Александр Прилепский - Последнее дело «ВАЛЕТОВ»
— Полицию говорит вызову, пусть протокол составляют, — продолжал тем временем Борисовский.
Алексей перебил его:
— Никанор Мартемьянович, у вас дурная болезнь была когда-нибудь?
От неожиданности подобного вопроса у почтенного купца аж глаза на лоб полезли:
— Бог миловал. А что?
— А то! Когда к врачам обращаются, то не рассказывают сказки как жасмин нюхал и «гусарский насморк» от того приключился. Само по себе знакомство с малолетними девицами и распитие с ними чая преступлением не является. А вот их растление совсем другое дело. За это каторга полагается… Поэтому, если рассчитываете на моё содействие, рассказывайте, как всё было на самом деле. В подробностях.
— Да откуда мне их знать? Я разве охальничал? Надо племянника позвать.
Через несколько минут появился Женька Борисовский — стройный красивый блондин лет двадцати.
Дядя встретил племянника нелюбезно:
— Паршивец! Рассказывай Алексею Васильевичу всё, как на духу. И врать не вздумай!
В тот день Женька загулял. Позавтракал в «Славянском базаре», пообедал у Тестова, а к вечеру завалился в «Салошку». Потянуло на «клубничку». «Тиролька» из тира была не прочь поехать с ним к «Яру», но ждать, когда она освободится, не хотелось. А тут подвернулась очень юная девица. Сама подошла, папироску попросила. Она охотно согласилась «продолжить знакомство», но в «Яр» ехать наотрез отказалась, сказала, что боится встретить там знакомых маменьки. Поехали к ней домой.
— А как же маменька? — поинтересовался Алексей.
— Говорила, что она на богомолье в Троице-Сергиеву лавру ушла.
— Где эта девица живёт?
— Возле Цветного бульвара.
— А точнее?
— Не запомнил я. Пьяный сильно был.
Оставили рысака во дворе двухэтажного дома, под присмотром дворника. Поднялись на второй этаж в богато меблированную квартиру. Там нашлись и фрукты, и шампанское, и хороший коньячок.
— А потом её мать заявилась и давай кричать. Девочке, дескать, четырнадцать лет, а ты такой-сякой…, -вздохнул Женька.
— Потом — это когда? — спросил Лавровский.
— Ну, когда я её. ну это начал.
— Девчонка сопротивлялась?
— Сперва сама ластилась, сама разделась. А потом как заорёт. Щёку мне расцарапала.
— Неужто в первый раз? — изумился Лавровский.
— Какой там в первый! Она перед этим в постели такое вытворяла!
— Всё понятно. Крепко тебя подловили. За растление малолетней с насилием согласно «Уложения о наказаниях уголовных и исправительных» полагается от десяти до четырнадцати лет каторги.
— Барон так мне и сказал.
— Какой барон? — встрепенулся Алексей.
— Да мать её соседей позвала в свидетели.
— Так, — протянул Алексей. — Так… Описать их внешность можешь или спьяну не запомнил?
— Могу. Один, дядя её, здоровый с рыжей бородой, кулаки громадные. Второй неказистый, потрёпанный какой-то, еврейчик. А третий барон.
— Как он выглядел?
Единственное, что запомнилось Женьке в бароне — это фуражка с кокардой.
Роли у «родственников» и «соседей», судя по всему, были расписаны заранее. «Безутешная мать» причитала. «Дядя» пару раз заехал Женьке по морде. Барон, назвавшийся отставным судебным следователем, грозил каторгой. При этом он предупредил: согласно действующему законодательству, в случае подачи жалобы потерпевшей или её родственников дело уже не может быть окончено примирением. Неказистому еврейчику досталась роль доброго и мудрого человека, к советам которого окружающие привыкли прислушиваться.
— Ну, что вы такое говорите? — сокрушённо покачал он головой. — Законопатить молодого человека на каторгу. А оно вам надо? Или вам станет легче от того, что он до самой смерти будет катать тачку? Да, до самой смерти! Ибо в том аду кромешном четырнадцать лет мало кто сможет выдержать. Конечно, вы, юноша, поступили очень скверно — опозорили бедную девушку. Мы-то, люди свои, будем молчать. Но чем заткнуть рты дворнику и соседям, видевшим, как вы привезли её пьяную на своём роскошном кабриолете? Лиза, таки будут злословить они, пошла по рукам.
Он выдержал паузу и по-деловому закончил:
— Предлагаю маленький гешефт. Вы отдаёте своего рысака. Я помогаю его выгодно продать. Думаю полученного хватит и на сплетников — соседей, и на приданое опозоренной девушке.
Женька согласился. Вместе с рыжебородым они поехали к нему домой за аттестатом.
— Они меня ещё расписку дать заставили, — признался он. — В том, что продал Эммина-Варвара вдове титулярного советника Феоне Ивановне, фамилию запамятовал, и причитающиеся деньги получил.
