Ирина Глебова - Кровная добыча
– Значит, туберкулезом занимаетесь особо?
– Большая это проблема, Викентий Павлович. Да ведь связь давно известна: если в стране потрясения, значит, и чахотка свирепствует. Уже и сейчас наблюдается всплеск, а дальше, предвижу, больше будет.
– O saeculum insipiens et infacetum! – не удержался, процитировал Петрусенко своих любимых римлян.
Профессор печально улыбнулся, соглашаясь. Ему, медику, не нужно было переводить латынь, и он тоже был согласен с тем, что век наступил грубый и неразумный.
– Так вот, Петр Иванович, я тоже хочу просить вас… Увы, это связано и со знакомой вам болезнью, и со знакомым человеком. Павла Ивановича Христоненко сын Иван нынче в тюрьме.
– Да что вы? Постойте, – догадался, – он болен? Неужто чахотка? Ну конечно, отец его от нее пропал.
– Я видел его буквально позавчера, – объяснил Петрусенко. – Был там с инспекцией, тоже, знаете, власти просили… Иван Павлович болен сильно. Я не медик, но предполагаю – да, болезнь легких. В общей камере содержался, но я перевел его в больничный корпус. И договорился, что вы придете посмотреть его. Не ошибся ведь?
– Ну что вы, Викентий Павлович! – Шатилов взволнованно прошелся по комнате. – Завтра же осмотрю его! Но как же можно помочь молодому Христоненко там, в тюрьме?
– Если вы, Петр Иванович, диагноз подтвердите, я постараюсь добиться для него помилования. Может быть, не сразу, но, думаю, сумею.
Петрусенко развернул перед профессором бумагу с печатью и подписью Кина. Сказал:
– Это пропуск, я уже получал его для вас. Вас встретит прапорщик Павлов, будет сопровождать.
Епархиальная, где семье Викентия Павловича принадлежал небольшой уютный особняк, располагалась всего через улицу от Мироносицкой. Петрусенко шел не торопясь, думая о том, что Петр Иванович Шатилов живет сейчас один. Он это понял по многим приметам. Он знал жену профессора, как знали ее многие в городе: светская дама, красавица, дочь богатого фабриканта, обожаемая мужем. А вот уехала за границу и, похоже, возвращаться не собирается. Петр Иванович же наоборот: при любой власти готов делать свое дело – лечить людей. Не так ли и он сам? Ведь именно в такие смутные времена и в докторах, и в служителях закона особая нужда простым и беззащитным горожанам… Вот только с ним рядом его жена – первый и верный друг. Да, тяжело профессору…
Раньше Шатилову бывать в тюремных стенах не доводилось. Те улицы окраинных бедняцких районов, которые назывались попросту – трущобы, тоже не отличались приветливостью. И пьяные поножовщины, и воровские притоны – все там было. Но когда Петр Иванович ходил туда, чтоб оказать помощь больным, все знали – это доктор! Иногда, когда он возвращался от больного в позднее время, его просто охраняли. Вот как и сейчас: он пересекал тюремный двор рядом с прапорщиком, а чуть сзади шли два охранника с оружием. Петр Иванович испытывал неловкость, ему очень хотелось сказать: «Ну зачем же…» Ведь это же тюрьма, люди и так угнетены, круглосуточно под охраной. Достаточно и одного прапорщика-проводника. Обстановка ведь совсем мирная – люди убирают двор, с лопатами, метлами, тачками. Ну да, они одеты в черную арестантскую форму, но и только. Обычные мужчины…
Так профессор думал до того момента, пока случайно не встретился взглядом с одним из уборщиков. Тот, мимо которого он проходил, разравнивал груду битого кирпича, на секунду задержал движение руки с лопатой, глянул и мгновенно отвел глаза. Но Шатилов вздрогнул, словно его кипятком прожгло. И оглянулся непроизвольно: где там охранники? Они были рядом. Думая об этом мимолетном взгляде – тяжелом и злобном – совершенно незнакомого человека, Петр Иванович не замечал, что чуть дальше, впереди, стоит другой заключенный, смотрит на него с узнаванием и удивлением. Когда Шатилов почти дошел до здания тюремной больницы, этот заключенный окликнул:
– Господин Шатилов, профессор!
Сделал было шаг навстречу, но остановился, подчиняясь предостерегающему жесту прапорщика. Шатилов пригляделся.
– Это мой бывший студент, – сказал. – Если можно, пусть подойдет.
Прапорщик Павлов кивнул охранникам, те стали рядом с приблизившимся заключенным.
– Я узнал вас, господин…
– Смирнов! Степан Смирнов, – быстро подсказал молодой человек.
– Да, – после паузы согласился Шатилов. – Господин Смирнов. – Он хорошо помнил настоящую фамилию этого студента, но нетрудно было догадаться, что тот ее скрывает. – Не ожидал встретить вас здесь.
