Убийство по-китайски - Попандопуло Анастасия

Старик отпер дверь, повернулся и смотрел на меня. Я растерялся, замешкался, и вдруг мне как ушат холодной воды на голову вылили. Сегодня воскресенье, сегодня мы начинаем наш благотворительный проект! Какой стыд! И я еще говорил о черствости. Иногда жизнь любит выкатывать такие фортели. Я лично не раз получал по носу подобные щелчки, как только начинал заноситься. Чтобы скрыть свой промах, я забежал во флигель, схватил со стола хирургический справочник на немецком и, сопровождаемый озадаченным взглядом фельдшера, бросился прочь, понимая, впрочем, что опоздал безвозвратно. Я бежал, а в голове моей роились картины: вот молодой монашек не справляется один с раздачей еды, вот Самулович, окруженный толпой голодных детишек, смотрит вдаль, ждет, не покажется ли его друг, вот отец-настоятель вместе с Белоноговой проезжают мимо, видят все происходящее и, уж конечно, перестают верить в наш проект. Стыд обжигал меня и придавал сил. Около Соборной площади я свернул в переулки, рассудив, что так скорее доберусь до места. А надо сказать, что раздача еды была запланирована достаточно далеко внизу, на Подоле, около Ильинской церкви. Там более-менее приличные кварталы смыкались с беднейшей окраиной, которая оканчивалась совсем уж трущобами, тянувшимися до дальнего Крутицкого холма. В том холме, кстати, и были уже поминавшиеся мной Норы – ходы и пещеры, оставшиеся на месте каменных выработок. Вообще говоря, весь наш город помещается на меловых холмах, но только в Крутицком столь много ходов осталось открытыми. В других же местах, если и были шахты да выработки, то входы и выходы в них давно завалили. И лишь иногда, например при строительстве погреба, открывались старые каверны, куски коридоров или колодцы.

Так вот, я бежал, срезая путь, все вниз и вниз. Постепенно проулки становились все уже, домишки – беднее, грязь – непролазнее. Одна галоша у меня потонула, я потратил время, ее вызволяя. В другом месте меня погнали собаки. В общем, я уже пожалел, что сунулся бежать в распутицу задами. Все-таки хоть и выходил путь центральными улицами длиннее, да было там не в пример чище и, пожалуй, именно там вышло бы добраться ловчее. Неожиданно уже почти на подходе к Ильинской увидел я две фигуры. Еще не полностью разглядев их, я каким-то наущением нырнул в тень меж двух стен и затаился. Фигура повыше, несомненно, принадлежала Ивану Федоровичу. В маленькой детской фигурке узнал я Антипку. Разговор у них шел скорее всего деловой, поскольку оба говорили тихо, без особых эмоций, но торопливо. Наконец Антипка кивнул, ленивой рысцой протрусил по переулку мимо меня и скрылся за углом. Иван же Федорович проводил его глазами и нерешительно потоптался на месте. Глянул на часы и не спеша пошел вниз. Я выскочил из своего убежища и бросился за ним. Честно говоря, я не очень понимал, что мне следует делать, да и цели какой-то у меня не было. Однако Иван шел в том же направлении, что и я, – к церкви. А раз скрываться от него у меня более резона не было, я решил, напротив, огорошить его своим неожиданным появлением, смутить и, возможно, выведать что-то о его странных сношениях с нищими. Впрочем, действовал я тогда более инстинктами, чем разумом. Так или иначе, но я довольно быстро поравнялся с Иваном Федоровичем. Тот, надо сказать, ничуть моим неожиданным появлением не смутился, а напротив, как мне показалось, довольно тепло меня приветствовал. И сразу догадался, что иду я на благотворительную нашу затею, чем, в свою очередь, как раз меня немало огорошил.

– Видите ли, Аркадий Павлович, – счел он необходимым объясниться, видя мое изумление, – я часто бываю в бедных районах и в курсе большинства местных событий. Вы удивлены, а меж тем это факт вполне тривиальный. Я, как вы знаете, при Василии Кирилловиче отвечал за местные склады и фабрику. Так рабочие наши в основном на Подоле и обитают. При фабрике корпус только для управленцев построен. Хозяин на всем экономил, – вы догадываетесь, конечно. Большая часть его служащих в сильной нужде живет. Добавьте сюда калек, тех, кто потерял кормильца, – там семьи просто нищие. Трушниковы этого не касаются – не их уровень, а я, как понимаете, как раз все и улаживал. Где припугнуть, где проследить, а где и дать от себя немного. Я ведь, хоть и был… и есть…управляющий, а все человек. Хозяин за копейку бился, последнее готов был отобрать. А я, сам-то я, хоть телом и в его воле, да душу все же имею собственную. И разумение собственное. Так-то. Верите?

