Игорь Чубаха - Тайна Черного моря
— А чего это у тебя пять одинаковых «Фалькенброев» стоит, а? — громко поинтересовался Семен.
— А ты на этикетки взгляни, недотепа! — донесся с веранды веселый, азартный голос друга.
А чего генералу на них глядеть? На них, этикетках этих, печатались игральные карты: если соберешь покерную комбинацию («стрит» там или «флеш-ройаль» какой-нибудь), то тебе премия светит — от десяти тысяч франков, в зависимости от расклада. Не хухры-мухры. В князевской же коллекции стояли бутылки с этикетками «червовый туз», «крестовый туз», «пиковый туз», «джокер» и «бубновый туз».
Семен отвлекся от их созерцания, обернулся на шум за спиной.
Князев с прижимаемым к груди подносом, на котором были и лимончик, и стаканчики, и початая бутылка, появился в дверном проеме. Лучи заходящего солнца очень контрастно выписали на некрашеных половицах человеческий силуэт. Один луч угодил в бутылку и, расколовшись, замигал семафором.
На фоне закатного света вокруг головы Ивана седые коротко стриженные волосы светились, словно ореол. Лица друга Семен не видел, но точно уловил своим многолетним нюхом, что — вот он, вот он, момент. Пора. Сейчас или никогда. Отринул всяческое дружелюбие, глубоко вздохнул и на выдохе тихо произнес, как в спину другу выстрелил:
— Знаешь, Иван, а я, кажется, нашел твоего сына.
Князев поднос не уронил.
Эпизод тринадцатый
Интерлюдия
Короче, ребята, попал я. Была ли наша встреча лишь дурацким совпадением или тут приложили свою потную ручонку некие могущественные силы? Вот уж не знаю. Эх, да что попусту голову ломать — что случилось, то случилось. Попал и попал. Видать, у меня судьба такой... Ладно, чего уж там.
Значит, так: я — Иван Анатольевич Князев, двадцатитрехлетний младший лейтенант, трехсотзоргеист (или, как теперь приказано выражаться, двухмегатонник), ничейный агент спецслужб Советского Союза, мастер, скажу с ложной скромностью, по четырем видам спорта и кандидат по девяти; высокий статный голубоглазый блондин. А сколько женских сердец разбилось о мое каменное сердце, и не сосчитать! И — Эвелина Зигг, двадцать один год, уроженка Польши, сотрудница французской, итальянской, канадской и португальской разведок, а на самом деле — секретная агентесса ЦРУ; высокая, стройная, тогда — коротко стриженная брюнетка. Сколько мужчин обожглись о ее ледяную душу!
Ясное дело, в моей жизни были женщины, не будем кокетничать, много женщин — и в курсантские годы, когда с толпой сорвиголов мы бегали в лихие самоволки, и после, когда по долгу службы приходилось трахать жен послов и сенаторов... Но, скажу высокопарно, в моем сердце никогда не поселялось чувство, которое принято называть Любовью. Понимаете, меня, почитай что с пеленок, страна воспитывала, Советский Союз наш нерушимый, и прежде всего я был советским офицером. Поэтому чувство долга перед Родиной для меня всегда стояло выше всех прочих чувств. Так-то.
Конечно, были мужчины в жизни и Эвелины Зигг, чего уж греха таить, — и в колледже, и на муштре в разведшколе, и после, когда по долгу службы приходилось трахаться с послами и министрами... Но в Настоящую Любовь она не верила. Не верила, и хоть ты тресни. Феминисткой законченной она была, вот что, работа, работа, работа — другого для нее и не существовало вовсе, а мужиков она использовала лишь как средство для достижения цели. Причем, заметьте, чужой цели, цели командования своего сучьего, сути которой, цели то бишь, она частенько даже не просекала.
Как, за каким лядом нам выпало встретиться, я не знаю. И вряд ли узнаю когда-нибудь.
Мы встретились в пятьдесят восьмом, на карнавале в Венеции. Я прибыл туда, чтобы «рассекретить» исход тайной встречи америкосовского стального и иранского нефтяного королей (давайте без имен, а?) — те должны были договориться о нюансах новой политики в отношениях с Хрущевым, что, безусловно, весьма интересовало советское правительство. Я поселился в отеле «Корона» и в вечер перед встречей «высоких сторон», чтобы обдумать последние детали операции, спустился в бар. Ее я увидел сразу и — бац! — сразу понял:
она. Вот моя судьба. Бляха-муха, никогда в такие штучки вроде любви с первого взгляда не верил, а тут на тебе...
