Бюро темных дел - Фуасье Эрик

Заинтригованный Валантен прошел мимо нее не останавливаясь, затем, сделав еще несколько шагов по аллее, укрылся за сараем с погребальными инструментами, откуда можно было наблюдать за женщиной, оставаясь для нее невидимым. Когда она наконец решила покинуть кладбище, у последнего пристанища Люсьена Доверня остались только могильщики. Одинокая незнакомка словно нарочно задержалась здесь, чтобы попрощаться с покойным наедине.

Валантен, поджидавший у выхода, незаметно двинулся за ней. Кто эта женщина? В каких отношениях она была с Люсьеном Довернем? Может ли она быть полезной в расследовании? Пока инспектор следовал за ней на расстоянии так, чтобы она его не заметила, эти вопросы настойчиво теснились у него в голове. Если поначалу он был раздосадован временным переводом в «Сюрте», то теперь должен был признаться себе, что делу Доверня удалось завладеть всеми его мыслями. В этой истории было слишком много любопытных обстоятельств. Молодой человек без видимых причин выбросился из окна на глазах у родной матери. На лице трупа застыла блаженная улыбка. До смерти он состоял в подпольном обществе… А теперь вот еще появилась таинственная незнакомка, явно знавшая покойного, и при этом до сих пор никто из его родных не упоминал о ее существовании. Вполне достаточно оснований для того, чтобы почувствовать азарт и вступить в игру.

Продолжая слежку, Валантен повнимательнее изучил объект. По осанке и походке он дал бы ей лет двадцать – двадцать пять. Одета она была довольно изящно, но вещи приобрела не в дорогом ателье. Определить ее общественное положение было сложно. Явно не простолюдинка, не поденщица и не прислуга, но и не дама из высшего света. Ткань плаща была среднего качества, покрой не безупречен, а обувь – старая, поношенная, из-за чего ее обладательнице приходилось старательно обходить лужи в выбоинах брусчатки. Кроме того, у ворот Пер-Лашез ее не ждал экипаж, и, несмотря на дождь, она не остановила ни один из двух свободных фиакров, попавшихся по дороге.

Вслед за женщиной Валантен вошел в Париж через заставу Онэ, миновал женскую тюрьму Птит-Рокетт, пересек канал Сен-Мартен и направился к бульвару Тампль. Плохая погода распугала горожан – обычно они собирались здесь на гуляния, и веселье не утихало с вечера до поздней ночи. Сейчас на аллеях вдоль мостовых большинство ярмарочных павильонов стояли с закрытыми дверями. Разноцветные вывески казались тусклыми и унылыми под дождем; полотно шатров печально хлопало на ветру. Женщина в капюшоне торопливо зашагала прямиком к фронтону одного из небольших театриков.

Валантен тоже ускорил шаг, чтобы ее догнать. Увидев, что она свернула к служебному входу старого «Театра акробатов», возглавляемого знаменитой мадам Саки [33], он решился ее окликнуть.

– Прошу прощения за дерзость, мадемуазель, – сказал он, удержав незнакомку за локоть, – но не могли бы вы уделить мне пару минут?

Молодая женщина порывисто обернулась и, чтобы лучше рассмотреть дерзкого преследователя, приподняла капюшон, открыв личико пикантной брюнетки.

– Дайте-ка я угадаю, – промолвила она, смерив его взглядом с головы до ног. – Бьюсь об заклад, вы такой же, как прочие. У вас у всех одно на уме.

– Могу я полюбопытствовать, что именно, по-вашему? – Валантен был уверен: она ошиблась в его истинных намерениях, решив, что имеет дело с вульгарным соблазнителем.

Но ее ответ, произнесенный с очаровательной улыбкой, совершенно сбил его с толку:

– Убить меня, разумеется! Что же еще?

Глава 11. Шаги в тумане

– Жуткая бойня, воистину! С начала года я веду подробный учет. Меня сто тридцать пять раз зарезали, двести пятьдесят шесть раз отравили, а уж соблазнили и похитили и вовсе пятьсот двадцать девять раз! [34] Так что, сами понимаете, когда вы подошли ко мне у дверей «Театра акробатов», я не могла не подумать, что вы один из тех драматургов, которые спят и видят, как я испускаю последний вздох на подмостках под благосклонным взором прекрасной Талии [35].

