Бюро темных дел - Фуасье Эрик

«Должно быть, она производит ошеломляющее впечатление на большинство мужчин. Неудивительно, что у молодого Доверня при виде ее вырастали крылья», – подумал Валантен.

– Сестра Люсьена призналась мне, что он разительно изменился в последнее время, и намекнула на появившееся у него нервное расстройство, сопровождавшееся приступами лунатизма. Вы ничего подобного за ним не замечали?

– Вы хотите сказать, что Люсьен был болен? Нет, это, пожалуй, преувеличение. Однако должна согласиться, что в последние недели он был сам не свой. Заявил вдруг, что уважающий себя писатель не может не радеть о благе отечества. До тех пор он казался мне человеком легкомысленным и беспечным, а тут сделался молчаливым и серьезным. Провозгласил, что намерен создать произведение, способное всколыхнуть народ и вернуть к жизни угасшее пламя Июля. Всё жонглировал громкими словами: «равенство, братство, единство, революция, конституция, эмансипация…» Вы заметили, сколько слов, заканчивающихся на «-ство» и на «-ция», звучат для людей как заклинания, от которых кружатся головы?

Валантен воздержался от комментария и продолжил гнуть свою линию:

– У вас есть предположения, что могло вызвать в Люсьене подобные перемены?

– Некоторые книги оказывают сильное воздействие на умы. Когда я познакомилась с Люсьеном прошлой зимой, он не читал ничего, кроме стихов, а в последнее время увлекся оппозиционной прессой и не расставался с одним сочинением, которое все время цитировал наизусть целыми страницами. Я забыла название, но его автор – тот знаменитый революционер, которого зарезали в ванне.

– Марат? «Цепи рабства»?

– Да-да, верно! Люсьен говорил, что с тех пор ничего не изменилось, народ так и не смог избавиться от своих цепей, и самое время открыть людям глаза.

Перед тем как расстаться с Аглаэ, Валантен получил от нее адрес квартиры Доверня на улице Ангулем и дубликат ключа. Он немедленно туда отправился – ему всего лишь нужно было перейти на другую сторону бульвара.

От квартиры там было лишь название: на деле съемное жилье отпрыска депутата Доверня оказалось комнатушкой на чердаке обветшалого доходного дома, тесной и скудно обставленной. Было совершенно очевидно, что богатый буржуа не одобрял радикального поворота в устремлениях сына и урезал его содержание как минимум вдвое.

Тщательный, проведенный по всем правилам обыск занял у инспектора меньше часа. И мало что дал в итоге. Путаные черновики, сваленные в кучу; листы, исписанные посредственными стихами; целая кипа номеров «Трибуны» и «Национальной газеты» [36]. А под надрезанной подкладкой редингота нашлось такое же меню из «Трех беззаботных коростелей», как у Эвариста Галуа, и сложено оно было тем же хитрым способом. Только на этом, на обороте, было написано несколько слов от руки: «Три быстрых удара, два медленных». Почерк совпадал с тем, которым были написаны стихи.

Выйдя на улицу, Валантен обнаружил, что совсем стемнело. Температура резко понизилась, и влажный воздух сгустился в плотный туман, подкрашенный местами желтушным светом фонарей. Полицейский едва различал под ногами мостовую, по которой шел, но, зная город как свои пять пальцев, считал, что беспокоиться ему не о чем, и потому решил срезать путь через Сент-Антуан.

На ходу он предавался раздумьям. Разговор с Фелисьеной Довернь и откровения Аглаэ Марсо укрепили уверенность в том, что гибель Люсьена тесно связана с его недавним увлечением республиканскими идеями и внезапными переменами в образе мыслей и поведении. Эти события были слишком близки по времени, чтобы можно было их рассматривать как простое совпадение. Оставалось выяснить, как внезапное пробуждение политического сознания могло за несколько недель привести к самоубийству молодого человека, перед которым были открыты все пути. И Валантен решил, что ради этого, безусловно, следует рискнуть и постараться проникнуть в таинственный кружок республиканцев, которые собирались в «Трех беззаботных коростелях».

Занятый размышлениями о том, как лучше достичь своей цели, инспектор добрался до квартала Сент-Авуа с его грязными закоулками, вонючими улочками и удушливыми тупиками. Здесь, в этом темном, нечистоплотном уголке Парижа, влачили жалкое существование особого рода обитатели: беспризорники, чернорабочие, потерявшие заработок, подпольные проститутки, источенные сифилисом, воры и разбойники самого мелкого пошиба… И здесь, в этой городской трясине, четырьмя годами ранее Гиацинт Верн потерял след Викария.

