Сердце знает - Игл Кэтлин

— Ты собирался стать звездой, и это пугало меня.

— Ты верила мне?

— Ты верил себе, и это было главное.

— Папа хотел, чтобы я закончил школу. Но у меня был шанс, который мог больше никогда не подвернуться. У меня была эта штука с сердцем, когда я был еще ребенком. Ничего серьезного, просто небольшая тахикардия. Я никому не говорил. Отец знал, но я не позволял ему никому рассказывать. Это никогда не мешало мне. Я прошел все медосмотры. Я прошел армейский медосмотр. И я должен был играть в баскетбол. Я должен был. Какое неудобство быть верзилой, когда ты ребенок? Нужно было превратить это в достоинство, понимаешь?

— Так это генетический… ммм…

— Сбой? Говорят, что возможно. Картер и Роуз проходили тесты, и у них все в порядке. Пока с их детьми тоже все в порядке. Но если бы у меня были дети… — Раньше он не особенно задумывался об этом, о своих детях, и, разговаривая об этом, — всерьез, как она этого хотела, — он говорил и для себя. — Скажем так, если бы у тебя была такая лошадь, как я, ты бы не пустила ее в свою конюшню. Немного жалко, потому что я — чертовски хороший экземпляр, кое в чем.

— Думаю, это мы уже установили, — согласилась она, чертовски серьезно. — Какие тесты проходили твои брат и сестра?

— Анализы крови, на случай чего-нибудь генетического. Это проблема, которая как бы преследует человека, особенно, в юном возрасте. Она может проходить без всяких симптомов.

— А потом однажды…? — продолжила она нежно.

— В один прекрасный день у тебя начинает кружиться голова после работы. Потом тебе кажется, что у тебя литавры в груди. Потом семифутовый нападающий приземляется у тебя на груди, ломает тебе пару ребер, один чертов специалист отсылает тебя к другому, они ставят диагнозы, прогнозируют, и единственное, в чем ты уверен — что ты уже вне игры.

— Это был твой выбор?

— Я бы рискнул и продолжал играть, если бы решал я, — сказал он. — У них все еще нет заключительного мнения об этом заболевании — оно является разновидностью чего-то другого — а узнаешь ты об этом, когда падаешь замертво на кортах. Но многие живут с этим. В любом случае, это был мой выбор, не раскрывать свою историю болезни. Я не играл весь сезон с этими ребрами, а потом ушел.

— Так что теперь… ты выглядишь в порядке. А риск… а шансы…

Он не мог не смеяться. Просто не мог. Патологическая картежница оценивала шансы, не могла без этого. Ему хотелось сказать ей: «Ну, примерно пятьдесят на пятьдесят — игра во внезапную смерть». Но надо было помнить, что она еще не переварила эту новость, и ее чувство юмора заметно отличалось от его. Поэтому он просто смеялся.

Она повернулась и стукнула его по плечу: — Я не хочу, чтобы с тобой что-нибудь произошло!

— Не хочешь? — Он закрыл ее рот поцелуем, как мальчишка на школьном дворе, платя поцелуем за удар. — Я хочу, — прошептал он, убирая руку с плеча и прикасаясь к ее груди. — Я хочу, чтобы ты произошла со мной. Заставь мое сердце подскочить.

— Так оно у тебя скачет, вот в чем проблема?

— Проблема в том, что оно качает кровь, почти как твое и любое другое. — Он потянул ее руку вниз, прижимая к себе, к давно вылеченным ребрам, к ремню, который он скоро расстегнет, к молнии, которая удерживала на нем джинсы, от которых хотелось избавиться. — В данный момент, оно качает большую ее часть прямо сюда. Видишь? Ты уже происходишь со мной.

Она погладила его мужское естество. — А как насчет твоей головы?

— С ней тоже все в порядке. — Он нашел змейку на ее платье. Она расстегнула пряжку ремня, и он рассмеялся, не потому, что вел себя невероятно умно, а потому, что был счастлив. — С ней все в порядке. Она устремилась в небо. К звездам.

— Я заставлю тебя прикоснуться к ним, — сказала она, и он приподнялся, чтобы помочь ей расстегнуть платье. Оно соскользнуло с плеч, и он увидел белые кружевные чашечки, к которым был счастлив прикоснуться, он сказал ей об этом, расстегивая ее лифчик.

