Лиза Марич - Минута после полуночи
Красовский сидел за столом…
Красовский сидел за столом и просматривал какие-то документы. Увидев Вадима Александровича, игорный король не выказал никаких эмоций. Но советнику показалось, что по светлым до прозрачности глазам Никиты Андреевича пронеслось темное облако.
Поздоровавшись, Красовский откинулся на спинку кресла и выжидательно уставился на посетителя. Алимов достал из сумки анонимки. Красовский на мгновение опустил глаза и тут же снова вскинул на Алимова холодный ясный взгляд.
— Я возвращаю вашу собственность, Никита Сергеевич.
Красовский не ответил. Смотрел на советника упорным немигающим взглядом и молча ждал продолжения. Алимов положил перед ним разлинованный лист с цифрами.
— Это счет. Просмотрите его, пожалуйста.
— Я прочитаю позже.
— Нет, сейчас, — твердо сказал Алимов. — Могут возникнуть вопросы.
Красовский взял лист и просмотрел его на расстоянии вытянутой руки.
— Почтальоны? — переспросил он и нахмурился. — Что еще за почтальоны?
Алимов сел в кресло напротив мецената, не дожидаясь приглашения, и развернул анонимные послания.
— Смотрите, Никита Сергеевич, я хочу, чтобы вы поняли. Вот эти четыре анонимки вы мне передали в первый день нашего знакомства. А вот последняя, пятая, которую вы мне передали позавчера. Видите разницу?
Красовский положил перед собой два листа. Его глаза медленно переходили со строчки на строчку.
— Нет, — сказал он и оттолкнул бумагу.
— Нет? — удивился Алимов. Сравнил цветные печатные буквы и кивнул. — Ну, допустим, все-таки вы не специалист. А специалисту ясно, что газетный шрифт на этих двух посланиях — разный.
— Ну и что?
— А то, что буквы первых четырех анонимок вырезаны из газеты бесплатных рекламных объявлений. Они распространяются во всех округах Москвы, и шрифт у них одинаковый. А последняя анонимка, — Алимов тряхнул в воздухе хрустящей бумагой, — составлена совсем из другой газеты. Из той, которую анонимщику подсунул я. Пять почтальонов, которым я платил, каждый день клали в определенные почтовые ящики цветные газеты с разным печатным шрифтом. Понимаете, Никита Сергеевич? С разным! Чтобы закончить расследование, мне осталось узнать, из какой газеты были вырезаны буквы. — Алимов выдержал паузу. — Я должен назвать имя?
Красовский разомкнул плотно стиснутые губы и хрипло ответил:
— Нет.
— Возникли некоторые дополнительные обстоятельства…
— Не нужно, — оборвал Красовский. — Я задал вам вопрос и получил на него ответ. Больше я ничего знать не хочу.
Алимов застегнул сумку и вскинул на плечо ремень.
— В таком случае наше сотрудничество исчерпано.
— Да, — подтвердил Красовский. — Деньги будут переведены на ваш счет сегодня вечером.
Алимов кивнул и направился к дверям. Взялся за ручку, поколебался и повернулся к заказчику.
— Зачем это вам, Никита Сергеевич? Мне казалось…
— Не ваше дело! — перебил Красовский. — Вы сделали свою работу, больше от вас ничего не требуется.
Алимов пожал плечами.
— Как знаете. Могу я задержаться в театре еще на пару часов? По личному делу.
— По личному — можете.
С этими словами игорный король подвинулся к столу и уткнулся в разложенные перед ним бумаги.
Алимов спустился вниз, вошел в зал и потихоньку пристроился на краешке ближайшего кресла. Прежде чем навсегда покинуть театр, он позволил себе маленькую слабость: решил попрощаться с прекрасной Анжелой. Бог знает, как она посмотрит на него после вчерашнего, но это не важно. Важно то, что больше они никогда не встретятся.
Репетиция уже началась. Извольская, как обычно, стояла за спиной концертмейстера и вполголоса пела свою партию. Занятие явно не клеилось. Извольская остановила концертмейстера после первой же фразы.
— Мира, не подгоняй меня.
Калитина кивнула, заиграла медленнее и тише, прислушиваясь к солистке. Извольская пропела фразу и сморщилась:
— Нет, неудобно. Еще раз.
Повторили снова. И снова Извольская осталась недовольна.
— Мира, ты мне мешаешь!
Щеки Калитиной покрыл густой румянец. Сперанский, сидевший в первом ряду, беспокойно заерзал.
Какое-то время Извольская продолжала петь, а потом остановилась и топнула ногой.
— Нет, это просто невозможно! Мира, о чем ты думаешь?! Ты вообще меня слышишь?!
— Прости, прости, — быстро извинилась Калитина. — Я отвлеклась.