Эвелину Зигг стале-нефтяные короли не интересовали. Она отмечала успешное выполнение очередного задания — убедить молодого перспективного режиссера экранизировать один из романов Яна Флеминга, задания «ястребов», которые на некоторое время одержали в Конгрессе верх над «жаворонками». Отмечала она в одиночестве и никого не хотела видеть. Поэтому, когда высокий симпатяга-блондин, улыбаясь во все шестьдесят четыре зуба, подсел к ней за стойку, она просто отвернулась от него, явно давая понять, что спутники на сегодняшний вечер ей не нужны... Но — вокруг буйствовал безумный, слепящий карнавал, но — блондин был столь галантен и остроумен, но — она чувствовала себя одиноко в чужой земле... И случилось то, что случилось.
Бляха-муха, да Ромео-то со своей Джульеттой драной — всего лишь недоростки желторотые. А я и Эвка были, ни много ни мало, разведчиками-профессионалами, огонь, воду и еще черт знает что прошли. Против шуров-муров этих сопляков итальянских на дыбы встали лишь их папашки с мамашками — люди пусть и крутые, но не дальше Вероны, или как там ее... За нашими же спинами стояли две, извините, Сверхдержавы, в одной из которых никто не знает, где еще так вольно дышит человек, а другая, сами понимаете, the land of the free and the home of the brave. Что-то общее есть, не правда ли? Ну, как бы то ни было, обе Палестины об стенку готовы были расшибиться, чтобы разорвать порочную связь между влюбленными. Между нами, иными словами. Короче говоря, девять раз нас пытались разлучить, причем четырежды — четырежды! — с применением необратимых, как принято у нас выражаться, методов (по два с каждой стороны). И девять раз нам посчастливилось избегнуть ловушек. Ей-богу, ни я, ни Эвка не собирались бросать работу... точно так же, как ни я, ни Эвка не собирались бросать друг друга. В нашем случайном романе не было государственной измены. В нашем случайном романе была лишь Любовь. Да-да, именно так: Любовь.
А эти мудилы из правительств прям взбесились. По дипломатическим каналам принялись закидывать друг друга гневными требованиями, униженными просьбами и всем таким прочим, чем принято закидывать друг друга в щекотливом ситуасьене. А нам, ребята, на все было наплевать: и на правильные фразы, и на угрозы, и на взывания к долгу чести. Что-что, а долг и честь у нас в крови бултыхались наравне с эритроцитами. Мы продолжали работать... каждый на своего хозяина.
Это странно, однако очень быстро обе державы смекнули: убеждать нас расстаться — бессмысленно, а уничтожать столь мощных агентов — глупо. И обе державы, что странно, махнули на нас рукой. Плюнули, короче, на нас с высокой колокольни. Дескать, работают, и ладно.
А вот потом случилось самое интересное — Эвка стала работать на Советы: я перевербовал ее. Да бросьте вы, неужели думаете, что эфемерные преимущества социалистической системы перед капиталистической привлекли ее? Ни хрена; просто агентесса Зигг любила меня, во-первых, и любила свою работу, во-вторых. А вот я любил свою страну, во-первых, и любил Эвку, тоже во-первых. Понятно, Родину предать я не мог, и подругу, черт возьми, бросить не мог... А ей, по большому счету, наплевать было, на чье правительство она работает. Такая уж она была, агентесса Зигг по имени... Эвелина.
Эвелина, Эвелина, четыре сладких слога. Как же так получилось?
Знаете, я считаю, что бабам, взращенным в странах с патриахальным укладом, по большому счету начхать, где работать. Зато у них наличествует некое подсознательное желание всецело подчиняться мужу. Умно, да?
...А потом, в декабре шестьдесят третьего, мы поженились, и подполковник Семен был свидетелем жениха... Может быть, ему, бляха-муха, приказали быть свидетелем? Не знаю. Сомневаюсь. Мы с Семкой все ж таки друзья. Кровные братья, почитай, бляха-муха.
...А потом была опасная, изнуряющая работа и была сжигающая, одурманивающая любовь. С Эвкой мы всегда работали в паре и никогда — против Америки. Советское командование пошло на эту уступку, ибо понимало, что только в спарке эти странные агенты сумеют выполнить самые невозможные задания. Нечего тут зубы скалить. Я сказал, невозможные, стало быть, так оно и есть. Если весил я две мегатонны, а Эвка — килотонн шестьсот, то вдвоем мы тянули на все пять мегов. Такая, блин, арифметика.
А вот чего никто не мог понять, так это как, откуда могли возникнуть чувства между гражданами враждующих государств? В кулуарах Первого управления КГБ поговаривали, что Иван Князев просто выполнял очередное задание — перевербовку сильного агента противника. Поговаривали, что Эвелина Зигг секретными каналами перегоняет на Запад информацию, которую во сне выбалтывает ее муж. Поговаривали даже, что оба перевербованы ЮАР и готовят что-то.