Ее звали Аглаэ Марсо, и недавно ей исполнилось двадцать два. Она была актрисой. Броская, искрящаяся красота обеспечивала ей роли юных героинь в коротких драматических интермедиях между номерами мимов и акробатов – гвоздей представления в театре мадам Саки. За последний год молодой Довернь стал завсегдатаем театральных залов на бульваре Тампль и сделал из прекрасной актрисы, чей талант его заворожил, свою официальную музу.

– Он бывал на наших представлениях почти каждый вечер, – продолжала рассказ Аглаэ, деликатно дуя на горячий шоколад в чашке, когда они с инспектором сидели за столиком в кафе напротив театра. – Так забавно хорохорился, так старательно пускал пыль в глаза, хотя едва оторвался от мамкиной юбки и еще не познал ни одной женщины. Я находила это очень милым. Он говорил, что я слишком хорошая актриса, чтобы довольствоваться игрой в бульварных мелодрамах и водевилях. Что я, дескать, должна блистать на сцене «Варьете», а то и «Французского театра». Грозился написать для меня величайшую роль в пьесе, которая затмит собою шедевры всех его предшественников в драматургии. И надо сказать, он не терял времени даром: порой ночами напролет, запершись в своей комнатке, исписывал страницу за страницей.

– Вы говорите это с иронией, – заметил Валантен.

– Ну, его мнение о моем якобы несравненном таланте и уверенность в том, что сам он превзойдет Скриба и Гюго, доказывают, что в драматическом искусстве бедняжка разбирался не лучше, чем в женщинах. Однако этим он меня и подкупил – своей чистотой и наивностью. Люсьен был из тех чудаков, которые, проспав свидание из-за бессонной ночи над рукописью, потом несколько дней посылают своей даме один роскошный букет роз за другим, чтобы испросить прощения!

Валантен все не решался задать вопрос, который его занимал. Он не хотел спрашивать об этом напрямую, чтобы не обидеть собеседницу, а отсутствие опыта в общении с женщинами и вовсе заставляло его чувствовать себя не в своей тарелке. Некоторое время он ломал голову в поисках подходящей формулировки, но так ничего и не придумал. В итоге он ляпнул от отчаяния:

– Вы его любили?

Красавица-актриса поставила чашку на стол. Взгляд ее на миг омрачился, ничуть не рассеяв исходивших от нее задорного обаяния и дружелюбия. При этом в ее одухотворенном лице с упрямым подбородком и огромными глазами цвета золотистого каштана не просматривалось и намека на слащавость.

– Если вы желаете знать, не был ли он моим любовником, ответ нет, – произнесла она наконец, глядя в глаза инспектору. – Буду честной до конца: сам Люсьен от этого не отказался бы. Но как можно влюбиться в мужчину, который вызывает в большей степени материнские чувства, нежели желание спать с ним в одной постели? Он был для меня скорее братом, чем возможным кавалером. Его неожиданная смерть меня опечалила донельзя.

Чтобы скрыть неловкость, инспектор откашлялся в кулак.

– Мне именно так и показалось сегодня на похоронах, – сказал он.

– Ах, вы там были?

Валантен кивнул. За несколько минут до этого, представившись девушке как инспектор полиции, расследующий обстоятельства смерти Люсьена Доверня, он умолчал, что следовал за ней от самого кладбища.

– Почему вы держались в стороне? – спросил молодой человек.

– Мне подумалось, Люсьен хотел бы, чтобы я проводила его в последний путь. Но посудите сами, было бы уместным мое присутствие среди тех благородных дам и господ, которые туда явились? Едва ли.

Она сказала это безо всякой горечи или обиды – просто констатировала очевидное, то, с чем не поспоришь. И Валантен невольно взглянул на нее с новым интересом. Похоже, он познакомился с весьма необычной особой, обладавшей искренностью, твердостью характера и привлекательной внешностью, но при этом начисто лишенной жеманности и деланого кокетства, столь характерных для танцовщиц и актрис.