Лиза Марич - Минута после полуночи
Людей, способных подняться выше рефлекторных собственнических инстинктов, Алимов встречал редко. Но к ним, безусловно, относил Никиту Сергеевича Красовского. Поэтому сейчас, сравнивая две бумажки со сложенными неровными строчками, он искал и не мог найти ответа на один вопрос: почему? Зачем ему это понадобилось?
Благостную квартирную тишину нарушил резкий звонок. Чья-то хулиганская рука нажала на электрическую кнопку и не отпускала ее до тех пор, пока рассерженный Алимов не распахнул дверь со словами:
— Это что тако…
Договорить не смог, потому что подавился.
На пороге стояла прекрасная Анжела. Правая ладонь нежданной гостьи лежала на кнопке звонка, левая упиралась в бедро. Рядом с ней мялся незнакомый мужчина средних лет.
Вадим Александрович молча снял ее руку со стены. Оглушительное дребезжание, наконец, смолкло, а Анжела покачнулась. Алимов поймал ее за талию и с изумлением ощутил запах… водки! Да-да, не благородной текилы или демократичного виски — запах исконно-посконной «Столичной»! По части дегустации алкогольных запахов Алимов был дока, ибо сам практически в рот не брал.
Анжела отпихнула Алимова, заправила за ухо длинную прядь волос и повернулась к своему спутнику:
— Вот, — сказала она, делая в сторону Вадима Александровича учтивый светский жест. — Это наш советник по безопасности. Нравится?
Вместо ответа мужик икнул и тут же прикрыл рот ладонью.
— Что происходит? — спросил его Алимов, ибо от мужика не пахло ничем, кроме бензина.
— У девушки деньги кончились, — проблеял тот невнятно. — Я не хотел идти, она говорит, нет, пойдем, советник обидится…
— Будь другом, расплатись за такси, — царственно велела прекрасная Анжела. — Я завтра отдам.
С этими словами она отодвинула хозяина и ввалилась в прихожую.
Алимов достал бумажник, вышел на лестничную площадку и прикрыл за собой дверь. Шепнул:
— Сколько?
— Прикинь, с трех часов ее вожу, — зашептал водитель, стреляя вокруг испуганными глазами. — Сначала в один бар. Потом в другой. Потом на набережную. Потом снова в бар. Потом она велела ехать к парку Победы — хотела спеть новобрачным. Еле отговорил. Денег нет, домашний адрес не говорит, выходить отказывается, только хохочет…
Алимов слушал и копался в бумажнике. Сначала пальцы остановились на тысячной купюре. Потом к ней добавилась пятисотка. Потом еще одна пятисотка. Потом к ней присоединилась еще одна тысяча — за моральный ущерб. Вадим Александрович продемонстрировал водителю бумажные купюры:
— Три тысячи. Хватит?
— Дай бог здоровья, — обрадовался шофер. Сунул деньги в нагрудный карман, покосился на дверь и с чувством шепнул: — Соболезную, братан.
Вадим Александрович взялся за ручку и сделал глубокий вдох, как перед прыжком в воду.
— Ты где? — громко и требовательно спросила прекрасная Анжела.
Они уже на «ты»! Алимов покачал головой. Нет, ничего хорошего от визита блистательной амазонки он не ждал.
Прекрасная Анжела ждала его в зале, развалившись на диване.
— Выпить есть?
Плохие предчувствия оживились, набрали обороты, наперебой давая дурные советы.
«Выстави эту нахалку за дверь, у нас тут не распивочная!»
«Нет, лучше напои до полного отруба, мало ли что может обломиться!»
Второй совет был настолько омерзительным, что советник покраснел.
— Я спиртного в доме не держу.
— Вообще? — удивилась Анжела. — Ты что, не пьешь?
— Очень редко, — честно ответил Вадим Александрович. — Хотя… Подожди минутку.
Он метнулся в спальню. В углу между гардеробом и окном стоял пакет с бутылкой хорошего коньяка. Презент Алимову сделал клиент, дело которого они успешно закрыли полгода назад. Алимов сунул пакет в угол и забыл о его существовании. Все же удачно, что клиент оказался приличным человеком и разорился на коллекционную марку.
Прекрасная Анжела, увидев пыльную бутылку, запечатанную сургучом, уважительно цокнула языком.
— А у тебя неплохой вкус!
Алимов мрачно промолчал и ушел на кухню. Снял с барной сушки два перевернутых пузатых бокала, распечатал новую коробку конфет, вымыл фрукты и уложил их на праздничное блюдо. Хлопоты не доставляли советнику ни малейшего удовольствия, он продолжал ждать от вечера многих неприятностей. И дождался.
Вернувшись в зал, Алимов застал прекрасную Анжелу в неглиже. Сброшенная футболка валялась на полу, блистательная амазонка стояла посреди комнаты в расстегнутых джинсах и черном лифчике, облегавшем безупречную грудь. В темных глазах плавало пьяное бесстыдство.
