Джон Робертс - Заговор в Древнем Риме
Если честолюбцы жаждут перебить друг друга на пути к власти, пусть боги им будут в помощь. Мир без них станет только краше. Но они не имеют права убивать простых граждан, виновных только в том, что ведут обыкновенное существование. Меня вполне устроило бы, если бы армии возжелали последовать за своими командирами и во имя их тщеславных помыслов уничтожили друг друга. При всем моем восхищении римскими легионерами, должен заметить, что носить оружие, убивать и умирать они призваны по долгу профессии. Однако ничто не дает им права приносить в жертву тех, кто занимается своим делом на законном основании.
Но беда в том, что в отличие от великих людей, представителей той эпохи, которая теперь кажется такой же далекой, как времена Гомера, мне недоставало честолюбия, чтобы повести в бой легионы и, завоевав новые провинции, вернуться домой триумфатором. Я был римлянином в несколько устаревшем понимании этого слова, то есть обыкновенным гражданином города, стоящего на реке Тибр, — города, который волею удивительного стечения обстоятельств стал повелителем мира. Мне хотелось спокойно жить рядом с соседями, исполняя свои публичные обязанности, данные мне в силу происхождения и образования, и в случае необходимости защищать своих подопечных в честной борьбе, в той мере, в какой я был способен на героические деяния.
Мне были по душе как пиршества в египетском посольстве, на которых могущественные люди всячески потворствовали своим неуемным аппетитам, так и праздники простого люда Субуры, когда гильдиям приходилось скидываться на амфору фалернского вина и буханку белого хлеба, который они ели единственный раз в году. В храме Юпитера, который стоял на углу улицы, недалеко от моего дома, и в котором я обычно присутствовал на утренних жертвоприношениях, было всего пятеро жрецов: один свободнорождённый, двое вольноотпущенников и двое рабов. Вот такой Рим я любил, а вовсе не какие-то амбициозные фантазии, за которые боролись политики вроде Красса с Помпеем. Именно такие люди разрушали старый Рим. И ныне одним из них возжелал стать Катилина.
И все же, при всей глупости и жестокости его затеи, я не мог ему не посочувствовать даже вопреки собственной воле. Ибо он напоминал мне самоуверенного юнца, непослушного мальчишку, который назойливо вмешивался в серьезные дела и споры взрослых, размахивая деревянным мечом и исторгая боевой клич, словом, досаждая всем и каждому настолько, что смотреть на его выходки сквозь пальцы становилось совершенно невозможно. Однако, хотя спесь у него била через край, вряд ли его можно было упрекнуть в подлости или претенциозности. Во мне жила надежда, что после всех убийств и измен его ждет быстрая, легкая и достойная смерть.
Когда серьезный разговор подошел к концу, гости еще некоторое время продолжали застолье. Потом вышли на улицу и стали прощаться, ибо рабы, выпущенные из заточения в задней части дома, уже готовились провожать своих хозяев домой. Торий, весь перебинтованный, взобрался на паланкин, который несли четверо крепких, как на подбор, нубийцев, — должно быть, их ему кто-то одолжил. Поскольку он пострадал, отважно защищая меня, хотелось проявить заботу о нем.
— Роскошный экипаж, Торий, — подмигнув, с восхищением заметил я. — И кто же твоя благодетельница? Не иначе как чья-то богатая женушка?
Он попытался улыбнуться, хотя ему мешала это сделать сломанная челюсть.
— Увы, нет. На сей раз носилки я приобрел сам. И рабы тоже мои. — Он откинулся на подушки, и паланкин тронулся.
Я отметил еще одно странное обстоятельство: Бестия уносил с собой новую тогу. Кроме того, что края тоги были оторочены пурпуром, ее также украшала скифская вышивка — орнамент с изображением растений и животных. Получив в дар тогу претексту, он заручился обещанием Катилины занять соответствующую курульную должность, когда тот придет к власти. Впрочем, вышивка была совершенно излишней — вполне достаточно было бы пурпурной полосы. Подобная тога, наверное, стоила дохода от среднего по величине города. Несомненно, носилки, равно как и тогу, подарил своим сподвижникам Катилина, который, кстати, славился скупостью. Любопытно, откуда у него взялись деньги?
Когда все гости разъехались, Катилина положил руку мне на плечо, давая знак остаться. Я и сам был не прочь задержаться, на то у меня имелись свои причины. Когда все разошлись, мы вернулись в атрий. Рабы принесли вино, и некоторое время мы молча пили.
