Далия Трускиновская - Подметный манифест
Архаров эту девицу знал - она жила неподалеку от Лубянки, близ того каменного Кузнецкого моста., что дал название всей улице. Он встречал ее как-то у княгиги Куракиной, сестры графов Паниных, на Мясницкой, и в доме Татищева, что у Красных ворот. Там ею вслух восхищались и прочили ей знатных женихов, однако втихомолку посмеивались - где таких в Москве сыщешь? Да и не первой свежести девка - двадцать четвертый, что ли, годок пошел.
Архарову и самому намекали, что сватовство было бы принято благосклонно, однако он не торопился - о княжне ходили кое-какие слухи. Хотя и лицом, и станом она ему нравилась - была статна и румяна от природы, с правильным красивым лицом, вот только рот его несколько смущал, было в складке губ нечто неприятное. Таким губам доверять никак не следовало.
Суворовы, старший и младший (матушка жениха давно скончалась) принимали поздравителей. Архарову было любопытно, как себя чувствует жених, надумавший заводить семью довольно поздно - Александру Васильевичу месяц назад исполнилось сорок три. Он собирался прочитать по лицу правду об этом внезапном и решительном поступке - не может же быть, что лишь по отцовскому настоянию генерал сподвигся на брачные узы.
Суворов-младший был, как всегда, звонкоголос и подвижен, хотя прихрамывал. На поздравления отвечал бойко, но как-то скучно: долг ему, изволите ли видеть, выполнить пора настала. И ведь не врал - недаром о его праведном образе жизни уж чуть ли не легенды ходили. Точно не врал - даже когда толковал, что Богу-де неугодно, ежели люди не множатся, толковал искренне! Однако несколько сбивали Архарова с толку подвижные брови, постоянно меняющее выражение сухого морщинистого лица… такие живые физиономии ему не часто встречались…
И Архаров признался себе, что, коли бы судить по лицу, он вовеки бы не принял этого сутуловатого невысокого офицера за полководца, коего считали одним из наилучших в российской армии. И только утешало, что имя герою соотвествовало: Александр - сиречь защитник людей, а про Суворова все знали, что солдат он бережет.
Но утешало недолго. Дамы и молодежь пристали к жениху с вопросами: которую из книг он наипаче всего уважает.
- А вы угадывайте, - предложил Александр Васильевич.
Перебрали едва ль не все имена, русские и французские, зная, что Суворов владеет языками. Он только мотал головой да иногда крестился, что, видимо, означало: борони меня Господь от такого непотребства. Наконец все умаялись и стали просить его сознаться.
- А все просто, - сказал он. - Люблю книги полезные - «Домашний лечебник» да…
Тут он стрельнул глазами вправо и влево, словно отыскивая лишние уши. Не сыскал - пожилых дам рядом не слуучилось, и тогда лишь негромко, но бойко и с большим лукавством выпалил:
- «Пригожую повариху»!…
Тут Архаров и растерялся. «Пригожая повариха» была одной из немногих известных ему книг, и никакой большой пользы он в ней не обнаружил - надо же, была, оказывается, польза! Или все же нет? Уж больно весело глядел Суворов - поди докопайся, что он имел в виду.
Архаров таких загадок не любил. Они обычно сбивали его с толку. Впрочем, от Суворова чего-то этакого и следовало ожидать. И то, что Бибиков вдруг широко улыбнулся, тоже несколько смутило. Он уразумел суть шутки, Архаров же - нет, и оттого пришел в сумрачное состояние духа. А когда он напускал этот сумрак на тяжелую свою физиономию - посторонние старались близко не подходить.
Суворовский визит был недолог - вся Москва спешила на Большую Никитскую с поздравлениями, гости толклись в сенях, - и Архаров с Бибиковым вскоре откланялись. Бибиков уже беспокоился - ему следовало быть в Казани.
На следующий день после того, как он уехал, в кабинет к Архарову неожиданно попросился Клашка Иванов.
- Ваша милость, - сказал он. - Приказание ваше выполнил, да толку не получилось.
Он достал из-за обшлага мятую тетрадку и неуверенно протянул обер-полицмейстеру.
- Как так?
- В театре сказали - сие есть трагедия про самозванца, а они такой не ставят.
- Какого самозванца? - удивился Архаров. - Мать честная, Богородица лесная! Уже кто-то успел настрочить?!
Он первым делом подумал про злодея, осадившего Оренбург.
Клашка выронил тетрадку и подхватил у самого пола. Затем положил на край стола, глядя на нее с изумлением.
- Сашка! - крикнул было Архаров и тут же вспомнил, что секретарь сидит дома с больным горлом.
- Ваша милость, я в театре расспрашивал - нигде более в Москве про самозванца трагедий не играют, - сказал Клашка. - И не собираются. А это, сказывали, давешнее сочинение господина Сумарокова. Когда-то раньше его на театре играли, а теперь - нет.
