Далия Трускиновская - Подметный манифест
- Николай Петрович… - несмело обратился Саша.
- Ну, чего тебе?
- Как… как вы… как вам… то есть… - Саша сбился с мысли, Архаров же помогать не стал.
Он улаживался в постели поудобнее. Кирпич под периной действительно давал хорошее тепло, оставалось умостить на нем обе ступни.
- Что вы ощущали там, на Болотной площади? - спросил наконец Саша.
- А что я должен был ощущать?
Архаров не то чтобы забыл свои странные мысли на эшафоте - а просто не считал эти соображения темой для разговора. И к тому же мысли следовало додумать до конца. Как и мысль о имени «Емилиан», тоже словно бы повисшую в воздухе.
Но сейчас он уже размяк, расслабился, распустил те железные скобы, в которых держал себя, как щеголиха распускает шнурование. Сейчас ему хотелось чего попроще - после горячих щей и спасительного травничка…
- Но вы же, вашими устами то бишь… писалась история…
- История устами писалась? Эк ты красно выражаешься. Никакая это, Сашка, не история. Был казак, славы захотелось, взбаламутил народ, наобещал того, чего в натуре не бывает и быть не может - и непременно даром. Ну, изловили, казнили. Какая ж это история? О нем, поди, через десять лет напрочь забудут. А о тех, кто был при его казни - и того скорее. Истории, Сашка, сдается мне, вообще нет.
- А что же есть? - спросил потрясенный таким откровением секретарь.
- Служба, - отвечал обер-полицмейстер, уже поняв, что поспать не удастся. - Каждый на своем посту служит, как умеет и чтобы обстоятельствам соответствовать. Коли этого не станет - то вспоминай не вспоминай былые победы, толку мало. Вон ты про историю Петра Великого мне толковал. Ни черта я, Сашка, не запомнил, только одно слово - Полтава. И то потому, что дед про нее сказывал. Так не будь службы - не было бы никакой Полтавы. И дед мой тогда, стоя в каре, менее всего помышлял об истории. Он служил Отечеству и своему государю, вот и вся наука… Когда что-то происходит, нет истории, а есть служба.
- Так сегодня, на площади?…
- Ага, понял. Она самая и была. Охрип, осип и одурел, все эти пункты по бумажке читаючи. Теперь твой черед. Что там у нас?
- Господина Лесажа сочинение, «Хромой бес».
- Да что ты, Сашка, сдурел? - удивился Архаров. - То тебе «Влюбленный дьявол», то «Хромой бес»! Гляди, отправят тебя, дурака, в монастырь на покаяние!
- Книжка занимательная, - сказал Саша. - Коли бы я вам Расина трагедию принялся читать, вы бы в меня стулом запустили. А про беса слушать будете.
- Он что, Расин, на манер нашего Сумарокова?
- Да вроде того.
Архаров вспомнил всю возню и суету вокруг тетрадки, вспомнил не вирши даже - свое ощущение, ими вызванное, ощущение какой-то огромной, прямо вселенской неправды в словах и в поступках трагических любовников, происходящее от потрясающего многословия - сам он знал, какова на вкус немота и каково на вес молчание…
- Ну, Бог с тобой, читай тогда Лесажа.
Рига, 2005