— Всё? — спросил Алексей.
— Всё.
— Сможешь ты дом найти?
— Нет.
— Тогда иди. Нам с Никанором Мартемьяновичем потолковать надо… Да, чуть не забыл. Ты зачем в «Мясницкие меблированные номера» ходил? К купцу одному.
— К Ивану Васильевичу Щебневу? Так он у меня Эммина-Варвара торговал.
— Сколько давал?
— Мену предложил — на двух жеребцов от какого-то Непобедимиго-Молодца.
— Не понравились?
— Я и смотреть не стал. Зачем они мне? У меня собственного завода нет.
— Понятно. И последний вопрос. Как выглядит Феона?
— Высокая брюнетка. Сдобная, — глаза Женьки масляно заблестели. — На мой вкус, аппетитная дамочка. Право, не отказался бы.
— Вон отсюда! — замахнувшись, рявкнул Борисовский — старший. Когда племянник выскочил из кабинета, спросил. — Порадуйте чем или нет?
— Попробуем. Для начала ушлите своего «облома» куда-нибудь подальше.
— Я его на фабрику в Переславль отправлю.
— Вот и замечательно. Если вам начнут угрожать — тяните время и разыщите меня.
— Благодарствую. Сколько с меня причитается?
— Во сколько вы оцениваете Эммина-Варвара?
— В десять тысяч.
— Это вы конечно загнули, ну да бог с вами. После возвращения жеребца, вы платите мне тысячу рублей.
Борисовский крякнул.
— Ещё тысячу за то, что ваш «облом» не пойдёт под суд. Это тоже позже. А сейчас позвольте получить с вас пятьсот рублей на расходы связанные с проведением розыска.
Купец достал бумажник.
Лавровский собирался побывать сегодня в Московском окружном суде. Большой интерес представляла для него встреча с судебным следователем 8го участка Кейзером. Ведь. С одной стороны этот человек ведёт предварительное следствие о мошеннической торговле рысаками, а с другой, если верить Лансиньяку, — сам к ней причастен. Но после разговоров с Птичкой и Борисовскими планы его изменились. Грачёвка сейчас важнее.
Грачёвка — местность между Цветным бульваром и Сретенкой — одно из самых нехороших мест Москвы, пожалуй, ещё похлеще, чем Хитровка и Хипиловка. Как недавно написал один из фельетонистов, обличающий пороки современного общества, «здесь даже до наступления вечерней темноты идёт и в будни и в праздники грязный и откровенный разгул». В Большом и Малом Колосовом, Соболевом, Мясном, Сумниковом и других переулках давно и прочно обосновались публичные дома. От самых роскошных, ночь в которых обходится клиенту не менее десяти рублей, до простеньких, где любого желающего готовы по-быстрому обслужить за тридцать — пятьдесят копеек.
Борделей около сотни. Разумеется, речь идёт только о работающих с дозволения властей, а сколько подпольных — бог весть. Питейных заведений ещё больше.
— На каждой сотне шагов полсотни кабаков да пивных, — рассказывал Алексею Пастухов, знакомивший его с «достопримечательностями» Москвы. — Публика там такая собирается, которой даже в ночлежках Хитровки появляться опасно, вмиг полиция заметёт.
Вот в это премилое местечко и вели все следы розыска. Ситников, он же Щёголь, Барон и Шалунок, Самсон и полковница, а теперь ещё и вдова титулярного советника Феона Ивановна, так или иначе, были связаны с Грачёвкой.
Находилась Грачёвка на территории 2-го участка Сретенской части. Вот туда Алексей и отправился.
На доверительный разговор с участковым приставом коллежским асессором Капени рассчитывать не приходилось. Знакомы они были шапочно — встречались несколько раз на пожарах. Показывать открытый лист и требовать всемерного содействия? Не исключено, что уже сегодня, кому следует, станет известно, что ими заинтересовался сам генерал-губернатор. Нет, тут подход нужен.
— Чем обязан? — спросил Капени. — У нас за минувшие сутки ничего интересного для вас не случилось — ни убийств, ни пожаров. Даже грабежей не было.
— Да я к вам по личному делу, — Алексей постарался придать лицу как можно более смущённое выражение. — Можно сказать, по интимному.
— Излагайте. Посодействую. Если это не противозаконно.
Готовность помочь имела под собой причину. Прошлой зимой за пьяный дебош в участок доставили репортёра «Русских ведомостей» Серёжку Емильянцева. Пристав, не смотря на все уговоры, составил протокол и отправил его к мировому судье. А через месяц Емельянцев так отчихвостил его в газете за несвоевременный вывоз нечистот и снега со Сретинки, что обер-полицмейстер в своём приказе объявил замечание за упущения по службе. С тех пор Капени старался с репортёрами жить мирно, в мелких просьбах не отказывал.