– Обстоятельства, увы, подвели меня, – ответил тот даже как будто весело. Но продолжил уже серьезно: – Я понимаю, вы здесь по своему профессиональному долгу… Может, замолвите слово обо мне? Я ведь все-таки медик, здесь буду более полезен, – кивнул на больницу, – чем землекопом.
– Ничего не обещаю, – сухо ответил профессор. – А там посмотрим…
Ему неожиданно пришла в голову одна мысль.
– Заранее благодарен! – крикнул ему во след Смирнов.
Тюремная лечебница не вызвала у Шатилова гнетущего впечатления. Ему приходилось видеть больных в более тяжелых условиях – переполненные холерные бараки, забитые большими семьями темные и душные комнаты в бедняцких кварталах города… Здесь все-таки у каждого была койка, персонал следил за чистотой и белья, и помещения. Правда, не было доктора, только фельдшер и вместо братьев милосердия одетые в белые халаты надзиратели. Но все же…
Иван Христоненко обрадовался профессору, которого он знал немного и лично, а больше – по рассказам. Взял присевшего на койку Шатилова за руку, попросил:
– Петр Иванович, вы только правду мне скажите. Долго мне еще мучиться? – Старался казаться мужественным, но не выдержал, крепко сжал пальцы доктора, выдохнул: – Жить так хочется!
У него было совсем еще мальчишеское лицо, бледное, с прилипшими ко лбу прядями русых волос. Шатилов видел, что лихорадка не оставляет его: глаза блестели, губы потрескались. И профессор ответил откровенно:
– Иван Павлович… Мальчик мой! Если бы я мог отправить тебя в хороший санаторий, в Швейцарские Альпы, или даже в Ялту, в санаторий в память императора Александра Третьего! Ты бы поправился. Во всяком случае, прожил бы еще годы, а может, и совсем выздоровел. Но здесь… Пропадешь. Но мы, вместе с господином Петрусенко, будем хлопотать о снисхождении к тебе. Ты сильно болен.
– Неужели есть надежда? – Глаза молодого человека смотрели умоляюще. – Мне кажется, я отсюда не выйду.
– Будем стараться. А пока я переведу тебя в изолятор и попробую сделать так, чтоб за тобой хорошо смотрели.
Шатилов покинул больницу после того, как лично проследил за переводом Ивана Христоненко в изолятор. Сказал фельдшеру и прапорщику:
– Больному нужно хорошее питание. Я понимаю, что кетовой икры, кумыса или хорошей свинины он здесь не получит. Но хотя бы яйца, молоко, гречка, овощи – это возможно?
– Возможно, господин профессор, – уверил фельдшер. – Для больницы все-таки отпускают продукты получше.
– И еще… Господин Павлов, вы видели, ко мне подходил мой бывший студент, Смирнов. Если бы вы сочли возможным перевести его работать в больницу, был бы вам благодарен. Понимаете, он на моем факультете занимался как раз проблемами легочной болезни! И знания, и способности у него отменные, надо использовать это.
– Думаю, это возможно, – согласился прапорщик. – Особенно если у него есть знания.
– Курса он не окончил, – пояснил Шатилов, – был из университета исключен. Да, резкого и скандального характера молодой человек, видите, даже закон преступил. Но в медицинской науке просто талантлив. Пусть особое внимание уделяет больному Христоненко. А я кое-какие лекарства для больницы пришлю. Увы, к сожалению, от чахотки порошков нет.
4
Сегодня больному было заметно легче. Приступы кашля не стали слабее, но сотрясали худое тело Ивана Христоненко гораздо реже, температура не поднималась слишком высоко. Час назад он со своим «личным санитаром» выходил погулять. Это он так называл, шутя, Степана Смирнова. Конечно, тот был много занят и у других больных, да и просто по хозяйственным делам, но все же ему, Ивану, уделял больше времени. Вот уже не первый раз выводил его на прогулку в тюремный двор. Понятно, что это не сад в Настасьевке и не набережная в Крыму, но погода стояла в эти дни хорошая, солнечная. А какой-никакой свежий воздух для больных легких был живительным.
Отличный парень этот Степан! Немного постарше, но этой разницы Иван и не ощущал. Образованный, остроумный, начитанный. Иван не спрашивал, за что тот оказался в тюрьме, – это было бы бестактно. Да и что спрашивать? Не бандит, не вор. Значит, как и он сам, вступил в конфликт с новыми властями…
После прогулки Степан ушел надолго по делам, Иван, немного утомленный, то дремал, то пробуждался, лежал, думал. Под вечер «личный санитар» вновь зашел в изолятор, сказал весело:
– Разрешили быть с тобой до отбоя.