При мысли о покойном отце Валантену почудилось, что ледяная рука сжала его сердце. Погребение Люсьена Доверня пробудило в нем скорбные воспоминания. На единственных похоронах, где он присутствовал до этого, провожали в последний путь его обожаемого отца. Валантен помнил чудовищную боль, которая мучила его в то время. Все случилось так внезапно… В одночасье его жизнь превратилась в страшную трагедию. Гиацинта Верна на набережной Сены сбил фиакр: лошади понесли, кучер не успел их удержать. Отец ударился головой и умер почти мгновенно. Несколько дней спустя, когда Валантен разбирал документы покойного, он нашел папку, спрятанную в потайном ящике секретера. Содержимое папки его потрясло. Словно с глаз резко сдернули пелену. Словно великое Зло с большой буквы нашло способ прорваться через барьеры, специально возведенные, чтобы удерживать его в стороне. На страницах, исписанных ровным, изящным почерком отца, все было подробно изложено. Валантен прочел страшную историю Дамьена, брошенного ребенка, который попал в когти чудовища. Он узнал, что Гиацинт Верн в тайне от него, единственного сына, семь долгих лет выслеживал Викария, вкладывая в эти поиски всю свою энергию, не скупясь на силы и средства. Это позволило ему найти логово монстра, и далеко не одно, но всякий раз, когда он приезжал на место, было слишком поздно. И в конце концов он потерял след Викария в суете кварталов парижской черни.

Благодаря отцовским записям Валантен шел по следам Викария, запачканным кровью убитых им невинных жертв, и постепенно впадал в беспросветную печаль, мало-помалу перешедшую в депрессию. Он замкнулся в себе, погрузившись с головой в подавленное состояние, из которого мог бы уже не вынырнуть, если бы не проснувшееся желание продолжить дело отца. Оно-то и вывело его из прострации. В глубине души созрела убежденность в том, что он обязан принять эстафету. Теперь он был уверен, что отныне никто, кроме него, не сможет прийти на помощь Дамьену. Только смерть Викария вырвет мальчика из тенет вечной ночи.

На колокольне церкви неподалеку прозвонили девять раз. Этот звук, странным образом приглушенный густым туманом, донесся до Валантена как сквозь вату и отвлек его от раздумий. Молодой человек обнаружил, что уже довольно давно бредет в этом мареве, потеряв все ориентиры, наугад, касаясь тростью фасадов домов, чтобы не свернуть с тротуара. Он остановился и попытался понять, где находится. В тот же миг ему показалось, что за спиной прозвучало и смолкло эхо чужих шагов: кто-то тоже остановился, с небольшой задержкой. Валантен замер и подождал в полной тишине. Больше никаких звуков не было слышно. Вероятно, ему просто померещилось, или туман создал такой странный резонанс его собственных шагов.

Таблички с названиями улиц было не разглядеть, так что молодой полицейский решил довериться чутью и продолжить путь наобум. Ему достаточно следовать по улицам, ведущим слегка под уклон, чтобы выйти к набережным Сены, а там будет нетрудно сориентироваться и добраться до своего дома на левом берегу. Утвердившись в этом решении, он продолжил нелегкое путешествие в непроглядном мареве.

Однако через несколько сотен метров ему опять пришлось остановиться. Тот же звук прозвучал эхом к его шагам. Можно было подумать, что кто-то следует за ним на некотором расстоянии, подстраивая свой шаг под него. Валантен прислушался. Все было тихо. Ватная тишина, почти осязаемая, заглушала привычные шумы города. «Воображение, что ли, разыгралось?» – нахмурился инспектор. Он хорошо знал дурную репутацию этой части Парижа. Здесь каждую неделю оплакивали новых жертв насилия, порожденного беспросветной нищетой, разъедавшей души. Кражи, разбойные нападения, сведение счетов… А поскольку почти все жертвы были из бедняков или из преступного мира, власти в большей или меньшей степени закрывали на это глаза. Периодически полиция совершала рейды по трущобам, в результате чего удавалось на время распугать девиц легкого поведения, бродяг, беспризорников или, в лучшем случае, арестовать несколько беглых каторжников.