Фрэнк Толлис - Смертельная игра
Здесь был центр, святая святых всей выставки, где почитатели искусства могли ему поклоняться.
Здесь не было той высокомерной пары, но вокруг скульптуры бродило много других людей.
— Как красиво, — проговорила Клара. — Он похож… он похож на Зевса.
— Да, — согласился Либерман, приятно удивленный. — Наверное, это и хотел показать скульптор.
— У него какой-то недовольный вид, — сказала Хана.
— Между прочим, — начал Либерман, — у Бетховена было множество поводов для недовольства. Ты знаешь, что Малер давал здесь камерный концерт — исполнял Девятую симфонию в честь открытия выставки?
— Правда? — сказал Хана. — Наверное, это было здорово.
— И в присутствии самого композитора.
— Дорогая, — доверительно сказала Клара, взяв Хану под руку, — ты знаешь Моллов? Они живут в новом доме на две семьи в Хайлигенштадте, на Штайнфельдгассе?
Хана отрицательно покачала головой.
— Так вот, — продолжала Клара, — если ты их не знаешь, то твоя матушка наверняка знает. Фрау Молл была замужем за Эмилем Шиндлером, художником. Несколько лет назад он умер, и фрау Молл вышла замуж за одного из его учеников. А ее дочь, Альма Шиндлер… — Клара понизила голос, — такая кокетка, ты себе не представляешь. Говорят, что она очень привлекательна, но, честно говоря, я так не думаю. Так вот, в феврале она вышла замуж… за дирижера Малера.
— О! — воскликнула Хана, — это так замечательно!
— Ну, — продолжала Клара, — возможно, не так уж замечательно. Я слышала, что поженились они довольно поспешно…
Хана озадаченно посмотрела на нее, а Клара, придвинувшись, прошептала что-то на ухо девушке. Либерман видел, как на лице его сестры радость сменилась недоверием.
— Клара, — сказал Либерман, — зачем ты забиваешь Хане голову всякими глупыми сплетнями?
— Максим, — сказала Хана, — ты говоришь прямо как папа.
Раскрыв веер, Клара посмотрела поверх его трепещущего края как самая настоящая кокетка.
— Кто-то же должен держать Хану в курсе…
Либерман вздохнул и начал пристально смотреть в глаза Бетховена. Клара с Ханой продолжали шушукаться, но когда два элегантных молодых человека почтительно склонили головы перед шедевром Клингера, тут же замолчали.
37
— Очень любезно с вашей стороны, что вы согласились принять меня, министр Шеллинг. Полагаю, вы очень занятой человек.
Челюсть Шеллинга тряслась, когда он провожал Либермана в гостиную.
— Я очень хочу, чтобы мисс Лидгейт поскорее выздоровела. Когда она была здесь, то казалась очень несчастной. У меня сегодня довольно много дел, но я рал, что могу уделить вам ближайшие полчаса, если вы находите, что мое непрофессиональное мнение может чем-то помочь.
Шеллинг не был ни худым, ни полным. Он был одет в костюм темного цвета, рубашку с воротником-стойкой со скошенными концами и черный галстук-бабочку. Золотая цепочка для часов свисала с жилетного кармана; ткань жилета оттопыривалась на намечающемся брюшке. Этот костюм говорил о том, что он собирался ехать в парламент, как только закончится беседа.
— Спасибо, — сказал Либерман, — я не задержу вас дольше, чем это необходимо.
Из коридора появилась женщина и встала в дверях. Ее лицо выглядело измученным, а платье в цветочек делало ее похожей на пожилую матрону.
— Моя жена, — представил ее Шеллинг. — Беатриса, это доктор Либерман, он лечит Амелию.
— Фрау Шеллинг, — проговорил Либерман, поклонившись.
Она застыла на пороге, очевидно не зная, входить или нет.
— Не хотите ли чаю, герр доктор? — спросила она.
— Нет, спасибо, — ответил Либерман.
Она бросила быстрый встревоженный взгляд на мужа.
— Тогда я вас оставлю.
Она шагнула назад и закрыла двойную дверь.
— Прошу прощения, министр, — сказал Либерман, — но я хотел бы поговорить и с фрау Шеллинг.
— Боюсь, это невозможно, — категорично заявил Шеллинг. — Моя жена очень расстроена всем этим. Я настаиваю на том, чтобы ее больше не беспокоили.
— Конечно, вы правы, — согласился Либерман.
— Я знал, что вы поймете меня. Пожалуйста, садитесь.
Комната была большая и хорошо обставленная. В центре стоял круглый стол, покрытый скатертью с кисточками на концах. На столе были необычные для этого времени года цветы, и Либерман заподозрил, что они искусственные, сделанные из дорогого шелка. В шкафу за стеклом красовалась коллекция предметов искусства, а по обе стороны стояли две электрические лампы под зелеными абажурами. На маленьком столике в углу было выставлено множество семейных фотографий в серебряных рамках. Либерман заметил, что ни на одной из них не было герра Шеллинга вместе с женой.
