Бюро темных дел - Фуасье Эрик

Республиканцы возмущенно зашумели. Лишь их предводитель в красном рединготе не поддался на провокацию полицейского.

– Вы не ответили на мои вопросы, – холодно заметил он.

Валантен лихорадочно соображал, что делать дальше. В этой игре у него на руках остался всего один козырь, и молодой человек решил выложить его сейчас, больше не откладывая.

– Я понимаю, что мое появление среди вас стало предметом для обоснованного беспокойства. Ведь мне удалось предъявить вашему церберу секретный пропуск, которого он ждал, а затем постучать в дверь условным стуком. Без этого я не имел бы удовольствия взглянуть в глаза каждому из вас… и хорошенько рассмотреть ваши лица.

Последние слова вызвали волнение среди столпившихся в подвале членов «Якобинского возрождения», но Грисселанж утихомирил всех одним жестом, упреждающе вскинув руку:

– Если вы хотели нас всполошить, у вас это не получилось. От ваших замаскированных угроз нам ни жарко ни холодно. Смерть помогает забыть все что нужно: и лица, и имена.

– Убив меня, вы не узнаете, как я получил нужные сведения, чтобы сюда проникнуть, а главное – от кого.

– Уж не намекаете ли вы, что среди нас есть еще один предатель? – осведомился Фове-Дюмениль.

Валантен пожал плечами с притворно-любезным выражением лица.

– Это вы сказали, не я. И пусть термин «предатель» будет на вашей совести.

На этот раз подпольщики разразились восклицаниями и принялись перешептываться.

– Чушь! – заявил Грисселанж, обводя товарищей тяжелым взглядом. – Вы что, не видите, что этот негодяй намеренно пытается внести смятение в наши ряды? Он готов на все, чтобы спасти свою шкуру!

– Однако он прав, – сказал один из студентов в униформе Политехнической школы. – Он действительно знал наши тайные знаки. Это значит, что кто-то их ему выдал!

– Необязательно! – возразил адвокат. – После самоубийства Доверня полиция получила доступ к его вещам, а стало быть, и ко всем записям, которые могли нас скомпрометировать. Невозможно же принять меры предосторожности от всего на свете. Пора уже покончить с этим шпиком!

Валантен рискнул в последний раз:

– А кто вам сказал, что я пришел сюда один? Возможно, сейчас, пока я с вами говорю, полиция как раз блокирует все входы и выходы из «Трех беззаботных коростелей».

Адвоката это сильно озадачило, но Фове-Дюмениль отреагировал с присущим ему хладнокровием и ясностью ума:

– Это, по крайней мере, легко проверить. – Он сделал знак Теодюлю, рыжему официанту, последовавшему за ними в погреб. – Поднимись на улицу и осмотрись хорошенько. Если нас окружили, ты быстро это заметишь.

Несколько минут Валантену пришлось провести на стуле в гробовой тишине: ничто не нарушало враждебного молчания окруживших его республиканцев кроме оглушительного биения его собственного сердца, которое не желало войти в нормальный ритм, хотя он изо всех сил старался демонстрировать внешнее спокойствие. Инспектор окончательно осознал, что поступил в высшей степени неблагоразумно, явившись сюда в одиночку. И короткая передышка, которую ему удалось выиграть, лишь ненадолго откладывала момент расплаты за его оплошность.

Словно в подтверждение его страхам, открылась дверь и вошел Теодюль с вестью, успокоительной для соратников: на улице все тихо, ничего подозрительного, ни одного полицейского в поле зрения. Собравшиеся в погребе вздохнули с облегчением.

Адвокат Грисселанж с усмешкой ткнул пальцем в сторону инспектора Верна:

– Я же вам говорил! Мерзавец потешается над нами. Нужно немедленно ликвидировать этого шпиона!

Фове-Дюмениль жестом приказал Валантену встать со стула.

– Решение должно быть принято всеобщим голосованием, – произнес репортер ледяным тоном, который звучал куда опаснее, чем свирепое рычание Грисселанжа. – Пусть те, кто за немедленную ликвидацию, поднимут руку.

Члены «Якобинского возрождения» единодушно сделали то, что он сказал. Фове-Дюмениль медленно кивнул.

– Вопросов больше нет, все предельно ясно, – констатировал он. – Верните на место кляп и удавите шпиона гарротой. Ночью вынесем тело в бочке.

