Лев Портной - Акведук на миллион
Терпения моего хватило на четверть часа. Я не имел понятия, сколько верст до ближайшей почтовой станции. Молчание угнетало.
Вдруг я подумал, что Алессандрина попросту задремала, а я понапрасну себя убеждаю, что чуть ли не спиною чувствую, с какой злостью она смотрит на меня.
Я обернулся. Петруша спал. И котенок спал. А графиня глазела по сторонам. И личико такое умильное состроила! Словно все здесь в диковинку и все радует взор! И хоть бы словом со мною обмолвилась!
— Как-то просто все у тебя получается, — не выдержав, попрекнул я ее.
— Что — просто?
Я бросил взгляд на Рябченко и, посчитав, что он не в том состоянии, чтобы следить за нашим разговором, продолжил:
— Я — в Москву, ты — в Санкт-Петербург… а то, что произошло между нами, не в счет.
— Вы, мужчины, такие забавные, — усмехнулась Алессандрина. — Заведи я этот разговор, ты бы сейчас ломал голову над тем, как поделикатнее от меня избавиться.
Я несколько растерялся, чувства спутались. Обращение «вы, мужчины» оскорбляло слух. Бог весть, к какой общности мужчин причислила меня графиня — то ли вообще к сильной половине человечества, то ли к той ее части, что оставили какой-то след в ее жизни. В любом случае хотелось держаться особняком.
А с другой стороны, выходило, что ее поведение — всего лишь уловка, чтобы завлечь меня в сети. И сам собой возникал вопрос: нужно ли плыть в эти сети?
— Да и с Нарышкиной как-то нехорошо получилось…
Я спохватился, что рассуждаю вслух, но тут же успокоился, потому как пробормотал это по-русски. Однако напрасно: фамилию княжны Алессандрина разобрала.
— Не волнуйся. Она не в обиде.
— Не в обиде, пока ничего не знает.
— Она знает, — заявила графиня.
— Как это понимать? — буркнул я. — Если кто и знает, то разве что лев, наклеенный на оболочку шара. Так и того в лесу бросили.
— Мари знает, — повторила Алессандрина. — Мы заранее договорились, что я как бы отобью тебя после того, как… ну ты понимаешь. Она боялась, что ты всерьез увлечешься ею.
— Черт знает что! — разозлился я. — А мое мнение вас не интересует?!
— Разве у тебя есть повод сердиться? — спросила графиня.
Я промолчал. Стегнул лошадей, и они прибавили ход. Я щелкнул кнутом, еще и еще раз, и еще несколько раз. Лошади понеслись вскачь.
— Андрэ, ты все-таки рассердился, — прокричала Алессандра. — Но пожалей хотя бы лошадей. Они-то уж точно невиновны.
Я не ответил, а задал лошадям жару. Безрессорная бричка прыгала по кочкам. Я запел:
— А ну-ка, кони,
прибавьте прыти!
У нашей дони
немяты тити.
А мы Топтыгина найдем
и доне тити разомнем!
Песня не помогала! Руки чесались, так хотелось отмутузить кого-нибудь от злости. Я взглянул на пьяную физиономию Рябченко, несколько раз глубоко вздохнул и вновь стал настегивать лошадей. Они так понесли, я сам едва держался на козлах.
— Э-э-э, мужик, пороть тебя некому! Совсем, что ли, ума лишился! — вдруг подал голос Рябченко.
— Ну, знаешь, Петруша! Ты сам напросился! — ответил я.
Я остановил лошадей, надавал Рябченко по физиономии, затем позволил ему приложиться к водочке. Петруша опустошил флягу, получил еще несколько оплеух и свалился безвольной грудою.
Графиня, следившая за моими действиями круглыми от изумления глазами, спросила:
— Наверное, эти оплеухи предназначались мне? А может, княжне Нарышкиной?
— Знаешь, — прорычал я, — никому не понравится, когда с тобой обращаются как с игрушкой!
— И ты сорвал зло на незнакомом человеке?
— Именно он во всем виноват, — отрезал я.
Глава 13
Мы добрались до Тосны. Здесь оказалось, что сюрпризы, уготованные на этот день, еще не закончились. Переступив порог, я увидел… Репу. А уж описать, как изумился Яков Иванович, не представляется возможным. Разве что сравнить с моим изумлением, когда в случайном встречном я узнал Петрушу Рябченко.
— Ты!.. Ты!.. — вскрикивал отставной штабс-капитан, от волнения растеряв прочие слова. — Но ты же обещал не покидать квартиры!
— Так уж вышло. — Я сокрушенно пожал плечами.
Мы заключили друг друга в объятия. За этим радостным излиянием чувств и застала нас графиня де ла Тровайола, вошедшая с котенком на руках.
— Ты и впрямь нигде не пропадешь, — отметила она. — А мне страшно одной на улице.
