Сумерки Эдинбурга - Лоуренс Кэрол

Бауэрс слегка наклонил голову и кашлянул:

— Фрэнк говорит, вы с ними ладите — ну, знаете, как разговаривать с ними.

Шея Дикерсона пошла красными пятнами.

— И как же надо разговаривать со свиньей, констебль?

Вперед выступил жилистый человечек:

— Да вы ж только шепнете ей что-то на ухо — и все, сразу как шелковая. Я ж сам видел! — голос у него был скрипучим, как несмазанная железная калитка.

Со стороны стоящих поодаль констеблей донеслись смешки, и Иэн наградил их выразительным взглядом. Дикерсон покраснел еще сильнее, а потом вскочил с кресла:

— Ладно уже, идем! Я вас догоню, сэр, — сказал он, поворачиваясь к Иэну, — как только с этой треклятой свиньей разберусь.

Гамильтон улыбнулся:

— «Нет ничего ни хорошего, ни плохого; это размышление делает все таковым» [16], сержант.

— Вам легко говорить, сэр, — проворчал Дикерсон, нахлобучивая шлем. — Да только посмотрел бы я на вас, если б это вам пришлось ходить за чертовой свиньей.

Он, громко топая, вышел из участка, провожаемый сдавленными смешками сослуживцев. Накидывая пальто, Иэн подумал, что даже эдинбургским полицейским надо хоть изредка хорошенько посмеяться. Впрочем, самому ему, выходящему из тепла и света уютного участка в ночь, смеяться не хотелось.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Распахнув тем вечером изрезанную и избитую поколениями выпивох дверь «Зайца и гончей», сержант Дикерсон робко окинул взглядом зал. Он знал, что это та еще дыра, но возражать Гамильтону, когда тот предложил встретиться здесь, не стал, потому что отчаянно жаждал одобрения со стороны инспектора.

Уильям Честер Дикерсон, или Билли Бой, как звали его дома в Ланкашире, был парнем кроткого характера. Места вроде «Зайца и гончей» пугали его — тут собирались громилы, похожие на тех, что травили его в школе, засовывая крапиву в брюки или подвешивая вниз головой на нижние ветви деревьев. А один ирландский садист по имени Чарли Хиггинс и вовсе обожал заливать патокой содержимое его парты, вымазывая в липкой гадости все учебники и тетради.

Угнетенный страхами своего отрочества, Билли Дикерсон решил одолеть их, перебравшись в Эдинбург и став полицейским. Каково же было его потрясение, когда выяснилось, что город полон теми, от кого он бежал из Ланкашира, — грубыми, сквернословящими горцами без манер, зато с очень зычными голосами. Впрочем, были среди этих громил и такие искренне нацеленные на правосудие люди, как инспектор Гамильтон.

Он нашелся как раз за входной дверью и приветствовал Дикерсона коротким кивком.

— Постарайтесь не вести себя как полицейский, — сказал он спутнику, проталкиваясь через плотную толпу к бару.

— Да, сэр, — ответил Дикерсон, следуя по пятам как верный спаниель и отчаянно жалея, что в соответствии с указаниями Гамильтона надел не мундир, а гражданское. В форме к нему, по крайней мере, относились с уважением — сейчас же он был всего лишь пухлым рыжеволосым коротышкой.

— Если хотим разжиться информацией об убийстве Роберта Тирни, надо постараться смешаться с завсегдатаями.

— Точно так, сэр, — ответил сержант, аккуратно обходя лужу пива возле стола, окруженного толпой здоровяков в футбольных фуфайках.

За несколько дней работы с Гамильтоном он проникся к инспектору подлинным благоговением, абсурдность которого при этом сам прекрасно понимал. Непреклонная целеустремленность Иэна вдохновила сержанта выглянуть за пределы своего обыденного кругозора. Примером этой перемены стал подъем на Артуров Трон — желая угодить, Дикерсон, которого едва ли можно было назвать достойным образчиком мужского пола в плане физической подготовки, безропотно допыхтел до самой вершины, выдержав заданный Гамильтоном безжалостный темп.

И теперь он стоял у стойки бара, с неодобрением разглядывая зал и заполонившую его публику. Одно дело было прийти сюда поутру, и совсем другое — нырнуть в самый разгар вечернего хаоса и шума. Широкоплечий громила с крохотными глазками поймал на себе взгляд Дикерсона и, подойдя, вплотную придвинул свою физиономию к лицу сержанта.