- Трагедия про самозванца, говоришь? - Архаров взял тетрадку и сунул в карман кафтана. - Ну, ладно.
Вечером, вернувшись на Пречистенку, он первым делом пошел навестить секретаря.
Саша сидел в постели с обмотанным горлом и держал на коленях какую-то очередную астрономию.
- Молчи и слушай, - приказал Архаров. - Вот трагедия. Прочитай внимательно, сделай экстракт. Молчи, не говори, коли что - кивай или мотай башкой.
Саша кивнул, взял тетрадку, раскрыл и тяжко вздохнул.
- Ты чего? - забеспокоился Архаров.
- Это еще почище Тредиаковского будет… - просипел Саша.
Сию фамилию Архаров знал - и, хотя сам подавно не читал трудов Тредиаковского, смысл сравнения понял: весьма увесисто, с древними словесами, и человеку нынешнего времени уразуметь затруднительно.
Саша собрался с силами, трагедию прочитал, и утром к фрыштику Архарову принесли записку. Она гласила: надобно послать кого-то из слуг в книжную лавку и узнать, подлинно ли трагедия о самозванце напечатана, как это делается с иными трудами Сумарокова; коли напечатана - купить, поскольку иные места Сашу несколько смущают.
Архаров, почти не удивившись - тетрадка уже казалась ему очень подозрительной, - пошел к секретарю. Меркурий Иванович, сидя на краю постели, отпаивал того каким-то декохтом, изготовленнм из сока черной редьки, и Саша уже мог говорить более внятно.
- Гляньте, Николай Петрович, - Саша показал вымаранные строчки. - Кто-то сию трагедию переделывать взялся. Вон, я разобрал:
Зла фурия во мне смятенно сердце гложет,
Злодейская душа спокойна быть не может.
- Не враки, чистая правда, не может, - согласился с незримым стихотворцем Архаров. - Чего ж ее вымарывать?
- Вот и я рассуждаю - для чего? Только, Николай Петрович, тут такая тонкость - эти строчки из преогромного монолога Димитрия Самозванца. Он в сей пьесе главный и единственный злодей - и сам себя злодеем на каждой странице честит!
- Уж так ли на каждой?
- А вот! - Саша показал еще на две вымаранные строчки. - Я и эти разобрал. Извольте:
Я к ужасу привык, злодейством разъярен,
Наполнен варварством и кровью обагрен…
- Наполнен варварством? - переспросил Архаров.
- Именно так, Николай Петрович. И все сии кумплиманы Димитрий сам себе говорит. Такая диковина.
- Ну так и неудивительно, что кто-то разумный эту дурость замазал, - решил Архаров. - Так сам о себе говорить может разве что умалишенный… надо за Матвеем послать, он намедни про спятивших рассказывал, может, чего присоветует.
- Сообразно логике человек, взявшийся вычеркивать из трагедии явные глупости, должен хотя бы самые крупные заметить, - сказал Саша. - А вот, извольте, что не просто оставлено, а обведено чернилами и сбоку знак «нота бене».
- Какой знак?
- «Нота бене», сиречь по-латыни - «заметь хорошо».
И Саша прочитал четыре строки из первой же речи самозванца:
Российский я народ с престола презираю
И власть тиранскую неволей простираю.
Возможно ли отцем мне быти в той стране,
Котора, мя гоня, всего противней мне?
- Но и тут вымарано, - добавил Саша. - Неведомый правщик замазал два слова - «мя гоня». И далее постоянно те же диковины - одно вычеркнуто, иное - «нота бене». Вот я и хочу докопаться - что за притча? Но для того мне нужно иметь подлинное сочинение господина Сумарокова.
- Пошли Никодимку в книжную лавку, - сказал Архаров. - А сам из кровати - ни ногой. Потом доложишь. Меркурий Иванович, я Матвею записку отправлю, когда придет - ни капли не наливать, хоть бы в ногах валялся и помирал. Да уж, кстати о покойниках…
- Жив, ваша милость, - отвечал домоправитель. - Все дивятся, а он жив. Пробовали в рот ему теплый бульон вливать - верите ли, проглотил. Костоправ, что Марфа Ивановна прислала, сказывал - позвоночный столб не посередке поврежден, а что-то там отломилось. Может, обломок сам понемногу с места сдвинется и станет неопасен. А шевелить нельзя.
- Он хоть разумеет, что тут за ним ходят, лечат его, помереть не дают? - спросил Архаров.
- Что-то он разумеет, хоть и немец.
- Ты уверен, что немец?
- Сдается, так. Я нарочно ему по-немецки песенку спел, так у него слеза выкатилась.
Архаров по этому поводу имел свое особое мнение: Меркурий Иванович петь любил, имел в своей комнате флейту и спинет, заучивал все модные песенки, вот только слушать его можно было лишь при особо благожелательном к нему отношении. Возможно, кучер просто обладал чутким к музыке ухом…
