Елена Муравьева - ЖИЗНЬ в стиле С
По дороге домой Иван вычитывал Витька:
– Это ж каким надо быть остолопом, чтобы не развести в такой ситуации Матвеева на пару целковых. Сказал бы, дадите три рубля — отведу к Надежде Антоновне, нет — считайте себя вдовцом.
— Ты велел быстро привести Матвеева, я и привел. Про деньги ты ничего не сказал, а я и не подумал, — оправдывался приятель.
— Как можно не думать о деньгах, если они сами плывут в руки? Если ты не поумнеешь, я с тобой работать больше не стану. Понял?
— Понял, — виновато признал Витек и, шмыгнув носом, сменил тему: — А что мы завтра будем делать?
— Разбираться зачем чернявой красотке так много любовников. Почему мужики у нее все такие разные. И с какой стати на свидания к ним девица наряжается каждый раз по-особенному.
Витек с уважением посмотрел на Ивана. Умеет человек посмотреть в корень проблеме. Ничего не скажешь!
– Если мы что-то узнаем, то сколько стребуем с Надежды Антоновны?
— Ну …например, пять рублей, — прикинул Иван.
Это были громадные деньги. Но Витек все равно добавил:
— Каждому?
Чтобы заработать награду, надо было постараться. Все следующее утро Иван посвятил размышлениям, в ходе которых родилась идея: всякому мужчине нравится определенный тип женщин, поэтому к каждому из своих кавалеров красотка являлась в новом обличье. На свидания с хилым нищим конторщиком Федей Прядовым, брюнеточка приходила в строгом черном платье с маленьким белым воротником вокруг шеи. Скромная курсистка да и только. В роли смазливой мещаночки в ситцевой блузке и сборчатой юбке она принимала щеголеватого седого чиновника из управы, Бориса Михайловича Лаубе. К двум другим ухажерам, Храпину и Пушкарю, являлась в обличье «шикарной» мадам с огромным декольте, в пышной шляпе, украшенной лентами и искусственными цветами.
Представить рядом с заморышем Федей красивую бабу с выставленными напоказ полуголыми сиськами было невозможно. Также трудно было объединить скромную «правильную» курсистку и одуревшего от житейской скуки обеспеченного мещанина Храпова. Не лучше казались и другие варианты: красивая, но «серая мышка» или миленькая простолюдинка в паре с хозяином дорогой кондитерской.
О пристрастиях пожилого чиновника из управы Лаубе, Иван ничего не знал, но подозревал, что и тут имеет место тщательно выверенный расчет.
Расчетом попахивали и сценарии встреч. С Пушкарем брюнетка «крутила любовь» прямо в подсобке кондитерской. К Храпину приезжала на дом в экипаже, запряженном белым в яблоках рысаке или, разнообразия ради, таскалась по гостиницам. С Федей по пять-шесть часов кряду проводила в дешевых номерах. Лаубе принимала по-свойски в домике на окраине.
После утренних раздумий пришел черед исследований на местности.
Начать решили с дома Храпина и сразу же угодили в яблочко. Пустырь, который начинался прямо за храпинским забором, противоположным концом упирался в короткий Леонтьевский переулок, откуда до кондитерской Пушкаря, расположенной на перекрестке Монастырской и Леонтьевского, было рукой подать.
— Ешь твою корень.. — выругался в сердцах Витек, глядя на выставленные в нарядной витрины пирожные.
— Это точно, — признал Иван. Отдаленные, на первый взгляд, адреса — объездная дорога по людным улицам, даже на извозчике, занимала полчаса — на самом деле располагались в пятнадцати минутах ходьбы друг от друга. Единственным препятствием был широкий овраг. На дне которого неожиданно обнаружилась, прикрытая лопухами, свернутая в кольцо, веревка.
— Чур, моя! — Витек потянулся жадной рукой к находке.
— Не трожь! — рявкнул Иван и для верности двинул дружбана кулаком в бок.
Трогать веревку не следовало. Те, кто положил ее на дно сырого оврага, побеспокоились, чтобы с ней ничего не случилось. Завернутая в толстую холстину, заваленная ворохом листьев, веревка явно имела свое назначение и ждала своего часа
Иван присел на корточки, примерился считать длину. Получилось, как раз, чтобы перекинуть с одной стороны на другой.
— Точно, — подтвердил Витек. — А зачем перебрасывать веревку?
— Не знаю. Но если к одному концу привязать что-то и перебросить это что-то на другую сторону, можно сберечь кучу времени.
— Что что-то? — рявкнул Витек, злой от того, что Иван соображает лучше его.
— Что-то ценное. Саквояж или мешок с деньгами! — Иван решительно рубанул рукой. — Я все понял! Готовится ограбление.
