Борис Акунин - Любовник смерти
Платок, на который Скорик сначала толком и не взглянул, в самом деле с вышивкой оказался: наверху солнце, а внизу девушка лежит, нагишом, и из неё травы-цветы всякие произрастают. Очень Сеньке эта небывальщина, а культурно говоря, аллегория, не понравилась.
Эраст Петрович, в отличие от Сеньки, сначала платок рассмотрел и только потом развернул письмо. Посмотрел и говорит:
– Ох, Сеня-Сеня, что мне с тобой делать? Опять нос совал.
Скорик глазами похлопал, чтоб слезы навернулись.
– Зачем обижаете? Грех вам. Уж, кажется, себя не жалею, как последний мизерабль. Верой и правдой…
Инженер на него только рукой махнул: иди, мол, не мешай, черт с тобой.
А обратное послание от Эраста Петровича к Смерти было вот какое:
«Милая С.
Умоляю Вас, не нюхайте Вы больше эту гадость. Я попробовал наркотик один-единственный раз, и это едва не стоило мне жизни. Когда-нибудь я расскажу вам эту историю. Но дело даже не в опасности, которую таит в себе дурманное зелье. Оно нужно лишь тем людям, которые не понимают, действительно ли они живут на свете или понарошку. А Вы настоящая, живая, Вам наркотик ни к чему. Простите, что снова пускаюсь в проповеди. Это совсем не моя манера, но таким уж странным образом Вы на меня воздействуете.
Остальным двоим, если обратят внимание на предмет, говорите не про СС (и на том спасибочко, подумал Сенька), а про некоего нового ухажёра, заику с седыми висками. Так нужно для дела.
Ваш Э.Н.»Смерть на сей раз пришла не сердитая, как вчера, а весёлая. Наклонясь и беря письмо, сунула Сеньке вместо пятака большой гладкий кругляш, шепнула: «Посластись».
Посмотрел – а это шоколадная медалька. Что она его, за мальца что ли держит!
В последний день Скорикова нищенства, по счёту шестой, Смерть, проходя мимо, обронила носовой платок. Нагнувшись поднять, еле слышно прошелестела: «Следят за мной. На углу». И прошла себе в церковь. А на земле, подле Сеньки, осталась лежать записка. Он подполз, коленкой её придавил и покосился на угол, куда Смерть указала.
Сердце так и затрепыхалось.
Там, где поворот с Подколокольного, опершись об водосток, стоял Проха, лузгал семечки. Глазами так и впился в церковную дверь. На нищих, слава Богу, не пялился.
Ах ты, ах ты, вон оно что!
И пошла у Сеньки в голове такая дедукция, что только поспевай.
В тот самый день, когда к ювелиру прутья серебряные нёс, прямо на Маросейке кого встретил? Проху. Это раз.
Потом на Трубе, вблизи нумеров, кто тёрся? Когда городовой-то на помощь прибежал? Опять Проха. Это два.
Кто про Сенькину дружбу с Ташкой знал? Сызнова Проха. Это три.
И за Смертью шпионничает тоже Проха! Это четыре.
Так это, выходит, он, слизень поганый, во всем виноватый! Он и ювелира погубил, и Ташку! Не сам, конечно. Шестерит на кого-то, скорей всего на того же Князя.
Чего делать-то, а? Какая из этой дедукции должна проистечь проекция?
А очень простая. Проха за Смертью следит, а мы за ним присмотрим. Кому он докладать-то пойдёт, реляцию делать? Вот и поглядим. Покажем господину Неймлесу, что Сенька Скорик годен не только на посылках быть.
Смерть, когда из церкви вышла, нарочно отвернулась, даже милостыни сегодня не подавала – пропльша мимо лебедью, но Сеньку полой платья задела. Надо думать, не случайно. Не зевай, мол. Гляди в оба.
Он досчитал до двадцати и поковылял следом, припадая на обе ноги сразу. Проха шёл чуть впереди, назад не оборачивался – видно, не думал, что и за ним могут доглядывать.
Так и прибыли на Яузский бульвар, на манер журавлиного клина: впереди и посерёдке Смерть, потом, по левой стороне и поотстав – Проха, а ещё шагах в пятнадцати и справа – Скорик.
Перед дверью дома Проха замешкался, стал в затылке чесать. Похоже, не знал, чего ему дальше делать – тут торчать или уходить. Сенька за углом примостился, ждал.
Вот Проха тряхнул башкой (ну головой, головой), сунул руки в карманы, развернулся на каблуке и споро пошёл обратно. Князю докладывать, сообразил Скорик. Или, может, не Князю, а другому кому.
Когда Проха мимо протопал, Сенька повернулся спиной, руки к мотне пристроил, вроде как нужное дело справляет. А потом двинул за прежним дружком.
Тот наподдал сапогом яблочный огрызок, заливисто свистнул на стаю голубей, что клевали навоз (они всполошились, заполоскали крыльями), да и свернул во двор, откуда удобно на Хитровскую площадь просквозить.
Сенька за ним.