Двое студентов и рабочий бросились было приводить приговор в исполнение. Валантен, которому больше нечего было терять, напряг мускулы, чтобы оказать палачам последнее сопротивление, хотя понятно было, что он заведомо обречен на поражение. И тут раздался юный, но властный голос:

– Постойте, друзья! Республика воздает честь героям и мученикам, но осуждает убийц!

Все взгляды обратились ко входу в погреб: порог только что переступил Эварист Галуа. Валантену показалось, что за ним мелькнуло лицо Этьена Араго.

– Кто говорит об убийстве? – рявкнул Грисселанж. – Это ты, Галуа? В наши ряды проник шпик, чтобы всех сдать в руки полиции. Общество только что вынесло ему приговор, который не подлежит пересмотру. Этот человек заслуживает кары как предатель.

Математик сделал несколько шагов вперед, чтобы встать рядом с Валантеном. Вместо ответа адвокату он обратился к остальным членам общества, окинув их взглядом:

– Я заявляю, что его казнь противоречит нашим идеалам! Вы разве не понимаете, братья, что, хладнокровно убив безоружного человека, мы опустимся на уровень тех, с кем сами ведем борьбу? Мы сражаемся против произвола, мы хотим равенства и справедливости для всех в нашей стране. Можно ли достичь этой цели, совершая преступления?

– Казнь предателя – не преступление! – возразил Грисселанж.

– Предать – значит нарушить слово, данное соратникам. А насколько я понял, этот человек – простой инспектор полиции. Он выполняет приказы, полученные от вышестоящих. Поэтому повторяю: убить его сейчас, когда он в нашей власти, – преступление.

Республиканцы, похоже, начали колебаться под напором силы убеждения, звучавшей в словах юноши. Те самые студенты, которые только что были враждебнее других настроены к пленнику, закивали в знак одобрения речей их товарища.

Фове-Дюмениль, уловив перемену в настроениях, поспешил на это отреагировать, пока ситуация не вышла из-под его контроля:

– Мы тебя услышали, Галуа. Но что ты предлагаешь? Очевидно же, что, если мы отпустим этого человека, он сдаст всех нас с потрохами, полиция вычислит каждого и арестует. Власти будут счастливы обезглавить наше движение.

– Я всего лишь хочу сказать (математик развел руками, давая понять, что у него нет ответа на поставленный вопрос), что бесчестно пролитая кровь запятнает честь всякого, кто здесь присутствует, и дискредитирует наше общее дело.

В полумраке прозвучали несколько возгласов в его поддержку. Председатель жестом призвал всех соблюдать тишину. На его лице с тонкими усиками заиграла жестокая улыбка.

– Если я правильно понял, – сказал он, – вас не устраивает казнь. В таком случае я могу предложить другое решение. Солгав о том, что он разделяет наши идеалы, этот человек нанес всем нам серьезное оскорбление, и мы должны призвать его к ответу. Если он даст слово чести, что сохранит в тайне все увиденное и услышанное здесь, я готов сегодня отпустить его на свободу. Но завтра на рассвете назначаю ему встречу в чистом поле.

– Это означает дуэль? – нахмурился Галуа.

– Совершенно верно! – кивнул Фове-Дюмениль. – Вот что я предлагаю: чтобы внезапное исчезновение этого полицейского не всполошило его коллег, мы позволим ему уйти при условии, что он не донесет о нас своему начальству. Ты, Галуа, обязуешься глаз с него не спускать до завтрашнего утра, чтобы удостовериться, что он не нарушит слово. И ты же привезешь его завтра на место дуэли и будешь секундантом. Таким образом, никто из нас не совершит преступления! Твой протеже получит то же оружие, каким воспользуюсь я, и наши разногласия будут улажены по законам чести. Вас это устраивает? – взглянул он на инспектора.

Эварист Галуа наклонился к Валантену и шепнул ему на ухо:

– Соглашайтесь. Это ваш единственный шанс выйти отсюда живым.

Глава 14. Смертельные зеркала

Через несколько минут Валантен, свободный как птица, шагал по парижской мостовой бок о бок со своим спасителем, вдыхая полной грудью студеный утренний воздух и все еще не веря, что ему чудесным образом удалось вырваться невредимым из страшного погреба.