— Я тебе нравлюсь?
К своему удивлению, Алимов не ощутил неловкости или смущения. Поставил на стол блюдо с фруктами, поднял с пола футболку, отряхнул тонкую ткань. Аккуратно повесил ее на спинку стула и повернулся к гостье. Предстояло то, что советник ненавидел больше всего, — выяснение отношений.
Алимов не был аскетом. Женщины в его жизни появлялись часто и исчезали не задерживаясь. Не потому, что они этого хотели. Первая любовная история, случившаяся с советником на излете тридцати лет, оказалась болезненной и мучительной, как корь во взрослом возрасте. Три года сплошной междоусобицы, когда жить вместе и расстаться одинаково невозможно. Долгая агония и тяжелое выздоровление. Душевная апатия, черно-белый мир вокруг и убежденность, что ничего цветного, радостного в жизни больше не будет. Советник помнил все отчетливо, и при одной мысли о «серьезных отношениях» его прошибал пот.
Обычно он выбирал женщин красивых, раскованных и не склонных к сентиментальности. Алимов не хотел ничьей привязанности, потому что знал, как это больно — желать и не иметь.
С Анжелой все обстояло иначе. Во-первых, она была «не такая». Глупейшее определение понравившейся девушки, но Вадим Александрович был всего лишь мужчиной. Во-вторых, Анжела дотронулась до чего-то глубоко спрятанного в душе, и Алимов боялся разбудить лихо, пока спит тихо. В-третьих, все в театре прекрасно знали, в кого влюблена прекрасная амазонка. А быть таблеткой от уязвленного самолюбия Алимов не собирался.
Молчание длилось долго — целую изматывающую минуту. Советник смотрел на гостью спокойно и грустно, не замечая беспорядка в ее одежде. Пьяная удаль в глазах прекрасной Анжелы начала потихоньку съеживаться, рассеиваться, пока, наконец, не обратилась в золотистую пыльцу и не растворилась в шоколадном зрачке.
— В чем дело? — поинтересовалась она с вымученным вызовом. — Я тебе не нравлюсь?
— Ты прекрасно знаешь, что нравишься.
Анжела сунула руки в задние карманы джинсов (была у нее такая привычка). На ее щеках проступили алые пятна.
— Тогда почему?..
— Потому что завтра тебе будет противно и ты меня возненавидишь, — ответил Алимов, не отводя взгляда. — А я этого не хочу.
Воцарилась тягостнейшая в жизни советника пауза. Потом Анжела сняла со стула майку и, неловко отвернувшись, натянула ее на себя. Вытащила волосы из-под тонкого трикотажа, застегнула джинсы и повернулась к Вадиму Александровичу. Глаза блистательной амазонки были стеклянными от невыплаканных слез.
— Лучше расскажи, что случилось.
— А тебе не все равно?
— Ты же знаешь, что нет.
Она покачала головой и сделала пару шагов к двери. Этого следовало ожидать. Нельзя оскорбить женщину сильнее, чем отвергнув ее, и нет таких слов — самых честных слов, — которые могли бы исправить ситуацию!
— Возьми хотя бы деньги на такси, — сказал Алимов ровным беззвучным голосом. — У тебя же ничего нет.
Анжела обернулась, стремительно шагнула к нему. И не успел советник ничего понять, как его шею обхватили две теплые руки, в плечо уткнулась голова с растрепанной гривой волос, а в нос ударил неописуемый коктейль запахов водки, духов, шампуня и солоновато-горячей крови.
Вадим Александрович раскинул руки, как распятый, чтобы удержать равновесие. Рыдания амазонки он воспринимал с большими купюрами — словно радиопередачу на коротких волнах в момент магнитной бури. Какое-то время ушло на то, чтобы понять: все это ему не снится.
Собрав все силы, советник подтолкнул рыдающую амазонку в кресло, протянул носовой платок. Он кончился очень быстро, и ему пришлось сбегать в спальню за вторым. Потом за третьим. А потом Анжела вцепилась ему в руку и никуда не отпускала — просто вытирала мокрое лицо свободной ладонью. Тушь размазалась по щекам и подбородку, перечеркнула персиковую кожу черными полосами, но все равно она была ужасно красивая, словно картина за размытым дождевым стеклом.
Все в этом мире существует по принципу компенсации. Если что-то дано матери, что-то отнимется у дочери. Так говорила прекрасная Анжела, и советник не возражал, потому что это была ее выстраданная правда.
В раннем детстве сверстницы Анжелой восхищались, а сверстники побаивались. В подростковом возрасте ее одинаково ненавидели и мальчики и девочки за независимый характер и неумение приспосабливаться к коллективу. А когда Анжеле исполнилось шестнадцать лет, настала полная катастрофа: девушки заняли оборонительные рубежи, не допуская ее в свой круг, а юноши ходили следом и смотрели преданными собачьими глазами.