— Давай, Деций Цецилий, — наконец произнес Катилина, — задавай вопрос. Тот, который мучил тебя весь вечер.
— Не один вечер, Луций, — ответил я, — но уже довольно давно. По меньшей мере со дня званого ужина у Семпронии.
Он снова откинулся на спинку кресла в присущей только ему обезоруживающей манере.
— Что же это за вопрос? Дай-ка угадать. Должно быть, ты хочешь узнать, почему Сергий Катилина связался с компанией слабоумных идиотов? Дескать, неужто он думает, что способен захватить власть, имея в качестве сторонников подобное отребье? — Скользнув глазами по сторонам, он приподнял брови, после чего вперил в меня пристальный взгляд. — Признайся, ты об этом думал?
Я ощутил себя жертвенным быком, на голову которого опускается молоток помощника фламина. И все же мы, Метеллы, всегда отличались умением быстро выходить из любого затруднительного положения.
— То, что они полное ничтожество, ясно с первого взгляда. Даже не будь я с некоторыми из них прежде знаком. Но полагаю, ты используешь их там, где они вполне могут сгодиться.
Он наклонился вперед, скрестив пальцы рук перед собой.
— Прекрасно, Деций! Ты человек бывалый. Отпрыск одного из величайших римских родов. И уж конечно, вряд ли тебя смогли бы обвести вокруг пальца те шуты, которых мы лицезрели сегодня вечером. Можно быть откровенным с тобой?
Я тоже слегка подался вперед:
— Разумеется.
Любопытно, кому еще он предлагал подобный приватный разговор? Был ли им удостоен Вальгий, который более прочих пользовался его доверием?
Катилина откинулся назад, и я вслед за ним.
— Но скажи, чего не хватает в нашем плане? Какие недостатки бросились тебе в глаза? Хочу узнать, насколько ты проницателен.
Да, отличный прием — притвориться в сложном положении всеведущим, чтобы заставить своего собеседника раскрыть какие-то подспудные обстоятельства и при этом не сказать ни слова. Я сам неоднократно прибегал к подобному приему.
— Видишь ли, Луций, подобные дела неосуществимы без покровительства высокопоставленного лица. Кто он? Кто стоит за тобой? Найдется не более десятка человек, которые могли бы сотрудничать с нами.
«Да, нечего сказать, подходящее словечко», — подумал про себя я, осмысливая свою фразу.
— Кто те, кто стоит за тобой? — повторил я.
Катилина самодовольно усмехнулся. У него был вид человека, уверенного в прочности своих позиций или, по крайней мере, желающего произвести такое впечатление.
— О, таких довольно много! Все они занимают высокое положение в обществе, но тем не менее весьма осторожны. Без осмотрительности невозможно достичь богатства и влиятельности.
Желая произвести на меня впечатление, он какое-то время выдерживал многозначительное молчание.
— Один из них — Лукулл.
Я нарочито нахмурился:
— Но ведь он отошел от активной общественной жизни. Ему вполне хватает и славы, и денег. Зачем ему понадобилось влезать в подобную авантюру?
— Он терпеть не может Помпея. Ты скоро поймешь, что всех наших сторонников объединяет ненависть к Помпею. Видишь ли, все они опасаются, и, надо сказать, не без оснований, что тот вскоре может провозгласить себя правителем Рима.
А вот это уже весьма походило на правду. В самом деле, Помпей лишил многих достойных людей заслуженной ими славы. На протяжении всей своей карьеры он только и делал, что предоставлял другим полководцам возможность вести большую часть боевых действий. Когда же они подходили к концу, вынуждал Сенат передать командование ему. В результате лишь он и его ставленники получали лавры победителей. Фракция противников Помпея в Сенате вполне могла замыслить самое отчаянное и безнадежное предприятие, лишь бы не позволить своему врагу опередить их. Слишком свежи были в нашей памяти воспоминания, связанные с проскрипционными списками Суллы.
— Затрат на один пир Лукулла хватило бы, чтобы покрыть расходы на целую войну, — согласился я. — Ростовщики в Сенате и прочих собраниях безумно жаждут его крови.
— Кроме Лукулла нас поддерживают и другие влиятельные лица, — продолжал Катилина. — Например, Квинт Гортензий Гортал. Он лучший законник своего поколения, поэтому ему не составит труда убедить кого угодно в том, что все проделано в строгих рамках конституции. К тому же он патрон твоего отца и, так же как я, позаботится о твоей будущей карьере.