– Да.

– И правильно. Впрочем, все, что я делал, я делал не бескорыстно. Бескорыстно в этих краях вообще ничего начинать и не надо. Да вы и сами скоро убедитесь.

Он усмехнулся, а я непонимающе покачал головой. Мы дошли до конца проулка и повернули налево. Потянулась низкая церковная ограда, за которой громоздился серый, линялый бок Ильинского храма. Прямо перед нами открылась окруженная деревянными рядами площадь. В рядах, как я видел, ютились мелочные лавки, трактиры самого низкого разряда, какие-то сомнительные мастерские – наверняка являющиеся таковыми лишь по вывеске. По центру же располагался натуральный блошиный рынок. По краям на горшках с едой – большей частью щековиной или ливером – сидели неопрятные торговки. Лоточники, водоносы, квасники сновали в толчее.

– Карман держите, Аркадий Павлович, – несколько насмешливо протянул Иван Федорович. И видя мое недоумение, тут же продолжил: – Здесь у нас еще ничего, приличное место. Однако снять с барина пенку, как тут выражаются, – это уж само собой разумеется. Видите вон тот трактир? На углу. Там обычно карманники и собираются. Промышляют либо тут, либо на центральном рынке, многие на пристани. А вечером обязательно в «Знахаря» – вот как раз туда. Но это еще цветы. Здесь хоть и обокрадут, да не зарежут. А там дальше, ближе к Норам, в Чертовом конце, туда совсем ходить не следует. Туда сунетесь, и искать особо не станут. Там свои порядки, и кто их не знает…

Я слушал с интересом, но больше дивился тому, что не могу углядеть следов нашего предприятия.

– Найти своих не можете? – понял мое замешательство Иван Федорович. – Да вы не туда глядите. Вот же они.

Он ткнул куда-то налево и назад. Я обернулся, и застыл. На небольшом церковном дворе почти у самой паперти стояла телега. Позади нее сидел худенький послушник в рыжеватой рясе и читал книгу. Больше на дворе не было никого, если не считать крутящегося у лошадиных копыт кота да саму лошадь, что спала, уткнув морду в торбу.

– Что, удивительно вам? – продолжил Иван. – А не удивляйтесь. Нет никого, не будет, да и не было. Вот.

– Как же так…

– Да что же тут такого? Или вы считали, что толпы голодных малюток будут осаждать вашу несчастную телегу?

– Иван Федорович, не понимаю, отчего вы насмешничаете? Ведь голодных много, я сам видел. И неужели вы будете это отрицать?

– Ни в коем случае не стану отрицать. Даже подтвержу. Да только что же из этого следует? Из наличия голодных? Что их нужно непременно обедом накормить? Это, если вам будет угодно, все равно что гангрену свинцовой примочкой лечить. Уж это-то ваш друг-доктор должен же понимать! – заговорил он внезапно с большим раздражением в голосе. – Логика должна быть в поступках, уважаемый Аркадий Павлович. А в тех поступках, где ее нет… вот, пожалуйста, любуйтесь. Да не смотрите вы так удивленно. Что вы как ребенок! О чем вы думали? Ну, хорошо, накормите вы этих детей, предположим. А дальше-то что?

– Как что? – растерялся я под его напором.

– Да вот так. Хорошо, накормили вы какого-нибудь Егорку, что от мастера сбежал и в Чертовом конце подвизается, а дальше что этому Егорке делать? Мастерству он не учится, он же как раз от такого ученья-мученья и сбежал. Какой-нибудь кузнец или портной бил его нещадно, вместо раба использовал, вот он и дал тягу. Так, нет? Вот, значит, ремеслу он учиться все одно не станет. В деревню к тятеньке тоже не воротится, там и без него семеро по лавкам.

– Зато воровать не приучится.

– А хорошо ли это? Как вы считаете, он и воровать, или, скажем, побираться не станет? Да не спешите вы с ответом. Что вы, ей-богу. Хоть на шаг вперед подумайте, а потом уж говорите. А вот если вы на шаг… да что там, на полшага вперед заглянете, то и увидите, что еда ваша бесплатная ничего хорошего Егорке по большому счету не сулит. А знаете почему? Потому что вы давать даром пытаетесь. А это, по моему выстраданному убеждению – заметьте, выстраданному, – не меньшее преступление, чем даром брать. Вот так вот.