— Нет, — сказала она, гладя рукой его плоть. — Коснись облаков, мой прекрасный мужчина, а я прикоснусь к этому райскому лучу.

11

Бой барабанов, доносившийся снизу, был мощным и нежным. Звезды высоко в небе словно раскачивались на качелях. В объятьях Риза Хелен чувствовала себя маленькой и в то же время такой значительной.

Здесь, на вершине холма, где только один камень-часовой мог ее увидеть и только любимый мог к ней прикоснуться, ей было удивительно спокойно, и чувство опасности ушло, стало нереальным. Где-то в глубине сознания по-прежнему тревожно хлопали на ветру красные флажки, но она не позволила им снова овладеть ее мыслями и все испортить. Только не сейчас.

Она знала, что этот миг не может длиться вечно, но хотела пережить его именно так, до конца. Все мысли ее были только о том, как много они дали друг другу, и как бесконечно много она могла ему предложить. Ощущение полноты счастья вытесняло все другие чувства.

Ее руки ласкали его, ее тело поило его, и, когда она обвила его ногами, принимая любимого, он уступил, сдался и отдал ей свое семя. Она ни за что не смогла бы говорить об этом, — любые слова звучали бы банально. Но в этой звездной ночи не было места стыдливости. Бездонность черного неба и тревожный бой барабанов пугали своей грозной первозданной красотой. Время ушло, и пространство перестало существовать — и главным было то, что происходило между ними.

В первую очередь потому, что это было семя Риза, всесильное, дающее жизнь и извечное, как соль земли.

Земля, жизнь, Риз … Назад к реальности. Сразу нахлынули мысли, полные тревог и мелких страхов, и она прижалась к его груди, напряженно вслушиваясь, пытаясь уловить ответ: «Как ты там, любовь моя? Тебе уже лучше?»

Класс-но! Класс-но! Класс-но!

Его сердце билось мощно и ровно, и она не могла представить, что его сердце может сбиться с этого ритма, чтобы там ни говорили об утолщении мышцы и нехватке кислорода, из-за которых у него все эти боли. От этого он не может умереть! Он такой сильный. Он не должен. Его большая рука ласково прижимала ее к безупречному мускулистому телу, заботливо защищая от холода, идущего от земли. Он казался надежным и неуязвимым, как крепость. Его никому не одолеть.

А ее сын?

Этот страх за сына вовсе не был пустым, необоснованным беспокойством о ребенке, который часто испытывают матери. Сидней был еще мальчиком. У него были отцовские глаза и нос, и улыбка у него была точь-в-точь, как у отца. И еще вчера она мечтала, чтобы Сиднею досталось не ее, робкое и полное страхов, а отцовское большое и отважное сердце.

Но это было вчера. Сегодня она любила его отца больше, чем когда-либо, и все же она молилась о том, чтобы ее сын не унаследовал отцовское сердце. Страстное желание, еще одна из ее бесчисленных молитв. Не отнимай у меня сына, сохрани его от болезней и слабостей, пусть он никогда не узнает, что я сделала, и не возненавидит меня за это, Господи, я прошу тебя … Не покидай меня никогда. Я все улажу, дай мне только время.

Незаметно для себя она прижалась к нему так крепко, словно от этого зависела ее жизнь. Риз повернул голову, чтобы увидеть ее глаза. — Что случилось? Надеюсь, это не приступ жалости?

— Нет, — она постаралась расслабиться. — Это от возбуждения.

— Могу поспорить, что не только, — сказал он, осторожно отделив одну прядь ее волос и наматывая ее на палец. — А может быть, учитывая краткость момента, это стремление получить гарантии, что я приду еще.

— Разве не ты хотел, чтобы я появилась в твоей жизни?

— Хороший ответ. Чтоб не умничал. — Кончиком пряди, как кисточкой, он провел по ее губам. — Я хочу, чтобы мы были откровенны друг с другом.

— Я опять сказала что-то не так? — Она хотела только одного — доставить ему удовольствие, хотя слишком изощренной в этом искусстве ее нельзя было назвать.

— Ты сделала все прекрасно. Но не дала мне перехватить инициативу. Я хочу любить тебя так, как я умею, и чтоб ты этого не боялась. Это меня не убьет, уж можешь мне поверить.