Едва вышел из первой подворотни в сырой, тёмный двор, сзади – хвать за плечо, рванули с силой, развернули.
Проха! Учуял слежку, остромордый.
– Ты чё, – шипит, – ко мне прилип, рвань? Чего надо?
Так тряхнул за ворот, что у Сеньки голова мотнулась и из-за щеки вылетела дуля, от которой личность смотрелась скосорыленной. Пришлось эту маскарадную хитрость вовсе выплюнуть.
– Ты?! – ахнул Проха, и ноздри у него жадно раздулись. – Скорик? Ты-то мне и нужен!
И второй рукой тоже за ворот цап – не вырвешься. Хватка у Прохи была крепкая. Сенька знал: по части силы-ловкости тягаться с ним нечего. Самый лихой пацан на всей Хитровке. Полезешь махаться – накостыляет. Побежишь – догонит.
– А ну шагай за мной, – ухмыльнулся Проха. – Так пойдёшь или для почину юшку пустить?
– Куда идти-то? – спросил Сенька, так пока и не опомнившись от фиаски замечательно придуманной проекции. – Ты чего вцепился? Пусти!
Проха лягнул его носком сапога по щиколотке, больно.
– Пошли-пошли. Один хороший человек побалакать с тобой желает.
Если по-настоящему, по-хитровски драться – на кулаках или хоть ремнями – Проха бы в два счета его забил. Но зря что ли Сенька японской мордобойной премудрости обучался?
Когда Маса-сенсей понял, что настоящего бойца из Скорика не выйдет – очень уж ленив и боли боится, то сказал: не стану, Сенька-кун, тебя мужскому бою учить, научу женскому. Вот один такой урок, как бабе себя соблюсти, если охальник её за шиворот ухватил и сейчас бесчестить станет, Скорик сейчас и припомнил.
– Просе этого, – сказал сенсей, – торько пареная репка.
Ребром левой ладони, снизу, полагалось бить срамника по самому кончику носа, а как голову запрокинет – костяшками правой кисти в адамово яблоко. Сенька, наверно, раз тыщу этак по воздуху молотил: раз-два, левой-правой, по носу – в кадык, по носу – в кадык, раз-два, раз-два.
Вот и сейчас это самое раз-два исполнил, полсекундочки всего и понадобилось.
Как пишут в книжках, результат превзошёл все ожидания.
От удара по носу – несильного, почти скользящего – Прохина голова мотнулась назад, а из дырок брызнуло кровью. Когда же Сенька сделал «два», аккурат по подставленному горлу, Проха захрипел и повалился.
Сел на землю, одной рукой за горло держится, другой нос зажимает, рот разинут, глаза закатились. А кровищи-то, кровищи!
Скорик прямо напугался – не до смерти ли убил?
Сел на корточки:
– Эй, Проха, ты чё, помираешь что ли?
Потряс немножко. Тот хрипит:
– Не бей… Не бей больше! А, а, а! – хочет вдохнуть, а никак.
Пока не опомнился, Сенька на него по всей форме насел:
– Говори, гад, на кого шестеришь! Не то вдарю по ушам – зенки повылезут! Ну! На Князя, да?
И замахнулся обеими руками (был ещё и такой приём, из несложных – нехорошему человеку разом пониже обоих ушей врезать).
– Нет, не на Князя… – Проха потрогал мокрый от крови нос. – Сломал… Костяшку сломал… У-у-у!
– А на кого? Да говори ты!
И кулаком ему – прямо в серёдку лба. Такого приёма сенсей не показывал, само собой получилось. Прохе-то, поди, ничего, а Сенька себе все пальцы поотшиб. Однако подействовало.
– Нет, там другой человек, пострашней Князя будет, – всхлипнул Проха, заслоняясь руками.
– Пострашней Князя? – дрогнул голосом Скорик. – Кто такой?
– Не знаю. Бородища у него чёрная, до пупа. Глаз тоже чёрный, блестящий. Боюсь я его.
– Да кто он? Откуда? – не на шутку забоялся Сенька. Бородища до пупа, чёрный глаз. Ужасы какие!
Проха зажал пальцами нос, чтоб перестало течь. Загнусавил:
– Кдо-одгуда де ведаю, а хочешь посбодредь – покажу. Встреча у бедя с дим, скоро. В ерохидском подвале…
Опять ерохинский подвал. У, проклятое место. И Синюхиных там порезали, и самого Сеньку чуть жизни не лишили.
– Зачем встреча-то? – спросил Скорик, ещё не решив, как быть. – Доносить будешь, как за Смертью следил?
– Буду.
– А на что она твоему бородатому?
Проха пожал плечами, пошмыгал носом. Кровь уже не лила.
– Моё дело маленькое. Ну что, вести или как?
– Веди, – решился Сенька. – И смотри у меня. Если что – голыми руками насмерть убью. Меня этому один колдун обучил.
– Важно научил, ты теперь кого хошь отметелить можешь, – заискивающе оскалился Проха. – Я ничего, я, Сеня, как велишь. Жить мне пока не надоело.
