Дж. Джонс - Реквием в Вене
Однако его служебное рвение несколько угасло, когда Вертен сунул ему три флорина.
— Ладно, господин придворный советник сам дал разрешение на посещение, так что, думаю, это допустимо.
— Безусловно, — бросил Гросс, проскользнув мимо него в дверь. Вертен последовал за ним.
Истощенный человек уставился на них с кровати самыми большими и совершенно отрешенными глазами, которые когда-либо приходилось видеть Вертену. Вольф был изможден, и его лицо, отмеченное печатью глубокого раздумья, казалось скорее высеченным резцом, нежели вылепленным из воска. Под запавшими глазами у него лежали лиловые тени, под скулами, подобно шрамам, плоть бороздили глубокие складки. Его бороденка, редкая, поскольку нервный тик понуждал его постоянно выдергивать волосы, своими неясными очертаниями представляла какое-то подобие усов и козлиной бородки.
Окна комнаты, как и было обещано, выходили на башню собора Святого Стефана, хотя Вертен заметил, что вид был разбит на квадраты оконными решетками; большую часть помещения занимал пыльный рояль марки «Безендорфер».
— Я знал, что вы придете. — У Вольфа оказался мощный, звучный голос, полная противоположность его внешности. Он заставил Вертена подскочить.
— Теперь он ушел? Люди наконец поняли?
Гросс, хорошо сведущий в психологии, моментально подстроился к нему.
— Да, — ответил он. — Все так, как и должно быть.
Лицо Вольфа, казалось, почти просветлело при этих словах, он обхватил колени руками и притянул их себе под подбородок. Больной начал раскачиваться на постели.
— Наконец-то, — произнес он.
Видеть человека низведенным до такого ничтожного состояния было выше сил Вертена. Когда-то это был воинственный поклонник Рихарда Вагнера, создатель «Песен Мёрике»[67], «Песен Эйхендорфа»[68], «Песен Гете», «Итальянской серенады» и оперы «Коррехидор», известных глубиной пронизывающих их чувств, новаторской тональностью. А теперь от него осталась только человеческая оболочка.
— Они могут поставить мою оперу. Раз теперь я директор.
Его ум все еще занят распрей с Малером, подумал Вертен, что, собственно говоря, виновато признал он, было им только на руку.
— Да, — согласился Гросс. — Наконец-то.
— Он ведь, знаете ли, дьявол. — На слове «дьявол» его голос поднялся почти до крика. Вольф уставился скорее на Вертена, нежели на Гросса.
От этих слов у адвоката мороз пошел по коже, но он взял себя в руки, чтобы задать вопрос:
— То есть как?
— Он украл мою идею либретто. О да, он украл ее слово в слово. И я был не единственным. Нет. Другой. Гений. Дьявол обокрал его тоже. И он кончил свои дни здесь. Точно так, как я. О, он дьявол, это точно.
— Малер? — спросил Гросс. — Это он дьявол?
Внезапно Вольф слетел с кровати, устремился головой вперед к стене и врезался в нее, причинив себе глубокую рану на лбу. Кровь потекла по его скелетообразному лицу, и он разразился истерическим смехом.
Вертен ринулся к двери, открыл ее и позвал служителя. По коридору загрохотали тяжелые сапоги. Двое крепких мужчин в длинных белых халатах ворвались в комнату, схватили Вольфа за руки и швырнули на кровать. Тот, что поздоровее, придавил хрупкую грудь композитора коленом, чтобы усмирить его.
— Разве это так уж необходимо? — возмутился Вертен.
Второй санитар бросил на него яростный взгляд.
— Вы оба сейчас же убирайтесь отсюда. Вы и так натворили достаточно бед.
Гросс схватил Вертена за руку:
— Пойдемте. Этот человек прав.
Верный своему слову, Гросс оставил Вертена и Берту за обедом вдвоем, направившись в ближайший ресторан. Поскольку половина субботнего дня была выходным для госпожи Блачки, то супруги тотчас же оказались в полном одиночестве, и Вертен незамедлительно объяснил Берте, почему он без воодушевления встретил радостную новость о ее беременности.
Она обняла его.
— Карл, Карл. Такой умный человек и так глупо повел себя.
И Берта потянула его по коридору в их спальню. Он был изумлен и даже несколько смущен тем, что жена начала раздеваться.
— Поспеши, — поторопила она его. — Пока не вернулась госпожа Блачки и не предалась возмущению от такой скандальности.
Он нырнул за ней в постель, обняв ее нежно, как фарфоровую куклу. Жена повернулась на спину, увлекая Вертена на себя.