— Министр, — начал Либерман, — насколько я понимаю, вы приходитесь родственником мисс Лидгейт?
— Да, ее мать — моя дальняя родственница. Наши семьи всегда поддерживали переписку. Когда Амелия закончила в Англии школу, по уровню образования соответствующую нашей гимназии, она выразила сильное желание учиться дальше здесь, в Вене, у доктора Ландштайнера. Наверное, девушка рассказала вам о дневнике ее деда?
— Да, рассказала.
— Тогда я предложил Грете, матери Амелии, отправить дочь жить к нам. У нас большой дом. Я решил, что могу заботиться об Амелии, если она взамен будет учить Эдварда и Адель английскому языку.
— Дети любили свою гувернантку?
— Да, очень. Все были довольны таким положением вещей.
Шеллинг откинулся на мягкую спинку стула и сцепил руки на животе.
— Когда вы поняли, что мисс Лидгейт нездорова?
— Доктор Либерман, — произнес Шеллинг, выставив вперед сомкнутые указательные пальцы. — Могу я быть с вами абсолютно откровенен?
— Это как раз то, чего я хочу.
— Я всегда испытывал сомнения в душевном здоровье этой несчастной девочки, с самой первой встречи.
— В самом деле?
— Она так странно себя ведет. А ее интересы? Кровь, болезни… Нормально ли для женщины, особенно молодой, увлекаться такими ужасными вещами? Я не психиатр, герр доктор, но я думаю, что в характере мисс Лидгейт есть нечто ненормальное. Ее не привлекают занятия, которые любят другие женщины. Она предпочтет лекцию в музее балу или копание в пыльных книгах на Виблингер-штрассе походу по магазинам за новой шляпкой. Честно говоря, после ее приезда у меня появились самые мрачные предчувствия.
Либерман заметил, что, несмотря на возраст, у Шеллинга были абсолютно черные волосы и усы. Очевидно он чем-то красил их, чтобы добиться такого эффекта.
— Моя жена тоже пришла к этому выводу, — продолжал Шеллинг. — Беатриса — добрая женщина — старалась, чтобы Амелия больше общалась с людьми. Она даже познакомила ее со своими близкими подругами, которые собирались здесь по средам, чтобы поиграть в карты таро. Стало очевидно, что девушку не привлекает это занятие, так же как и разговоры с ее сверстницами. Насколько я знаю, она упорно уходила рано, предпочитая общаться со своими книгами и дневником деда, а не с людьми. А молодая девушка не должна прятаться от общества. Хотя у меня нет специального образования, чтобы судить о таких вещах, но мне кажется, что подобное длительное затворничество не может быть полезно для здоровья. Разве не так, доктор Либерман?
— Я думаю, что чтение книг развивает личность.
— Возможно, но, по моему мнению — каким бы непрофессиональным оно ни было, — одинокая душа слишком легко теряет связь с реальностью и становится склонной к фантазиям.
Шеллинг прямо посмотрел в глаза Либерману и задержал взгляд. Казалось, он ждал, что молодой доктор что-то ответит. Но Либерман молчал и наблюдал за бьющейся жилкой на виске Шеллинга.
— Не так ли, герр доктор? — настаивал Шеллинг. На каминной полке зашумел механизм часов, своим звоном сообщая время. Шеллинг обернулся посмотреть на циферблат часов, и Либерман заметил, что при этом он повернул не только голову, а все тело. Прутья плетеного стула скрипнули, когда он пошевелился.
— Когда появились эти симптомы у мисс Лидгейт? — спросил Либерман.
Шеллинг подумал, прежде чем ответить.
— Моя жена заметила, что некоторое время назад она потеряла аппетит. А кашель и это… с ее рукой…
— Паралич.
— Да, кашель и паралич случились внезапно. Около трех недель назад.
— Произошло ли что-то важное, — спросил Либерман, — примерно в то время, когда наступил паралич? Например накануне ночью?
— Важное? Что вы имеете в виду под словом «важное»?
— Произошло ли что-то, что могло ранить мисс Лидгейт, причинить ей боль?
— Насколько я знаю, нет.
— Расскажите, пожалуйста, как это произошло. Как вы узнали о параличе?
— Да рассказывать особенно нечего. Амелия не вышла утром из комнаты в обычное время, сказав, что нездорова. Само по себе это не было странным — она часто жаловалась на недомогание, у нее слабый организм. Она не хотела открывать дверь, и Беатриса очень испугалась. Но потом моя жена все-таки уговорила Амелию впустить ее и пришла в ужас от увиденного. В комнате царил беспорядок, а на девушку страшно было смотреть: растрепанная, вся в слезах… к тому же ее мучил непрекращающийся кашель. Беатриса заподозрила, что Амелия пыталась что-то с собой сделать: на ее рукодельных ножницах была кровь.
