Убийство по-китайски - Попандопуло Анастасия

– Ладно, хорошо, пусть. Но сегодня-то для многих эта еда была бы спасением.

– Так почему никого нет? Это спросить хотите. А я еще раз вас подумать попрошу. Как вы считаете, если все устроено каким-то порядком, пусть вам лично и не очень приятным, есть в этом порядке смысл? Вот то-то. Есть! Не может не быть. Иначе все уж давно бы развалилось и по-иному устроилось. Вы, русские, всегда в небо норовите. Все на небесный манер покроить пытаетесь. А не понимаете, что либо уж все должно быть как на небеси, либо уж все по-земному. А по-земному-то оно всегда кому-то пользу приносит. И детки эти голодные тоже. И не надо глаза закрывать. Присмотритесь к миру-то и увидите, что и трушниковы с голодных живут, ибо труд их дешев, да жизнь ничего не стоит. А все более поймите, что и преступникам да нищим тоже себе смену растить надо. Вот мы стоим, а вокруг-то эти лавочки. Ведь это вывески. А за ними скупка краденого, бордели и прочее, что очень неплохой доход приносит, смею заверить. Наверху такой пирамидки сидит какой-нибудь Иона Савельич – как у нас в Норах. А внизу как раз вот эти самые Егорки. И тут вы со своей кашей.

– Я понимаю, куда вы хотите склонить. Эти идеи… В университете, когда я обучался, поверьте, мы тоже много об этом говорили, о сломе системы и прочее. Однако, пока этого нет, нельзя же просто так смотреть на все происходящее?

– А это уж я не знаю. Это как вам будет угодно. И честь имею кланяться. Тем более что и вас оставлю в компании. Вот и доктор подошел.

Действительно, к нам приближался Борис. Иван Федорович ждал его с каким-то почти ожесточением, и едва Самулович приблизился, как тут же откланялся и развернулся уходить. Но потом все же затормозил. Внимательно оглядел нас своими раскосыми, абсолютно черными глазами и уже без всяких эмоций сообщил:

– Слух пустили про ваши каши, что это доктор эксперименты проводит. Подмешивает всякие лекарства и смотрит, что будет. Дети бесхозные, на ком и смотреть, как не на них. И кстати, доктор под следствием за убийство. Вот так-то, господа. Прощайте.

Я ошарашенно смотрел вслед удаляющейся фигуре. Иван Федорович шел через площадь размашистым шагом и, похоже, действительно был в этих местах почти свой. Ему уступали дорогу. Некоторые кивали. У трактира «Знахарь» он остановился. Снова нашел нас глазами, потом развернулся и скрылся за дверью.

22

– И ведь смотри как. Можно подумать, он и русским себя не считает, – протянул Борис.

– Ты что же, подслушивал? – удивился я.

– Так… стоял недалеко, да вы меня не видели, – рассеянно, как от незначительного факта, отмахнулся Борис. – Однако интересно. Теперь все становится на места. Не находишь?

– Что становится?! Я ровным счетом ничего не понял.

– А то, что влезли мы, действительно, со своими кашами в чужой монастырь. Вот уж прав Иван Федорович. Большой ум, хотя и несчастный. И заметь, как только умный человек у нас, так сразу норовит от отечества в сторонку. Хочет себя китайцем считать, хотя ну какой китаец? Он истинно русский и есть, одним тем, что вопросы такие перед собой ставит, он русский. И я русский, и ты, хоть и провел полжизни за границей, а все-таки ничем из нас эту русскость не уберешь. Как считаешь?

– Так… может, ты и прав. А только что ж делать-то, Борис? Вот сейчас конкретно нам что делать?

– Да не знаю пока. Ясно, что первый блин комом. Видишь, Аркадий, чудо кормления хлебами, оказывается, еще и потому чудо, что хлеба эти есть согласились. Впрочем, я все-таки убежден, что и мы правы во многом. Что же, если мы не в силах ниспровергнуть основы несправедливости, так уже и руки сложить? Глядеть на все безучастно? Плохо только, что слух про нас гадкий пустили, да? А ведь остроумно подпустили слушок, но ничего, мы еще посмотрим.

Он внезапно снова повеселел. Хлопнул себя по бокам и повернулся к воротам.

– Алексей Сидорович, Алексей Сидорович! – еще от входа крикнул он послушнику. – Дорогой мой, вы, наверно, поезжайте обратно. Видите, как тут все у нас развалилось. Передайте отцу келарю, что я обязательно к нему буду и все ему поясню.

Мы подошли, помогли удобно расположить поклажу, накрыли груз рогожей. Борис обменялся с послушником рукопожатием, лошаденка мотнула головой и потянула телегу, зацокали копыта, повозка выехала за ворота и покатила вдоль площади к Подольской улице и дальше все в гору, к монастырю. Мы стояли, грустно глядя на финал нашего мероприятия, рынок же, казалось, вовсе не обращал на всю нашу суету внимания. Только несколько раз мне удалось перехватить короткий любопытный взгляд. В основном же от нас чуть не демонстративно отводили глаза. Я был подавлен, Борис, напротив, снова обрел свой деятельный оптимизм. Сбегал в церковь к отцу иерею, сунул деньги дворнику, потом помахал мне рукой, велел обязательно быть вечером у дяди и заспешил на угол, взять ваньку.

