя.
Так прошло, наверное, около часа. Обливаясь потом, с пальцем, застывшим на спусковом крючке «Нагана», Сергей не сводил глаз с проема двери. Но постепенно сильное нервное напряжение стало спадать, его начало клонить ко сну. Вдруг кусты напротив входа зашевелились. Некоторое время юноша, словно затравленный зверь, наблюдал из своего убежища за странной вознёй, боясь пошевелиться. Рука с револьвером затекла от напряжения. В конце концов, нервы у парня не выдержали, он вскочил на ноги, выбежал из-за своего укрытия и начал палить по зарослям. Движение в кустах сразу прекратилось. Но Сергей прекратил стрелять лишь когда в револьверном барабане закончились патроны. Странно, но слух стрелка не уловил ни единого звука, который бы указывал на то, что он в кого-то попал – ни вскрика, ни стона. Ванеев уже не сомневался, – кто-то забавляется с ним, прежде чем прикончить. Страх начал парализовывать молодого человека, лишая его воли к сопротивлению.
Прошло ещё минуты три и над головой парня стали тихо поскрипывать доски перекрытия второго этажа. Сергей поднял глаза. Это выглядело так, будто кто-то достаточно тяжеловесный, но при этом по-кошачьи ловкий и стремительный двигается там на мягких лапах. Юноша повернул голову, ожидая увидеть очертания зверя на вершине лестницы, ведущей на второй этаж. Но, как ему показалось, заметил промелькнувший двуногий силуэт. Мальчишка был так испуган, что даже забыл перезарядить оружие. Теперь у него не хватило бы духу заглянуть в глаза своего мучителя. Он покорился своей участи. Зажмурившись, Ванеев стоял и покорно ждал, слыша, как убийца неторопливо спускается по ступеням и приближается к нему…
Глава 1
Зима 1919 года выдалась в Москве холодной, голодной и кровавой. В начале февраля двадцатитрёхлетний доцент кафедры восточных языков Московского университета Одиссей Луков был арестован ЧК за то, что вместе с другими преподавателями и студентами-«кадетами» активно поддержал старую профессуру, которая выступала за сохранение прежних университетских вольностей. Во главе «мятежа», как это значилось в протоколах ЧК, стоял бывший член кадетской партии ректор университета профессор Михаил Михайлович Новиков, который не раз публично выступал против радикальной ломки основ университетского самоуправления, проводимой Наркоматом просвещения во главе с Луначарским.
Руководство большевиков считало университетскую автономию буржуазным пережитком, недопустимым при диктатуре пролетариата. Новая власть взяла курс на коренное переустройство учебных заведений. Многие бывшие преподаватели в обновлённую систему не вписывались и от них избавлялись.
Доцент Одиссей Луков, как и другие его коллеги, был возмущён увольнением многих уважаемых в студенческой среде профессоров и самоуправством присланного советской властью уполномоченного. В сентября 1918 года в университет назначили правительственного комиссара, который без ведома ректора стал увольнять заслуженных стариков и творить прочее самоуправство. Но закон был на его стороне. С 1 января 1919 года по специальному правительственному указу должны были освобождаться от работы все профессора и преподаватели, у которых заканчивался 10-летний срок пребывания в данном вузе. Затем было официально введено положение о том, что нельзя более 15 лет работать в одном университете на преподавательской работе, а следует переходить на другую работу или выдержать конкурс. То есть в университетах вводились выборные «Советы» по типу армейских, которые уже разогнали кадровый офицерский корпус. Это распоряжение большевистского правительства использовалось для увольнения в первую очередь лиц дворянского звания, а также всех, кто не желал переходить на марксистские позиции. И выгнать таких неугодных стало проще простого, ведь большинство университетских корифеев отдали родной Альма-матер по двадцать-тридцать лет. В результате в Московском университете 90 из 99 профессоров должны были пройти через конкурсные выборы, проводившиеся под контролем партийных ячеек и присланного властями комиссара.
Взамен, на освободившиеся места в преподавательском корпусе университетскими партийными и комсомольскими ячейками проталкивались сомнительные субъекты. Зачастую это были невежественные типы, авантюристы и мошенники, использующие благоприятный момент для карьерного прыжка.
Для уравнивания старого профессорско-преподавательского состава с новой красной профессурой были отменены все «старорежимные» ученые степени и звания. Теперь любой желающий мог занять профессорскую кафедру, если он готов был читать свои лекции в правильном ключе.
Социально классовый признак ставился во главу угла и при зачислении в вуз новых студентов. Советская власть прилагала титанические усилия для того, чтобы вытравить из университетов интеллигентско-либеральный дух, сделать их кузницами рабоче-крестьянскими кадров. Для этого специальным постановлением большевистского правительства в 1918 г были отменены вступительные экзамены в вузах. Одновременно создавались рабочие факультеты (рабфаки) для подготовки малообразованных фабричных рабочих, крестьянской молодёжи и вчерашних солдат к зачислению в университет. Таким образом, в студенты стали попадать не по качеству знаний, а по решению политически ангажированных приёмно-мандатных комиссий.
Правда, в начале реформы многие преподаватели с пониманием отнеслись к инициативе властей помочь представителям низшего сословия получить льготный доступ к высшему образованию. В конце концов веками дети кухарок и плотников практически не имели шансов стать по-настоящему образованными людьми. Либерально настроенным приват-доцентам и академикам виделась в новых порядках христианская попытка восстановления исторической справедливости. И Одиссей Луков был из этих идеалистов-романтиков. Однако вскоре пришло недоумение и разочарование. Попав в студенты, едва умеющие считать и писать «новые Ломоносовы», в отличие от знаменитого архангельского мужика не слишком рвались учиться. Куда интересней им было рвать горло на митингах. Невежественные рабфаковцы вели себя в университетских коридорах и аудиториях, как полноправные хозяева. Они третировали студентов из дворянских и буржуазных классов, выживали неугодных преподавателей. Ведь за ними стояла власть!
Имея за спиной большой опыт подрывной работы против царской власти, руководство большевиков сделало ставку на создание в университетах своих политических структур. Именно они должны были стать той «пятой колонной», которая разложит изнутри бастионы прежней культуры, сломит сопротивление противников советской власти и поведёт за собой колеблющихся. Первая комсомольская ячейка в Московском университете появилась на Рабфаке. Как метастазы раковой опухоли, уничтожающие ещё недавно здоровый организм, возникшие внутри учебного заведения комсомольские и партийные комитеты активно вмешиваться во все университетские дела, сеяли внутренний разлад и даже стремились подчинить себе ректора.
Противостоять нашествию этих вандалов было трудно не только психологически, но и чисто физически, так как они были сильнее. Все студенты рабфаков получали стипендии, им выдавались красноармейские пайки. Студенты же из интеллигентских семей хронически недоедали. Нередко среди них случались голодные обмороки. Только за 1918 год в результате голода и холода умерли не менее тридцати преподавателей и студентов, в том числе несколько всемирноизвестных ученых.
Но, не смотря на столь беспрецедентное давление, защитники святых университетских свобод не сдавались. Это вызывало бешенство местного комиссара и его комсомольцев. С их стороны не прекращались попытки сломить сопротивление недовольных. Большевики попытались расколоть оппозицию и перетянуть часть её членов на свою сторону с помощью разных посулов.