— Еще раз с третьей цифры, — сухо велела Извольская.
Повторили с третьей цифры, но лучше не стало. Извольская оборвала фразу и взорвалась:
— Мира, да что с тобой сегодня?!
— Да нет, Ира, что с тобой сегодня?! — неожиданно подал голос Анатолий Васильевич. — Ты ведешь себя как последняя стерва! В чем дело? Встала не с той ноги?
Извольская швырнула ноты на пол. Алимов вздрогнул от неожиданности: он впервые видел выдержанную холодноватую приму в гневе.
— Кто к кому должен приспосабливаться? Я к концертмейстеру или она ко мне?! — закричала Извольская. — Это элементарные вещи, Толик! И нечего выгораживать свою разлюбезную! О работе нужно думать, а не черт знает о чем!
Она хотела добавить что-то еще, но Мира вдруг встала, покачнулась и приложила руку к сердцу. Сперанский приподнялся.
— Мирочка, что с тобой?
Мира не ответила. Она стремительно бледнела. Извольская бросилась к концертмейстеру, подхватила ее под руку и помогла сойти со сцены. Усадила в кресло, помахала перед лицом носовым платочком:
— Мирочка, ты сегодня принимала лекарство?
— Нет, — прошелестела Калитина.
Встревоженный Вадим Александрович покинул свое место и поспешил вниз. Мира полулежала в кресле, откинув голову на бархатную спинку.
— Довольна? — злобно спросил Сперанский у Извольской. — Легче стало?
Извольская не ответила. Легкой тенью метнулась на сцену, схватила сумочку Калитиной и вернулась обратно. Сперанский вырвал сумку у нее из рук, расстегнул «молнию», достал баночку с лекарством. Велел, не глядя на Извольскую:
— Ира, принеси воды. — И добавил совсем другим, ласковым тоном: — Мирочка, ты снова забыла принять лекарство. Подожди, нужно запить…
Мира, не слушая, взяла гладкую капсулу и сунула ее в рот. Снова откинула голову на спинку кресла, закрыла глаза.
— Что происходит?
Алимов со Сперанским одновременно подняли головы. В проходе между рядами стоял Красовский и переводил требовательный взгляд с одного лица на другое.
— Ничего страшного, — громко ответила Ирина, появляясь из-за кулис со стаканом в руке. — Мира забыла принять лекарство. Сейчас все будет в порядке. Запей.
Она поднесла стакан к лицу Миры и заботливо придерживала голову, когда та допивала воду. Промокнула ей губы салфеткой и застыла в ожидании.
Прошло несколько минут.
Худенькое тело концертмейстера прошила мучительная судорога. Мира выгнулась дугой и задышала громко, часто, как собака после долгого бега, ловя воздух широко раскрытым ртом.
— Мира! — закричал Сперанский, хватая ее за плечи.
Алимов вытащил из кармана мобильник, набрал номер «скорой» и быстро заговорил в трубку:
— Примите вызов. Сердечный приступ… Нет, не знаю. Девушка, умоляю, пишите адрес, не до разговоров сейчас!
Мира металась из стороны в сторону, мучительно пытаясь вздохнуть полной грудью. Ее руки судорожно рвали тесный воротничок. Извольская быстро и ловко расстегнула верхние пуговицы блузки. Мира замерла, прислушиваясь к чему-то внутри, и вдруг снова выгнулась, словно пыталась сделать «мостик», не вставая с кресла. Глазные яблоки выкатились из орбит.
Сперанский беспомощно всхлипывал, хватал ее то за руки, то за растрепанную голову и отчаянно взывал:
— Потерпи минутку! Сейчас приедет врач!
Ирина обхватила себя за плечи. Ее сотрясал крупный нервный озноб, глаза не отрывались от страшного белого лица с синими губами.
Внезапно Мира замерла. Алимов увидел жилку, судорожно бьющуюся на шее, и впервые ощутил запах ее ауры — высохший, слабо тлеющий, как костер из осенней листвы. По щеке концертмейстера скатилась слеза, она с усилием выпрямилась и протянула Извольской дрожащую руку.
Ирина схватила ее двумя руками. Неузнаваемая женщина с глазами, вылезшими из орбит, захрипела, задергалась, как тряпичная кукла. Из уголка ее рта выползла ниточка слюны, тело дернулось в последний раз и медленно обмякло.
— Нет! — крикнул Сперанский и несколько раз сильно встряхнул Миру за плечи.
Голова с растрепанными волосами запрокинулась, застывший взгляд уперся в темный потолок.
— Мира, нет!
Алимов взглянул на Извольскую. Она стояла рядом с креслом, сжимая между ладоней безвольную мертвую руку. По неподвижному лицу примы ползли крупные, как горох, слезы.