— Я беременна, а не больна, — проговорила Берта, нажимая ему на поясницу холодными руками. — Я не сломаюсь. — Она обхватила его своими ногами, впившись пятками в заднюю часть его ляжек и выгнувшись вверх.
Захваченный движениями ее бедер, муж отбросил все свои джентльменские ухватки.
Потом они лежали под тонким летним одеялом, крепко обнявшись, ее голова уютно устроилась на его левом плече.
— Неужели тебе могло прийти в голову, что мужчины и женщины перестают желать друг друга на девять месяцев?
Вертен не подумал об этом. Его родители никогда не говорили о таких вещах, ничего подобного он не слышал и в школе.
Теперь она приподнялась на локте, чтобы посмотреть ему прямо в глаза.
— Никогда больше не будь таким глупым, — строго сказала она. — Выговаривайся мне. Верь мне. Обещаешь?
— Обещаю.
— Меня просто потрясло, что этот замшелый доктор Гросс предложил тебе подобную вещь, — заявила Берта, выкладывая на тарелки два омлета в качестве их запоздавшего ужина.
— Он не сказал прямо «тащи свою жену в постель». Скорее, «обними ее» или нечто в этом роде.
Когда супруги направлялись в столовую, они услышали металлический щелчок крышки прорези для доставки почты на наружной двери. Прибыла вторая почта.
Вертен поставил тарелки на стол и пошел в прихожую забрать почту. Он просмотрел письма, положил счета и деловые извещения на столик у двери для дальнейшего рассмотрения. На одном конверте не был указан обратный адрес, и потому было труднее отсортировать его. Он забрал письмо в столовую.
Берта приступила к еде раньше его и смущенно взглянула на мужа, когда тот появился в комнате.
— Я умираю от голода. Прости меня. Омлеты — почти единственное, что я могу переносить в эти дни.
Вертен сел за стол и присоединился к ней, положив конверт рядом со своей тарелкой. У него возникло дурное предчувствие, ибо письмо без обратного адреса было чем-то необычным.
— Ты собираешься открыть его или будешь любоваться на него?
Берта очень оживилась после того, как они занимались любовью, заметил муж. И аппетита у нее прибавилось.
— Возможно, нам надо чаще устраивать сиесту.
Но это замечание не смутило ее и не умалило ее прекрасное настроение.
— На обратной стороне есть место, именуемое клапаном, — сказала Берта. — Надо оторвать его.
Вертен поступил, как ему было велено, и извлек из конверта листок бумаги. На ощупь он почувствовал, что бумага была дешевой, грубой и без отделки. Развернув его, адвокат прочитал сообщение, написанное, как казалось, печатными буквами каким-то школьником. В нижней половине письма находилась нотная строка. Адвокат положил послание на стол между собой и женой.
— Странно, — произнесла Берта между двумя глотками.
Вертен быстро просмотрел письмо, затем прочитал второй раз, чтобы вникнуть в содержание как следует.
— Более чем странно, — прокомментировал он. — Просто дико. Если это правда…
— Если это правда, — заявил Гросс, вернувшись в квартиру к вечеру, — то мы столкнулись с делом исторического масштаба.
— Это подтверждается измененным почерком, — заметил Вертен.
— Верно, — подтвердил Гросс. — Автор, будь то мужчина или женщина, потратил время, чтобы исказить свой почерк. Это можно рассматривать двояко: либо у него исключительно уникальный почерк, который может выдать его, либо его почерк известен нам, либо всем, либо кому-то одному.
— Это розыгрыш, — решила Берта. — Кто-то пронюхал о нашем расследовании. И хочет позабавиться на наш счет.
И Гросс, и Вертен промолчали в ответ.
Гросс вновь прочитал письмо:
Уважаемый адвокат Вертен!
Вы и ваши друзья должны расширить поле вашей деятельности. Господин Малер не является и не был единственным объектом, над которым нависла угроза в Вене. И другие умерли за их распутство. Другие так называемые великие музыканты. Надо ли мне называть их имена? Но я не хочу выдавать слишком многого. Что за развлечение получится тогда? Просто знайте, что я наносил удары и буду наносить их впредь!
— А как насчет нотной строки? — спросил Вертен.
— Я не музыкант, — отрезал Гросс, поднимая листок против света в тщетной попытке отыскать водяные знаки, которые могли бы навести хоть на какой-то след.
— Разрешите? — Берта протянула руку, взяла письмо и отправилась в небольшую музыкальную комнату, которую она устроила из пустующей каморки для горничной. Там хватило места только для фортепиано. Она села за клавиатуру, положила письмо перед собой и проиграла ноты сначала один раз, потом второй.