Я же так и стоял столбом на церковном дворе, сбитый с толку и полностью потерявшийся. Мне было грустно и обидно. Особенно обидным показалось тогда поведение Бориса. Действительно, ничего мне не говорит, не советуется. Ведет совершенно в одиночку общий наш благотворительный проект. Я отбросил тот факт, что сам напрочь о нем позабыл, и мне уже казалось, что Борис чуть ли не специально все подстроил, чтобы я не пришел вовремя. Кроме того, он подмял под себя и переговоры в монастыре, и прочие хозяйственные и организаторские вопросы. Но главное, меня страшно обидела вот эта деловитость Самуловича. Куда он убежал? Что у него за дела без меня? Нет бы остаться, обсудить и наш провал, и дело Трушникова… а ведь он еще и приглашает меня к моему собственному дяде! Все раздражение вчерашнего вечера вернулось. Я нервно топтался за оградой у церкви, с неприязнью смотрел на нищий рынок, на убогие лавчонки, на грязных тощих детей, что сновали среди торгующих и не пришли на наши дармовые каши. Я заметил, что на меня тоже косятся, кто с усмешкой, кто с недовольством, а больше с удивлением. И уже было решил я двинуть в сторону дома, как вдруг снова увидел Антипку. Он появился откуда-то сбоку, пробежал через площадь и нырнул в «Знахаря». Решение ко мне пришло мгновенно. Я поднял воротник и побежал по краю площади, стараясь подобраться поближе к трактиру, но остаться незаметным. Надо сказать, что с первым получилось лучше, чем со вторым. Слишком инородной здешним местам была моя фигура в клетчатом швейцарском пледе и дорогой шерстяной шляпе. Торговки рвали горло, пытаясь зазвать меня поближе к своим лоткам, нищие стекались со всех сторон. Я отбивался, проклиная все. На мое счастье, из трактира долго никто не появлялся, и к тому моменту, когда оттуда, как я и ожидал, вышел Иван Федорович, мне почти удалось отбиться от толпы сопровождающих. Иван же Федорович сунул какие-то медяки Антипке и быстро зашагал в сторону Подольской улицы, очевидно, направляясь в более чистые кварталы ближе к центру. Я заспешил за ним, стараясь держаться на некотором расстоянии. Мы быстро шли вдоль домов по уже более широкой и чистой Подольской. Рядом по выложенной булыжником мостовой ехали в гору телеги. В основном это были водовозы, спешащие к центру города с водой из источников. Мой объект шел не оглядываясь, чем меня очень обязал, поскольку прятаться на абсолютно прямой улице было негде. Мы прошли порядочно и уже почти на подходе к Дворянской притормозили. Иван Федорович вынул из кармашка часы, сверился с ними и зашел в большой трактир «Орел». Я знал это место и очень обрадовался. Огромное полуподвальное слабоосвещенное помещение с большим количеством массивных колонн и отгороженными уголками давало неплохие шансы остаться незамеченным. Я подождал на улице минут пять и вошел внутрь. Как я и предполагал, Федоров уже скрылся в одном из кабинетов. Я сел в углу у входа, заказал чай с бубликами и стал ждать. Ждал я недолго. Открылась дверь, и я поперхнулся – на пороге появился господин Ли вместе со своим слугой. Они что-то сказали половому, и тот сопроводил их за занавеску в кабинет, где, я уверен, как раз и поместился Иван Федорович. Я был крайне удивлен не столько фактом самой встречи, сколько тем, что ее явно пытались сохранить в секрете. Я сидел и рассуждал над тем, не стоит ли мне попытаться перебраться поближе и подслушать разговор в кабинете (хотя, что бы я там смог понять, если говорили наверняка по-китайски). Неожиданно снова отворилась входная дверь, и на пороге появился пристав, городовые и Выжлов. Я передвинул стул так, чтобы полностью скрыться в спасительной тени, и во все глаза наблюдал за происходящим. Выжлов же сделал знак, вызывая хозяина, перебросился с ним несколькими словами и в сопровождении городовых двинулся прямо в тот самый кабинет, который и меня так живо интересовал. Трактир затих, из кабинета донеслись несколько неразборчивых коротких фраз, раздался звук отодвигаемых стульев, и через минуту к выходу уже вели Ивана Федоровича. Надо сказать, что он не сопротивлялся, шел сам и только, проходя мимо судебного следователя, сказал что-то едкое, отчего Выжлов скривился. Пристав в это время задал несколько вопросов китайцам, записал ответы в книжечку и дал им разрешение уйти. Те долго кланялись и что-то благодарно бормотали, но в конце концов подхватили свои вещи, расплатились по счету и отбыли восвояси. Пристав протопал на улицу, и Выжлов остался в трактире один.