Елена Михалкова - Тайна замка Вержи
Лекарь с сочувствием наблюдал, как девочка сникает под градом его доводов. И хотя ему было почти жаль разрушать легенду до конца, он все-таки не мог промолчать.
– Запрет ходить в Левен подтверждает мое предположение, Николь. Люди боятся, что в тех местах могла сохраниться зараза. И чтобы никто не разнес ее, придумали страшную сказку.
… – Сказка, – повторил лекарь, закрывая шкаф.
Нет, деревня Левен его мало занимала. Куда страшнее, что в замке убийца, воспользовавшийся его лекарством.
Зачем?
Кому мешала старшая дочь графа?
Во всяком случае, не горничной (в этом он больше не сомневался). Надо совсем не знать Николь Огюстен, чтобы обвинять ее в убийстве.
Младшей сестре? Малютке Беатрис?
Это куда более вероятно. Сестры часто враждуют между собой. И хотя Элен и Беатрис казались дружными, кто знает, что творилось за закрытыми дверями их спален.
«Довольно думать об этом, – оборвал себя Венсан. – Тебе не платят за подозрения. А если ты выдашь свои мысли, то плата настигнет, но вряд ли придется тебе по душе».
Черт с ней, с покойной дочерью графа, да и с живой тоже! Пусть они все хоть под землю провалятся к тем ушастым карликам, о которых твердила Птичка, – ему плевать. Он жаждет лишь одного: работать без помех.
Затхлый быт, однообразные серые будни, особенно тягостные зимой – разве это что-то значило для Венсана! Нет, его настоящая жизнь проходила не здесь, и награду приносили не те исцеленные, что взирали на него потом умиленными глазами. Венсан был не слишком высокого мнения о людской благодарности и не дорожил ею.
Выздоровевшие больные лишь прилагались к тому главному, что составляло смысл его существования. Его вдохновение, его талант, его любовь, в конце концов! – все здесь, закупорено в стеклянных бутылочках, рассыпающих радужные блики по стенам, сохранено в толстых помятых тетрадях, исписанных его неразборчивым почерком.
Он знал, что настоящие врачи, закончившие университет, с насмешкой отвергли бы его, вздумай он показать свои работы. Лекарь, обучавшийся в монастыре? Да на что он годен, кроме как драть зубы и отворять кровь! Заурядный ремесленник!
Пусть.
Когда он упорно, день за днем, час за часом расшифровывал старые забытые травники, разбирал рецепты до помутнения в глазах, собирал, подчас рискуя жизнью, необходимые ингредиенты, бился ночами над верными составами, наконец испытывал готовое средство – и с радостным, плохо скрываемым трепетом наблюдал его действие – тогда он работал не для этих образованных господ, считавших себя высшей кастой среди врачевателей. И не для потомков, и даже не для своих больных.
Венсан Бонне постеснялся бы назвать себя ученым, но в своих изысканиях он порой забирался в такие выси, что жизнь насущная оставалась где-то далеко-далеко. Ею можно было пренебречь как бесконечно малой величиной.
Видит бог, он неплохо к ней приспособился. Когда-то его изрядно пошвыряло по свету. Он давно запутался в подсчетах, сколько раз его пытались убить, но всегда помнил, что его собственная рука трижды наносила смертельный удар. Попадались люди, не желавшие, чтобы его ремесло приносило плоды. Нетерпеливый наследник богатого дядюшки (Венсан пользовал старика от подагры), молодая жена торговца, мысленно примерявшая черное платье вдовушки… Их было много, но лица, одинаковые сытые лица с притушенным жадным блеском в глазах сливались в его памяти в одно.
Лекарь давно открыл способ сбегать от них, скрываясь там, где ни один не мог его достать. В его эмпиреи проход им был закрыт.
Только там он был абсолютно свободен. Только там он испытывал восхитительное чувство полного и всемогущего одиночества, подобного одиночеству птицы, парящей среди воздушных потоков и самой направляющей свой полет, куда она пожелает. Эта свобода изгнанника и служила его спасением.
Ради этого и был его труд.
Но деньги на исследования не падают с небес. Он зарабатывает своим ремеслом, и зарабатывает неплохо. Год неустанного труда в графстве Вержи позволил ему приобрести лучший микроскоп из всех, что были доступны: английский, с тремя линзами, изготовленный из слоновой кости и бронзы – детище самого Роберта Гука.
Беатрис ли прикончила сестру или нет, дело Венсана молча лечить ее. И, сказать по правде, ему все равно.
Жаль только маленькую смышленую певунью, так нелепо втянутую в эту историю.
– Будем надеяться, Птичка, тебя не отыщут, – тихо сказал Венсан Бонне.