— На чё уставился-то, паря? — проворчал он, источая смесь запахов табака, селедки и пивного перегара. Одет он был как докер, в куртке поверх грязной рубахи и рабочих штанах.

— На твою бабу, приятель, — негромко ответил за спутника Гамильтон, — гадает, так же ли она хороша в койке, как твоя сестренка, или еще лучше.

Здоровяк непонимающе уставился на Иэна, пока сказанное проникало в его умишко, а потом побагровел и, взревев как раненый лев, взметнул к лицу инспектора свои мясистые лапы.

Гамильтон легко увернулся от захвата.

— Может, выйдем на улицу? — сказал он с улыбкой.

Его противник развернулся и, ничего не слушая, хотел было снова кинуться в атаку, но к этому времени происходящее привлекло внимание окружающих, включая и бармена, который коротко и решительно повел головой в сторону черного входа. В «Зайце и гончей» драки не были редкостью, но те, кто хотел, чтобы их сюда впускали и впредь, драться должны были на улице.

При виде идущего к черному ходу Гамильтона сержант Дикерсон дико огляделся, по всей видимости, надеясь найти союзника, однако большинство посетителей уже потеряли всякий интерес к сваре и вернулись к своему главному делу — выпивке. Впрочем, несколько человек не упустили возможности с гоготом похлопать по спине противника Иэна, когда тот проходил мимо них:

— Смотри зубы ему не выбей, Джимми, а то счет от дантиста на тебя повесят.

— Эй, Джимми, не рановато ли для драки?

Эти замечания перемежались гоготом, пока они втроем двигались к выходу. Дикерсон не без труда сглотнул ком в горле, шагая вслед за инспектором. Противник Гамильтона имел как минимум два стоуна преимущества в весе и выглядел не менее опасно, чем загнанный в угол разъяренный барсук. У самого выхода сержант увидел, как маленький мужчина с аккуратными черными усиками отделился от своей компании и пошел вслед за ними.

— Терри Макни, — сказал он, протягивая Дикерсону руку, когда они оказались в ведущем к заднему двору паба узком винде, — но обычно люди зовут меня Крыс. Я буду секундантом Джимми. А вы, я полагаю, выступите в той же роли на стороне своего приятеля?

Его голос был приятным, речь — грамотной, что разительно контрастировало с тупой агрессивностью местной публики. Дикерсон не мог не задаться мыслью о том, что такой человек забыл в этой дыре.

— Уильям Дикерсон, — представился и он, пожимая по-женски мягкую и гладкую ладошку с ухоженными ногтями.

— Что ж, Вилли, посмотрим, как ваш приятель будет держать за себя ответ, — любезно сказал Макни по кличке Крыс. Сержант попытался вспомнить методы Гамильтона, чтобы определить, что это за человек. Он совершенно точно не был рабочим — но только с чего бы респектабельный клерк стал якшаться со звероподобным Джимми?

Задний двор паба оказался грязным и весьма скверно пахнущим местом, соседствовавшим со свинарником с одной стороны и грошовым притоном с другой. Вонь гниющей капусты и кислого сыра ударила в нос Дикерсону, глядящему, как Джимми стаскивает свою куртку, открывая бугрящиеся под грубой тканью рубахи мускулы. Потом громила закатал рукава, обнажив испещренные красочными татуировками толстые предплечья. Гамильтон сделал то же самое, и Дикерсон с разочарованием отметил, что фигура инспектора заметно уступает в объемах статям его противника. Гамильтон был мужчиной высоким, но рядом с массивным Джимми казался сущим слабаком. Оставалось надеяться, что смышленый инспектор что-нибудь да придумает. Сержант поежился при невольной мысли о том, что одного мертвого тела на задворках этого паба и так уже более чем достаточно.

Он взглянул на Крыса, в острых чертах которого читалось радостное предвкушение. Теперь было ясно, за что он получил свою кличку, — от длинного носа с маленькими глазками и безвольного подбородка веяло чем-то животным. И свои крохотные усики он перебирал тонкими изящными пальцами точь-в-точь как прихорашивающаяся крыса. Крыс вытащил из кармана что-то похожее на кусок галеты и протянул его Дикерсону: