Борис Акунин - Любовник смерти
– Тодзе хорошее сравнение, – похвалил Маса. – Но моё все-таки ручше.
– Во всяком с-случае, романтичней. В эти дни я несколько раз наведывался в дом на Яузский бульвар и имел возможность узнать хозяйку ближе.
Ах, вот как? Сенька снова набычился. Ну вы, Эраст Петрович, и ловкач, всюду поспеваете. «Узнать ближе» – это как?
– Во время нашей последней встречи, – продолжил господин Неймлес, очевидно, не замечая Сенькиных страданий, – она сказала, что чувствует за собой слежку, хоть и не понимает, кто именно за ней следит. Выйдя на бульвар, я тоже уловил боковым зрением тень, спрятавшуюся за угол дома. Это обнадёживает. Мадемуазель Смерть теперь – наш единственный шанс. Господин Кладоискатель, убив Ташку, собственными руками оборвал ниточку, ведущую к тебе. Теперь, когда он остался у разбитого к-корыта…
– А? В смысле, простите, что? Какого корыта? – спросил Скорик, слушавший с напряжённым вниманием. Эраст Петрович ни с того ни с сего засердился:
– Я велел тебе купить сборник Пушкина и прочесть хотя бы сказки!
– Я купил, – обиделся Сенька. – Там много было Пушкиных. Я вот этого выбрал.
И в доказательство достал из кармана книжку, третьего дня купленную на развале. Книжка была интересная, даже с картинками.
– «Запретный Пушкин. Стихи и поэмы, ранее ходившие в списках», – прочитал заглавие инженер, нахмурился и стал перелистывать страницы.
– И сказки прочёл, – ещё больше оскорбился на такое недоверие Скорик. – Про архангела и Деву Марию, потом про царя Никиту и его сорок дочерей. Не верите? Хотите перескажу?
– Не надо, – быстро сказал Эраст Петрович, захлопывая книжку. – Ну и негодяй.
– Пушкин? – удивился Сенька.
– Да не Пушкин, а издатель. Нельзя печатать то, что автором для печати не предназначалось. Так можно далеко зайти. Помяните моё слово: скоро господа издатели дойдут до того, что начнут печатать интимную п-пе-реписку! – Инженер сердито швырнул томик на стол. – Кстати, именно о переписке я намеревался с тобой, Сеня, говорить. Раз за Смертью следят, появляться у неё больше нельзя. Установить постоянное наблюдение за домом тоже вряд ли удастся – чужого человека сразу заметят. Значит, будем сообщаться д-дистанционно.
– Как это – дистанционно?
– Ну, эпистолярно.
– В засаде, что ли сядем, с пистолетами? – Идея Сеньке понравилась. – И мне пистолет дадите?
Эраст Петрович озадаченно уставился на него.
– При чем здесь п-пистолет? Мы будем переписываться. Я госпожу Смерть навещать больше не могу. Маса тоже – слишком приметен. Сеньке Скорику там появляться тоже ни к чему. Верно?
– Да уж.
– Остаётся писать друг другу письма. Мы с ней условились так. Каждый день она будет ходить в церковь святого Николая, к обедне. Ты сядешь на паперти, переодетый нищим. Вместе с милостыней мадемуазель Смерть будет передавать тебе записки. Я почти уверен, что Кладоискатель себя проявит. Он наверняка слышал о том, как ты наставил Князю рога.
– Кто, я?! – ужаснулся Сенька.
– Ну да. Вся Хитровка про это говорит. Даже в агентурную сводку попало, мне знакомый чиновник из сыскной полиции показывал. «Объявленный в розыск бандит Дрон Весёлов (прозвище «Князь») грозится найти и убить любовника своей подруги, несовершеннолетнего Скорика, местонахождение и подлинное имя которого неизвестны». Так что, Сеня, для всех ты – любовник Смерти.
Как Сенька читал чужие письма
В кабинете у Эраста Петровича имелось большое зеркало. То есть сначала-то там никакого зеркала не было, это инженер распорядился пристроить на письменном столе трюмо, перед которым расставил всякие баночки, скляночки, коробочки – ни дать ни взять парикмахерский салон. Кстати сказать, там ещё и парики были, самой разной волосатости и окраски. Когда Сенька спросил, мол, это вам зачем, господин Неймлес ответил загадочно: у нас, говорит, начинается сезон маскарадов.
Скорик подумал, шутит. Однако ему же первому и выпало в ряженого сыграть.
Наутро после дедукции-проекции Эраст Петрович усадил Сеньку перед зеркалом и давай над сиротой измываться. Сначала голову какой-то дрянью намазал, отчего пропала вся куафюра, за которую три рубля плочено. Волосья от нехорошей мази из приятно-золотистых стали спутанными, липкими, сосудистыми и мышиного цвета.
Маса, наблюдавший за измывательством, довольно поцокал, говорит:
– Воськи надо.
– Без тебя з-знаю, – ответил сосредоточенный инженер, залез щепотью в некую коробочку и втёр Сеньке в затылок какие-то не то зёрнышки, не то катышки.
