Дональд Томас - Шерлок Холмс и крест короля
Мой друг бесцеремонно выдернул страницу из «ранней» копии «Клеона», расположил ее под объективом своего прибора, настроил линзу и уступил клиенту место за столом.
— Под увеличительным стеклом на ней видно много пятнышек. Вот и все, — пробормотал тот.
— Сосредоточьтесь, пожалуйста, на бледно-желтых отметинах. Некоторыми пока можно пренебречь, но есть пара особо примечательных. Они напоминают тонкие волоски. Вы видите?
— Да, — ответил Браунинг, сперва с сомнением в голосе, потом более уверенно. — Да. Вижу.
— «Листья травы»! — торжественно изрек Холмс. — Это последнее, что произнес Огастес Хауэлл, умирая (вне зависимости от того, действительно ли ему перерезали горло).
— Сборник Уолта Уитмена! — воскликнул я.
— Вынужден вас разочаровать, Ватсон: мистер Уитмен здесь ни при чем. Речь идет об эспарто — растении, также известном как трава альфа или ковыль тянущийся. Современные английские производители бумаги часто его используют. Подчеркиваю: современные. До тысяча восемьсот шестьдесят первого года вся бумага в Англии изготавливалась из хлопкового тряпья. Но гражданская война в Америке привела к нехватке хлопка, и на замену ему пришлось искать другие ингредиенты.
— Иными словами…
— Иными словами, — заключил Холмс, — монолог Савонаролы, датированный тысяча восемьсот пятьдесят пятым годом, поэма «Клеон» того же года и сонеты, якобы изданные в Рединге в тысяча восемьсот сорок седьмом году, — все это в действительности было написано или напечатано на бумаге, выпущенной не ранее тысяча восемьсот шестьдесят первого года, когда Томас Рутледж впервые использовал эспарто на своей фабрике в Эншеме, близ Оксфорда. Собственно говоря, главная причина, по которой ваш отец не мог сочинить «Воззвание Савонаролы», заключается в том, что, когда создавалось это произведение, он был уже на том свете. То же можно сказать и о так называемых черновиках его писем к вашей матушке. Нечестным путем завладев частью корреспонденции, мошенник бессовестным образом досочинил остальное в стремлении обогатиться.
В комнате с выложенными плиткой полами наступила тишина, нарушаемая лишь тихим шлепаньем весел по затененной воде канала. За окном ярко светило солнце. Пен Браунинг посмотрел на Холмса.
— Правильно ли я понимаю, сэр, что вы говорите о… — осторожно спросил он.
— Подделке! — с наслаждением произнес Холмс. — Причем неслыханно дерзкой и раздутой до абсурда. Осуществили ее совсем недавно, вероятно, всего несколько месяцев назад, и это неудивительно, поскольку мошенники могли безбоязненно развернуть свой план только после смерти вашего отца.
— Но вы говорили, мистер Холмс, что бумага, изготовленная из травы, появилась в тысяча восемьсот шестьдесят первом году — почти тридцать лет назад, — а отец мой умер лишь в прошлом декабре.
— Хорошо, посмотрите в микроскоп еще раз, и вы увидите пятнышки, отличные от волосков эспарто, — терпеливо пояснил мой друг. — Это частички древесной целлюлозы. Она подмешана в массу, из которой сделаны листы тома, датированного тысяча восемьсот пятьдесят пятым годом. Однако до тысяча восемьсот семьдесят третьего года этот материал не использовали при производстве печатной бумаги. В нынешнем виде древесная целлюлоза получила распространение только лет пять тому назад. Принимая во внимание этот факт, а также то, что ваш отец при жизни во всеуслышание уличил бы авторов «Савонаролы» в обмане, мы можем с немалой уверенностью заключить: возраст данной рукописи — менее полугода.
— А письма, мистер Холмс?
— Они написаны на такой же бумаге. Их сочинитель решился на рискованное предприятие: он приобрел поддельные книги и отрезал у них форзацы, полагая, будто такая бумага как нельзя лучше подойдет для осуществления его замысла.
— Вы уверены в том, что все эти книги не подлинные?
Холмс вздохнул.
— Я поясню, в чем я уверен, мистер Браунинг: раритетное редингское издание сонетов вашей матушки напечатано на бумаге, содержащей древесную целлюлозу. Следовательно, оно было выпущено не в тысяча восемьсот сорок седьмом году, а по меньшей мере на три десятка лет позднее. При наборе поэмы «Беглый раб» тысяча восемьсот сорок девятого года использовались такие литеры «f» и «j», какие были впервые отлиты для печатника Ричарда Клэя в тысяча восемьсот восьмидесятом году.