* * *Лошади хрипели, едва удерживаемые всадниками. Маркиз де Мортемар проехал мимо своего небольшого отряда.
– Мы поймаем ее, – раздельно повторил он. Ему не пришлось напрягать голос: на площади стояла такая тишина, что его услышали бы, даже говори он шепотом.
Мортемар огляделся, и под его взглядом толпа откатилась назад подобно волне.
– На моем счету сорок две убитых ведьмы, – бесстрастно поведал он. – И множество их пособников. Что делает человека помощником нечистого? Отвечайте!
Молчание. Только поскрипывает деревянная перекладина, обхваченная крепко затянувшимся узлом.
– Трусость, – поведал Мортемар. – Ибо трусость разъедает наши души, и дьяволу легче овладеть ими. Крепость с расшатанной стеной – вот что есть душа, страшащаяся зла. Она первая сдастся противнику.
Перекладина неумолимо продавливается под тяжестью своего груза. Лошади, бешено выкатив налитые кровью глаза, в испуге перебирают копытами по камням, и железный скрежет сливается с треском дерева.
– Наполните ваши сердца отвагой, ибо вы сражаетесь на стороне господа! Помните – расплата за ваш страх ждет еще на этом свете.
Мортемар сокрушенно покачал головой и пнул раскачивающееся на веревке тело. Оно описало неровный круг. Перекладина треснула и надломилась.
Бородач Андрэ рухнул на землю, показывая небу черный язык.
– Трусость… – повторил маркиз, даже не взглянув на него. – А теперь отведите меня туда, где была ведьма!
Конь Мортемара облегченно рванулся прочь от мертвого тела, и вскоре топот копыт затих на дороге, ведущей к Черному лесу.
Глава 13
Звучный голос священника разносился в воздухе, согретом дыханием людей, и ему вторило беззаботное воркование голубей. Птицы слетелись в церковь с утра и сейчас толпились у подножий статуй, бесстрастно взирающих сверху на опечаленную толпу. Иногда испуганный взмах крыльев резким хлопком вспарывал молчание, и тогда отец Годфри на миг отрывал укоризненный взгляд от молитвенника.
– Божьи создания тоже провожают нашу голубку, – прошептала какая-то женщина рядом с Венсаном и, не удержавшись, всхлипнула.
Многие из собравшихся беззвучно плакали, даже кое-кто из мужчин незаметно утирал слезы. Все эти люди едва знали Элен. «Николь сказала бы, что они оплакивают убитую молодость и красоту, – думал Венсан. – А я бы возразил ей, что они льют слезы о той, кого никогда не существовало. Старшая дочь графа Вержи не была ни добра, ни великодушна. Но куда приятнее оплакивать воображаемого человека, чем настоящего.
Что бы ты сказала, Птичка, узнав, что уже вечером эти люди будут с упоением смаковать подробности ее смерти? Откусывать по крошечному кусочку от потрясающего события, сладостно перекатывать на языке жуткие детали. Точно дети, которым сунули кусок марципана. Ты бы расстроилась, правда, Птичка? Но ведь им так редко достается марципан».
Двое не проронили ни слезинки во время службы: граф и графиня Вержи.
Венсан украдкой взглянул на высокую бледную женщину с надменным ртом. Скорбела ли Алиса по дочери? Этого он сказать не мог.
Венсан вспомнил, какой злобой дышало обычно невозмутимое лицо графини, когда она кричала Пьеру Рю: «Они ее упустили!» С красных пылающих губ Алисы слетали проклятия. Там, где другая мать была бы убита горем, эта была одержима одной мыслью: покарать того, кто покусился на ее благополучие.
Граф тоже был в ярости, но по другой причине. До Венсана доносились отголоски разговоров о том, что за супружество уготовлено Элен, и он сразу понял, чем для честолюбивого Гуго де Вержи мог стать этот брак. А граф был очень честолюбив. Венсан не раз задумывался, отчего человек с подобными устремлениями заточил себя в глуши, вдалеке от почестей королевского двора и того места, которое он, с его способностями и умом, мог бы занять.
Возможно, брак дочери мог стать первой ступенькой лестницы, ведущей Гуго наверх. И вдруг убийство в один миг перечеркнуло его замыслы.
Если Венсан Бонне хоть немного разбирается в людях, граф должен быть просто в бешенстве.
Правда, у него есть вторая дочь, но она еще мала, и к тому же неизвестно, согласится ли на этот брак семья де Суи. Отец жениха может счесть гибель невесты дурным знаком.
Неожиданная мысль кольнула Венсана. Мог ли Гуго сам убить свою дочь? Глядя на его узкое лицо с острым, как лезвие ножа, носом, лекарь не испытал и тени сомнения. С графа, пожалуй, сталось бы своими руками влить питье в рот дочери, если она…