– Чего это?
– Сушёные вши. Нищему без этой ф-фауны никак. Не беспокойся, потом промоем керосином.
У Скорика челюсть отвисла. Коварный господин Неймлес этим воспользовался и покрасил золотую фиксу в гнилой цвет, а потом засунул в разинутый рот какую-то дулю в марле, пристроил между десной и щекой. От этого всю рожу, то есть лицо, у Сеньки перекосило набок. А Эраст Петрович уже натирал страдальцу лоб, нос и шею маслом, от которого кожа стала землистая, пористая.
– Уси, – подсказал сенсей.
– Не слишком будет? – усомнился инженер, однако пошуровал палочкой у Сеньки в ушах.
– Щекотно!
– Пожалуй, с гноящимися ушами и в самом деле лучше, – задумчиво сказал Эраст Петрович. – Перейдём к г-гардеробу.
Достал из шкафа такое рваньё, какого Сенька отродясь не нашивал, даже в худшие времена проживания у дядьки Зот Ларионыча.
Посмотрел Скорик на себя в тройное зеркало, повертелся и так, и этак. Ничего не скажешь, нищий вышел на славу. И, главное, кто из знакомых увидит – нипочём не узнает. Тревожило только одно.
– У них, у нищих, все места промеж собой расписаны, – стал он объяснять Эрасту Петровичу. – Надо с ихним старшиной договариваться. Коли просто так на паперть заявиться, прогонят, да ещё накостыляют.
– Будут гнать, пожуй вот это. – Инженер дал ему гладкий шарик. – Это обычное детское мыло, с клубничным вкусом. Фокус простой, но эффективный, у одного знаменитого афермахера позаимствовал. Только, как пена изо рта пойдёт, не забывай закатывать г-глаза.
Поначалу Скорик все же опасался. Пришёл к Николе-Чудотворцу что на Подкопае, сел на паперти с самого краешку, глаза на всякий случай сразу под самый лоб укатил. Бабка-кликуша и дед-безнос, что промышляли по соседству, заворчали: вали, мол, отсель, знать тебя не знаем, и так подают плохо, вот придёт Будочник, он тебе ужо пропишет, и ещё всякое.
Когда же явился Будочник и нищие стали ему на новенького ябедничать, Сенька погнал из губ пену, затряс плечами, да ещё захныкал тоненько. Будочник посмотрел-посмотрел и говорит: вы что, стервы, не видите – он взаправду припадошный. Не трожьте его, пускай кормится, не буду за него с вас мзду брать. Вот он какой, Будочник – справедливый. Потому и прожил на Хитровке двадцать лет.
Нищие от Скорика и отстали. Он малость отмяк, глаза из-подо лба обратно скатил, начал по сторонам зыркать. Подавали и правда немного, всё больше копейки и грошики. Раз мимо Михейка Филин прошёл. Сенька от скуки (а ещё чтоб проверить, хорош ли маскарад) ухватил его за полу, заныл: дай, дай денежку убогому. Филин денежки не дал, ещё и обругал матерно, но узнать не узнал. Тут Скорик совсем успокоился.
Когда зазвонили к обедне и бабы потянулись в церковь, из-за угла Подколокольного вышла Смерть. Одета была невидно – в белом платке, сером платье, но всё равно в переулке будто солнце из-за туч выглянуло.
Оглядела попрошаек, на Сеньке взглядом не задержалась. Вошла в двери.
Эге, забеспокоился он. Не перестарался ли Эраст Петрович? Как Смерть поймёт, кому записку передавать?
И когда молельщики после службы стали выходить, Сенька нарочно загнусавил с заиканием – чтоб Смерть сообразила, на кого намёк:
– Люди д-добрые! Не сердитеся на с-сироту убогого, что п-побираюся! П-поможите кто чем м-могет! А сам я не из этих м-местов, з-знать тута никого не з-знаю! Д-дайте хлебца к-кусок да денег ч-чуток!
Она пригляделась к Сеньке, прыснула. Значит, догадалась. Каждому из нищих дала в руку по монетке. И Скорику тоже пятачок сунула, а с ним свёрнутую в квадратик бумажку.
Пошла себе, прикрывая рот концами платка – вот как Сенькин вид её распотешил.
Ну, а он, едва с Хитровки уковылял, сразу сел у афишной тумбы на корточки, развернул листок, стал читать. Почерк у Смерти был ровный, для чтения лёгкий, хоть буковки совсем махонькие.
«Здравствуйте Эраст Петрович. Что вы велели я все исполнила. Лепесток как обещала на грудь повесила и он сразу приметил.
(Что за лепесток, почесал затылок Сенька. И кто это «он»? Ладно. Может, после прояснится?)
Скривился весь говорит чудная ты. Дрянь какую повесила а моё дарёное не носишь. Стал допытываться не подарил ли кто. Я как условлено говорю Сенька Скорик. Он в крик. Пащенок говорит. Доберусь раздеру в клочья.
