Лев Портной - Акведук на миллион
— Да уж. — Я почесал затылок. — На всю Россию один честный нашелся, так и тот швед!
— Вот так, — вздохнул старший Герард. — Пойдемте-ка вниз, а то и впрямь, не ровен час, застудимся! В Тайнинское поедете?
— А там?.. — Я оборвал вопрос на неопределенной ноте, побуждая собеседника самому завершить начатую мною фразу.
— Там конечно же не столь грандиозное строительство. Но для понимания общей картины посетить Большие Мытищи неплохо…
— Непременно, непременно, — ответил я.
Иван Кондратьевич улыбнулся и открытой ладонью указал на лестницу, пропуская меня вперед. Я смотрел в его умные глаза, от которых морщины разбегались стрелочками по лицу, по благообразному лицу человека, знающего, что исполнил свой долг, как сумел. И я понимал, что такого вовлечь в заговор не могли.
А вот Чоглоков, позарившись на куш, пошел бы на подлость. Он не знал, что Петра Рябченко задумали убить. Да, не знал. Но, во-первых, его могли не посвятить в кровавый замысел, а во-вторых, что, если Репа прав и убийство Рябченко — дело рук грабителя?
Нужно было припугнуть надворного советника. Глядишь, сознается, продажная шкура, в коварных замыслах, если посвящен в таковые.
Глава 16
Мы спустились вниз, и я опять залюбовался акведуком. Но теперь я видел не абстрактное творение неизвестных зодчих, а воплощение труда конкретных людей — генерал-поручика фон Бауэра и полковника Герарда. Один был честным во всем. Второй честным с самим собою, а это немало. И одно удручало — хоть бы кто-то из честных людей оказался русским, так нет же! Немец и швед — вот честные люди на Руси.
— Ну, что же? — воскликнул повеселевший Чоглоков. — В Мытищи! — Он подтолкнул меня в бок и приглушенным голосом добавил: — А там, Петенька, нам баньку истопят… с девицами… Ну а потом милости прошу к нам домой в Раево. Оттуда рукой подать. У нас и заночуем…
— Баньку истопят! — рявкнул я, и Чоглоков отпрыгнул от неожиданности. — Тут, понимаешь, выясняется, что половину государевых денег разворовали! А он баньку мне предлагает!!!
Физиономия Федора Алексеевича пошла красными пятнами. Старший Герард, поднимавшийся в свою карету, застыл на середине пути. Герард-младший, поддерживавший отца, оцепенел и выпучил на меня круглые глаза.
— Что ты такое говоришь? — замахал руками Чоглоков.
— А вот что! Сколько здесь пролетов? — Я кивнул на акведук. — Кажется, как раз хватит, чтобы пару десятков казнокрадов повесить! Чтоб другим воровать неповадно было!
Федор Алексеевич опустил руки, сжал губы и, сдерживая гнев, шумно дышал через нос. На меня он смотрел исподлобья и, выдержав паузу, неожиданно жестким голосом заявил:
— Если быть точным, Петр Ардалионович, под акведуком двадцать одна арка. Повесят пару десятков казнокрадов — как раз еще для одного вакантное место останется!
— А-а-а! — рассмеялся я. — Это вы обо мне печетесь! Так знайте, Федор Алексеевич, что имею я высочайшее разрешение при необходимости и самому вора из себя разыгрывать! Дабы быстрее в доверие казнокрадов и мздоимцев втереться! А денежки, что вы передали мне, до копеечки сосчитаны и будут сданы в казначейство!
Раздались аплодисменты: хлопали оба Герарда. Чоглоков часто заморгал, — он был шокирован так, что то бледнел, то краснел, а то вдруг щеки его пошли вперемешку и белыми, и рдяными пятнами.
— Про какие такие деньги вы тут толкуете?! — взвизгнул он.
— Про «возблагодарения» ваши, что в Тосне мне пожаловали, — ответил я. — Но это ерунда конечно же. Подумаешь — взятка! Этим никого не удивишь. Кто в России не ворует? Разве что шведы с немцами.
— К чему вы все это говорите? — пролепетал Чоглоков.
Он занервничал. А я обрадовался, понадеявшись, что надворный советник замешан в заговоре и, глядишь, выдаст себя, если заставлю его еще сильнее поволноваться.
— К тому, сударь вы мой, — с издевкой произнес я и, понизив голос, чтобы не слышали Герарды, продолжил: — к тому, что нам известно обо всем, что здесь замышляется. И будет лучше, если вы признаетесь до того, как пожалует император.
Федор Алексеевич захихикал нервически и попятился к своей карете. Я подошел к нему, приблизил вплотную свое лицо к его физиономии и совсем тихо сказал:
— Да я же не изверг, Федя. Я же тебе добра желаю, ты за эти дни мне как братом стал. Император наверняка уже в пути, не сегодня завтра в Москве будет. Я доложу ему, что ты содействовал следствию в моем лице, и ты, Федя, еще и вознагражден будешь. А вот Длинному или, если угодно, Бульдогу не поздоровится, уж поверьте мне.
