Елена Муравьева - ЖИЗНЬ в стиле С
— Такие, как ты убили Егорушева. Он думал любовь и революция, оказалось деньги и подлость.
— Матвеев, заткнись, — попросила Надин, отрывая голову от живота мужа. — Не то я тебя взорву к чертовой матери…
После выясняли отношения.
— Ты. ты…ты… — сыпались обвинения.
Надин обняла мужа.
— Все это правда и все не правда. Я сегодняшняя не могу нести ответственность за ту прежнюю Надин. Она жила по-другому и думала не как я. Мы с ней разные люди. Суди ее, а меня люби.
— Удобная позиция, — проворчал Матвеев, обескураженный ответом.
Я сегодняшняя не могу нести ответственность за ту прежнюю Надин…
Что поделаешь, так устроен мир, люди меняются. Оглядываясь на себя прежнюю Надин даже не ужасалась, а только сжималась от отвращения. Как можно было делать то, что она делала? Уму непостижимо!
По настоящему эффектные женщины в революционной среде ценились чрезвычайно высоко. «Звезды» вроде социал-демократки Нины Вакар и эсерки Светланы Румянцевой только братьев Егорушеых «раскрутили» на миллион целковых. Надин «поднимала» меньшие суммы исключительно из-за своенравного характера. Однако только благодаря строптивости она смогла очаровать миллионщиков Грушининых. Старик Игнатий Иванович искренне любил лишь супругу, потому в любовницах, многочисленных и разнообразных, искал молодую Глафиру Георгиевну. Его сын — Леонид с одной стороны, копируя отца, с другой, привыкнув подчиняться властной матери, тоже интересовался исключительно сильными женщинами.
«Ты у того и у другого — не первая и не последняя. Кобелиная порода, бросаются на все что движется… — сказала Глафира, узнав об очередной измене мужа и новом увлечении сына. — Так что я на тебя зла не держу. А вот денюжки наши не трожь, иначе пожалеешь».
Невзирая на дружеское расположение, которое Глафира питала к Надин — Грушинина хорошо знала отца, благоволила Матвееву, была крестной матерью Ольги — за свои кровные она встала горой. Из заветной шкатулки на свет божий появились векселя, выписанные Матвеевым под залог завода, и прозвучала угроза предъявить оные к оплате. Надин съездила домой, удостоверилась: действительно, чтобы не платить банковский процент, Павел взял деньги у Грушининых. Это меняло дело. Разорять Павла ради пополнения партийной казны она не собиралась.
Вскоре случилась первая командировка в Соединенные Штаты. Затем вторая. У Грушининых Надин появилась только через полгода и узнала страшные новости: Леня умер от инфлюэнцы, вслед за сыном на тот свет отправился Игнатий Иванович. Постаревшая от страданий Глафира Георгиевна встретила гостью неприветливо:
— Зачем прикатила? Жалеть меня? А потом жалить?! Не вздумай! Нет тебе веры! Влезешь в душу, потом к кошельку потянешься! Не будет этого!
— Что вы, Глафира Георгиевна, я по-человечески.
— Сейчас проверим. Знай, денег у меня больше нет!
— Где же они?
— Я переписала состояние на Ольгу. — Старуха вручила Надин копию завещания. Та прочитала и хмыкнула, не нашлась с ответом. — Раз сыну не досталось, пусть крестница пользуется.
— Олька теперь — одна из самых завидных невест в империи.
— Будет, если глупостей не наделает. Таких, как ты.
— Мне моя жизнь нравится, — парировала Надин.
— Неужели не надоело под каждым корячиться? — спросила Грушинина.
— Что вы такое говорите.
— Скажи мне, дуре старой, почему ты, умная, сильная, красивая, состоятельная позволяешь всяким подонкам делать из себя шлюху? Зачем губишь себя? Ведь могла бы стать счастливой и другому человеку составить счастье. Паше Матвееву, например. Он сколько лет вдовствует. А ты ведь его любишь?
— С чего вы взяли?
— Брось увертки. Скажи прямо и честно.
— Люблю, — выдохнула Надин. — Больше жизни.
— Так поезжай к нему и сделай то, что должно.
— Что? — Никогда прежде у них не заходил разговор о Павле. Никогда старуха не была так откровенна.
— Для начала трахни так, что б про все забыл. Покажи свое мастерство не жирным старым котам, а человеку, к которому сердцем, душой прикипела. Пусть ему свет в копеечку покажется, пусть поймет, что жизнь продолжается.
— Я не буду развлекать Павла, — тяжко уронила Надин.
— Дура! Разве я тебе о развлечениях толкую? — Глафира Георгиевна сердито прихлопнула ладонью по столу. — Нет, голуба моя, я о жизни говорю, о браке, семье, детях, Олечке. Вы с Павлом — хорошая пара. Вы просто созданы друг для друга.