— А как же наш попутчик?
Алессандрина хмыкнула. Я представил штабс-капитана и графиню друг другу. В двух словах я рассказал Репе о нашем путешествии, опустив лишь обстоятельства приземления.
— Но как тебя могли узнать?! — воскликнул он, более всего встревоженный тем, что меня едва не арестовали.
Я только хмыкнул, отметив про себя, что в суматохе последних событий даже не задумался об этом. А вопрос-то и впрямь интересный! Ведь полицейские не просто узнали, они поджидали меня! А о том, что я ищу встречи с Михаилом Илларионовичем, знал только один человек — отставной штабс-капитан Яков Иванович Репа. Ну, еще слуга его угрюмый, Василий.
Я взглянул на штабс-капитана. По выражению моего лица он догадался о моем подозрении. А мне сделалось неловко, потому как мои сомнения относительно его порядочности выглядели оскорбительно. Уж кто-кто, а Яков Иванович никак не мог оказаться предателем.
— О твоей поездке в кадетский корпус знал только я, — промолвил Репа.
— Надеюсь, ты не думаешь, что я подозреваю тебя! — воскликнул я.
— Полагаю, Андрей, это работа соглядатаев, — хмуро сказал Яков Иванович. — Секретные порученцы отследили нас от дворца графа Строганова.
— И грим не помог, — вздохнул я. — Но почему они не арестовали меня сразу, возле твоего дома?
Репа развел руками.
— Пойдем, — попросил я. — Сейчас ты удивишься еще больше.
Мы вышли на улицу втроем, и я указал на нашего пьяного попутчика.
— Знакомься, это и есть Петр Ардалионович!
— Рябченко! — воскликнул изумленный штабс-капитан.
— Мы свалились ему на голову, — сообщил я.
— В буквальном смысле, — добавила Алессандрина и спросила меня: — Ты знаешь этого человека? А мне ничего не сказал!
— Это племянник петербургского генерал-губернатора, — объяснил я графине.
— Тот самый, в доме которого тебя арестовали?! — изумилась Алессандра.
— Именно, — подтвердил я.
— Фантастическое совпадение! — воскликнула она. — Получается, он и впрямь во всем виноват! И все же будь с ним поделикатнее, не распускай кулаки.
Мы подхватили Петрушу под микитки и переместили в избу.
— А что же почтовый комиссар? — поинтересовался я.
— Пьян, сволочь, — буркнул Репа.
— А ты беспокоилась о подорожных, — заметил я графине с улыбкой.
В почтовой избе за печью имелась комнатушка с узкой коротенькой лавкой, зеркалом в железной оправе на одной стене и иконой Николая Угодника на другой. Туда мы и занесли пьяного Петрушу. На лавке он не умещался. Я поставил его дорожный сундук на попа с одного краю и кое-как уложил Рябченко. Стопы его свисали, зато голова вполне удобно покоилась на сундуке, который оказался чуть выше лавочки.
Штабс-капитан распряг лошадей и дал им корма, а мы с Алессандриной тем временем перенесли вещи из экипажа. Трубу для оркестра роговой музыки разместили в закутке рядом с Рябченко.
Репа накрыл на стол. Мы сели ужинать. И у меня, и у Алессандрины аппетит пробудился волчий. Котенок Розьер не уступал нам, несмотря на свои крошечные размеры.
— Каковы ваши планы? — наконец спросил штабс-капитан.
— Я вернусь в Санкт-Петербург, — заявила графиня.
— Ну а я намерен прояснить, что этот герой собирается инспектировать в Москве. — Я кивнул на печь, из-за которой доносился храп Петруши Рябченко. — А заодно навещу свою тетушку графиню Марию Никаноровну Неверову и кузину Лизу.
— Значит, расстаемся, — обреченно промолвила Алессандрина.
— Надеюсь, не навсегда, — шепнул я.
— Э-э-э… — кашлянул штабс-капитан. — Так как ночевать придется здесь… вы располагайтесь, а я скоротаю ночь во дворе. Заодно пригляжу за лошадками и почтовым комиссаром.
Он пожелал нам спокойной ночи и ушел.
— Твой друг обладает поразительной чуткостью, — промурлыкала Алессандрина, прижавшись ко мне.
— Погоди немного. — Я высвободился из ее объятий.
Петруша Рябченко беспокойно ворочался. Я приподнял ему голову и поднес к губам бутылку с водкой. Он хорошенько приложился к ней и бесчувственным кулем развалился на лавке.
— Ты весьма своеобразно заботишься о нем, — заметила графиня. — Смотри, чтобы не упился до смерти.
Я затворил дверь в комнатушку Рябченко. Из-за стены доносились его храп и сопение. Котенок забрался на печь и затеял возню. Где-то в дворовых пристройках коротал ночь штабс-капитан Репа. А я любил Алессандрину.