Чоглоков залился нарочитым смехом, поднялся на подножку своей кареты и крикнул:
— Да вы, сударь, пьяны!.. Нет, не пьяны! — Он окинул меня мстительным взглядом и срывающимся голосом добавил: — Вы, сударь вы мой, сошли с ума! И я немедленно доложу его высокопревосходительству генерал-губернатору, что из Санкт-Петербурга к нам прислали сумасшедшего!
Он скрылся в карете, постучал изнутри, его возница щелкнул вожжами, экипаж покатил прочь, и черный дымок от печурки быстро растаял в воздухе. Я с трудом удержался, чтобы не швырнуть чем-нибудь вслед. То ли Чоглоков оказался куда более крепок духом, чем я предполагал, то ли ни о каком заговоре он и слыхом не слыхивал. Я выбрал ложный путь и потерял драгоценные часы. Поездка в Мытищи могла оказаться еще бессмысленнее.
Иван Кондратьевич еще несколько раз хлопнул в ладоши, а Герард-младший, глядя на меня уважительно, произнес:
— Эх, вот если бы все воры застыдились и бежали куда глаза глядят…
— …тогда, кроме вас с Иваном Кондратьевичем, никого бы в России и не осталось, — с усмешкой закончил я.
— Пожалуйте в нашу карету, — пригласил старший Герард.
Они исчезли в экипаже. И я вдруг подумал, что сейчас и их кучер хлопнет вожжами, карета умчится, и я останусь один черт-те где, в Ростокино, на берегу Яузы, под сводами античного акведука! Чушь! Чушь! Какая же это чушь! Античный акведук под Москвой! Кому он нужен здесь? И что такого с ним можно сделать, чтобы Россия содрогнулась от ужаса?! Отравить воду? Но вода-то здесь пойдет проточная!
Вся затея казалась мне глупой! Непростительно глупой! Нужно было сидеть в Петербурге и ждать, пока все образумится! А я затеял какое-то расследование! Не имея ни средств, ни нужных навыков, ни надежных помощников!
Подул порывистый ветер, сделалось холодно. Так мне и надо! Дома не сиделось! А теперь еще в ушах звенел хохот Чоглокова… А уж как Новосильцев посмеется! Вслух Николай Николаевич конечно же скажет, что своими выходками я лишний раз подтвердил: нельзя меня к государственным делам допускать. Да нет, даже этого он не скажет, просто посоветует помочь старому графу Строганову дела о помилованиях разбирать!
Из кареты выглянул Герард-младший.
— Ну что же вы?! — крикнул он. — Ведь замерзнете!
— Ладно, поедем в Мытищи, — согласился я.
В Мытищи так в Мытищи. Какая разница — куда!
Мы сделали остановку в Тайнинском, в старом деревянном дворце. Иван Кондратьевич распорядился, чтобы подали обед.
— Дворец было пришел в запустение, совершенно обветшал, — поведал старший Герард. — В него вдохнули вторую жизнь в самом начале работ над водопроводом. По указу государыни императрицы здесь разместили штаб строительства.
Я подошел к рукомойнику, надавил медный сосок и стал мыть руки. Иван Кондратьевич остановился рядом, постучал указательным пальцем по верхнему мраморному ящику и сказал:
— Собственно, Петр Ардалионович, наш водопровод мало чем отличается от этого рукомойника. Принцип работы тот же. В верхнем ящике чистая вода, вы открываете протоку, моете руки, грязная вода стекает в нижний ящик. Так и весь водопровод. Вместо нижнего ящика — сама Москва. А мытищинские источники — это тот же верхний ящик. Вода сверху вниз побежит самотеком. Однако же рельеф неровный, где-то приходилось копать подземные тоннели, а над яузской низменностью — акведук…
— А в середине кто-то моет руки, — промолвил я.
— Не без того, не без того, — кивнул Иван Кондратьевич. — Но мой вам совет: не копайте слишком глубоко, вы человек молодой, только жизнь себе испортите.
— Ваши слова больше похожи на угрозу. — Я посмотрел в глаза Герарду.
— Что вы, что вы! — Он поднял открытые ладони. — Просто я-то вижу — сейчас не время для разоблачений. Каким бы ни был ваш доклад, дело замнут, а вы только врагов себе наживете…
— Откуда такая уверенность?
— Судите сами. Государь уже в пути. По приезде его состоится открытие водопровода, будет праздник. Это время пряника, но не кнута.
— Скажите, Иван Кондратьевич, а вы не знаете, кого называют Длинным или Бульдогом? — спросил я.
— Не знаю, — покачал головой Герард-старший, кажется, искренне.
Он выдержал небольшую паузу, видимо размышляя, стоит ли выспрашивать у меня, кто этот Длинный или Бульдог и какое отношение имеет к водопроводу. Решив не любопытствовать, он уступил дорогу лакею с полотенцами и жестом пригласил к столу.