— Он не захочет меня такую… — Надин отвернула лицо к окну. — Я ведь…шлюха…сплю с жирными котами за деньги…
— Он про то не знает.
— Он до сих пор любит Ларису.
— Глупости. Паша спит и видит, как бы влюбиться снова.
— Меня не отпустят из партии, — напоследок прозвучал главный аргумент. — Пока я приношу деньги, меня никто не отпустит.
— Это мы еще посмотрим.
План Глафиры заключался в следующем: Надин сообщит своему руководству о завещании, предложит взять Павла и Ольгу Матвеевых под контроль, в случае положительного ответа оставит партийную деятельность, вернется в родной дом, легализируется.
— Ты — единственная возможность подобраться к моим деньгам. Если ты сработаешь точно — все будет хорошо.
Так и получилось. Заручившись поддержкой двух членов ЦК, Надин обратилась к Ярмолюку. Тот долго думал — идея ему не нравилась — потом согласился.
В очередной визит к Грушининой, глядя на сияющую физиономию Матвеева, Глафира заявила:
— Надька, ты шальная баба. Позавчера террором занималась, вчера деньги добывала, сегодня в любовь играешься. Тебе лишь бы кураж, остальное не важно. Но с Павлом этот номер не пройдет. Если ты его бросишь, он сломается. И тогда я тебя уничтожу.
— Ах, Глафира Георгиевна, вечно вы с угрозами. Ну, подумайте сами, как я могу бросить Пашу? Я же его столько лет люблю, — Надин расплылась в ослепительной улыбке. — Я его так люблю, так люблю…. — сравнить нынешнее счастье было не с чем. — Даже больше, чем Ольку. А за нее я горло перегрызу любому.
— Смотри, девонька. Прежде ты разрушала, пришла пора строить. Не ошибись.
…— Пашенька, зайчик мой милый, — взмолилась Надин, — пойми, прошлого больше нет. Есть настоящее, где я люблю тебя и не представляю без тебя жизни. И не желаю больше страдать. Не смей мне не верить, не смей гнать прочь. Ты мой, я тебя не отпущу. Против силы, но буду держать.
— А Оля?
— Оля для меня кусочек Ларисы, кусочек детства и безмятежной юности. Как я могу предать детство и юность, как могу отдать на заклание Ларису? Вы моя семья, мое счастье, моя цель и смысл. Мне смешно слушать твои обвинения. И противно.
— Ты говорила дикие вещи. Ужасные. Неужели Лариса изменяла? Неужели Оля — не моя дочь? — Павел потер ладонью висок. После длительных возлияний голова раскалывалась.
— Лариса тебя любила и была верна. У Ольки твои глаза и губы. Я все выдумала. Не мучай себя, мой хороший.
— Но Глафира Георгиевна, действительно, благоволит Ольге. И они, действительно, похожи.
Надин обняла мужа.
— Пашенька, ты — племянник Грушининой. Сын ее родного брата. Была какая-то история с актрисой, нежелательная беременность, воспитательный дом. Глафира вмешалась, отдала тебя в семью, взялась опекать. Она твоя родная тетка.
Матвеев ахнул. Он знал, что Матвеевы не родные, а приемные его родители; что он сирота и взят из воспитательного дома. Тем не менее, новость потрясла его.
— Ну и дела. А я всегда гадал, с какой стати московская миллионщица печется обо мне? Зачем поддерживает тесное знакомство, почему напросилась в крестные моей дочери?
Знакомство с Грушиниными Павел свел на первом курсе в университетской библиотеке. Хорошо одетая дама спросила, не знает ли он студента, годного в репетиторы в приличный дом. Оплата хорошая, полный пансион. Матвеев ухватился за выгодное предложение и вскоре стал своим в доме богатого заводчика. Репетиторство отошло на задний план. И было, оказывается, лишь поводом.
— Да, — протянул Матвеев задумчиво. — Брат Глафиры … — сказать «отец» Павел не смог, — …вроде бы умер недавно?
— Года три назад.
Они были на похоронах. Глафира прислала телеграмму. Попросила сопровождать в Варшаву. Сейчас Павел пытался вспомнить лицо человека, лежащего в гробу. Лицо своего родного отца. Увы. Незначительное событие не сохранилось в памяти. Помнился богатый, вышитый золотом мундир, седые обвисшие усы, серые щеки в росчерках морщин. Больше ничего. И не надо, обижено думал Матвеев. Зачем помнить человека, который бросил меня.
— А…мать…где. же…
— Родила и упорхнула… — жалея мужа, сказала Надин.
— Сучка… — Матвеев болезненно поморщился.
— Только смотри, Паша, Глафире ни гугу. Я обещала молчать, страшную клятву дала.
— К чему эти тайны? — удивился Матвеев. — Взрослые ведь люди.