Пен Браунинг выглядел так, словно его оглушили.
— Здесь заговор, мистер Холмс! Никак не меньше.
Не ответив на это предположение, детектив продолжал:
— Бумага «первых» изданий «Смерти Артура» Теннисона и «Долорес» Суинберна, якобы выпущенных в тысяча восемьсот сорок втором и тысяча восемьсот шестьдесят седьмом годах, также содержит древесную целлюлозу и траву эспарто. Следовательно, она современная. Все тома стоят на этих полках в нескольких экземплярах, готовые разойтись по аукционам. У Джона Моргана и его соперников можно выручить за такую библиотеку целое состояние. Однако лорд Теннисон и мистер Суинберн еще живы, посему их книги пока ждут своей очереди. Смерть ваших родителей, как и преждевременная кончина лорда Байрона, развязала мошенникам руки. Как бы искусно ни был изготовлен поддельный документ, необходимо, чтобы тот, кому он приписывается, уже не мог опровергнуть своего авторства. Между тем рукописи Байрона и Бекфорда, Элизабет Барретт и Роберта Браунинга — сокровища, которые могут сделать преступника богатейшим человеком. Поверьте, это было лишь начало.
— Что же стало с мистером Хауэллом?
— Как сообщил еженедельник «Виннинг пост», издание весьма солидное, он и в самом деле отправился к праотцам.
— Ему перерезали горло?
— В этом я осмелюсь усомниться. Вероятнее всего, он поступил в больницу на Фицрой-сквер для лечения, скажем, от пневмонии, воспользовался случаем и распустил слух, чтобы ввести в заблуждение кредиторов. К несчастью и, быть может, к немалой неожиданности для него самого, он действительно умер. Думаю, сейчас мистер Хауэлл находится вне юрисдикции Центрального уголовного суда.
— Так это была не месть? — спросил я.
Холмс покачал головой.
— Если вы о монете, зажатой у него между зубами, то забудьте о неаполитанских преступных сообществах. Скорее, полсоверена положила в рот умершему рука преданной Розы Кордер или другой дамы, увлеченной классической мифологией: мошенник должен был расплатиться с паромщиком Хароном за переправу через Стикс в царство мертвых.
— А отверстие в трахее проделали для введения бронхиальной трубки, облегчающей дыхание? — проговорил я скептически.
— Это мы сможем выяснить.
— Что вы скажете о сонетах, найденных у Хауэлла? — прервал нас Пен Браунинг.
— Полагаю, книга действительно была у него в кармане, — невозмутимо ответил Холмс. — Гасси был не только алчен, но еще и дьявольски самолюбив. Именно тщеславие заставляло его сочинять сказки о том, как он нырял за сокровищами затонувших галеонов, предводительствовал племенем в Марокко и служил атташе при португальском посольстве в Риме. Возможно, умирая, он успел понять, что последний час пробил и сонеты, спрятанные в кармане его пальто, обязательно будут обнаружены.
— Но это не доказало бы его вины.
— Есть тип преступников, мистер Браунинг, для которых нет большего удовольствия, чем похвастать своими подвигами. Некоторые убийцы нарочно дразнят полицию, словно говоря: «Попробуйте-ка меня поймать!» Они будто бы сами просовывают голову в петлю лишь затем, чтобы через секунду ускользнуть.
— При чем же здесь Хауэлл?
— «Листья травы…» — насколько мне известно, это были его последние слова. Он говорил не о книге Уолта Уитмена, а о сонетах, которые держал при себе. О растении эспарто. Хауэлл обманул целый мир, но какая от этого радость, если перед смертью он, Гасси, не расскажет всем, до чего умно он их надул?
— Значит, мошенника не зарезали?
— Думаю, его убийцей был маленький и незаметный, но беспощадный легочный микроб, а вовсе не член неаполитанского бандитского клана. История о преступном возмездии слишком характерна для Гасси Хауэлла, чтобы ей верить.
8
Оставаться в Венеции без достойной, по его понятиям, цели Шерлок Холмс не желал. Сразу же приобрести билеты в спальный вагон европейского экспресса, идущего в Лондон через Кале, не удалось. Но на следующий день нам повезло. К тому моменту судьба Огастеса Хауэлла уже перестала быть загадкой. Он сам окутал обстоятельства своей смерти столь густым драматическим туманом, что дело представили на рассмотрение коронеру, и вскоре в континентальной «Таймс» напечатали вердикт: «смерть от естественных причин».
— «Как пали сильные!» [31]— воскликнул Холмс, сворачивая газету. — Бедный Гасси Хауэлл! Прожить такую жизнь и умереть естественной смертью!