…— Представьте, Надежда Антоновна, на Торговой делают нападение, через Леонтьевский бегут к пустырю. Перетягивают через овраг мешок с деньгами. Возле дома Храпина садятся на извозчика и спокойно выруливают в город. Пока полиция суетится на Торговой, злодеи будут уже далеко.
— Возможно, ты и прав. — Скучная, с темными кругами под глазами шефиня, согласно кивнула. И добавила, — какие же, вы, у меня все-таки молодцы! Я бы сама никогда не додумалась, что можно расставить людей в эстафетном порядке и передавать деньги из рук в руки. О веревке и говорить нечего. Молодцы, ребята. Спасибо.
— Нам спасибо много, нам рубля хватит, — усмехнулся Иван. — Вернее, червонца.
— Каждому.
Надин достала из сумки деньги.
— Заслужили.
— Добавить бы надо, — Витек почесал в лохматой голове. — Стока бегать как мы, за таки деньги вам никто не станет.
Вчерашний урок пошел впрок, Ваня одобрительно подмигнул приятелю: «можешь, если хочешь».
— Уж как мы работаем, себя не жалеем, тока поискать.
Надин покачала головой:
— Грабители вы, а не сыщики. Ну, да ладно.
«Может рассказать, как мы на груше сидели», — подумал Иван, но не успел рта раскрыть, как услышал:
— Я все знаю, поэтому и плачу так щедро. Спасибо за заботу, только не просите ничего. Пока….. — опередила шефиня и, условившись о новой встрече, простилась.
«Они хотели, как лучше, — повторяла Надин, возвращаясь домой. — Они хотели меня защитить». И вздыхала горько. Добрыми намерениями вымощена дорога в ад. В тот день, вернувшись с работы, Павел отказался от ужина и хмурый, туча тучей, проследовал в кабинет. Щелкнул замок. Надин вздрогнула. Слова мужа, с холодным равнодушием брошенные ей в лицо, были хуже пощечины:
— Я все знаю. Ты втерлась в наше доверие, стала моей женой, подружилась с Олей ради наследства Грушининой! Оля не моя дочь! Леонид Грушинин был любовником Лариса! Да?
Нет, хотелось крикнуть Надин. Нет.
— Паша, пусти меня, — умоляла Надин через закрытую дверь. — Пусти, я тебе все объясню.
Дубовое полотно хранило молчание. Павел Матвеев не желал говорить с женщиной, обманувшей его доверие и любовь.
Утром Павел отправился на работу засветло, обедать не явился, к вечеру прислал записку, что хочет побыть один. Только через три дня Надин узнала, где скрывался от нее Матвеев. В сгущающихся сумерках, она брела от железнодорожной станции к их дачному дому и мусолила тяжкую думу: «Как быть? Как объяснить мужу?» К сожалению или к счастью, ничего объяснять не пришлось. Паша, мертвецки пьяный лежал на кровати в угловой комнате, храпел со свистом.
Надин вздохнула с облегчением. Тяжелый разговор откладывался до утра. Она открыла окно, подняла разбросанные вещи, выбросила пустые коньячные бутылки. С трудом, поворачивая тяжелое тело, раздела мужа. Обтерла влажным полотенцем. Усмехнулась горько:
«Пузанчик мой…» — голый Паша отнюдь не походил на Аполлона.
«За что я его люблю? — часто удивлялась Надин. Сейчас, глядя на беспомощное тело супруга, она просто задыхалась от нежности. Возможно, именно беспомощность Матвеева и возбуждала ее сейчас. Надин сбросила одежду, легла рядом, прижалась тесно. Ощутила грудью, животом, ногами тепло его кожи, родной запах. Всхлипнула, позвала, Пашенька. Матвеев встрепенулся, но не проснулся.
Открыл глаза он поздним утром. Обнаружив Надин, недоуменно взбрыкнул головой. Картину мира укрывала плотная пелена алкогольного тумана. Сквозь нее пробивалось ласковое стремление и нежность. Павел в изнеможении прикрыл веки.
— Зачем ты здесь? — прошептал хрипло. Из-под ресницы медленно потекла слеза. Горькая одинокая она скатилась по щетинистой щеке прямо в губы к Надин.
— Я всегда с тобой буду, — раздался тихий шепот.
— Нет, — он попробовал проявить твердость. — Ты эсеровская сука, лживая тварь, террористка мерзкая. Ты меня предала. И Ольгу предала. Я тебе не верю. Я тебя ненавижу и презираю. Ты не человек, не женщина, ты — проститутка. Продажная девка. Шлюха.
Не обращая внимания на оскорбления, Надин целовала мужа. Шея, плечи, грудь. Чем страшнее были слова, тем ниже опускались ее губы.
— Такие, как ты убили Егорушева. Он думал любовь и революция, оказалось деньги и подлость.
— Матвеев, заткнись, — попросила Надин, отрывая голову от живота мужа. — Не то я тебя взорву к чертовой матери…
