Иоанна Хмелевская - Смерть беспозвоночным
— Пока все верно, мне все понятно, а главное, я подозревала как раз нечто подобное. Ты говоришь — срок действия договора закончился, это просто счастье, теперь она может делать что захочет. Книг ее в продаже не осталось, они же их не переиздавали и даже допечаток не делали из боязни окончательно поссориться с автором: она бы не выдержала и сама обратилась в суд, но тогда такая бы вонь поднялась — до неба! Она права, пришлось бы швыряться дерьмом друг в дружку, а тут бы еще вскрылись телевизионные финансовые подтасовки… Знаешь, все это сложно, пришлось бы до утра тебе объяснять.
— Так не объясняй, я все равно не пойму. Только у нее получилось еще хуже, потому что какие‑то деньги ей все же дали, а она взяла, не зная, за что платят, и теперь у нее голова идет кругом…
— А, вот теперь я все поняла. А на телевидении такие сплетни распускали… Договора не подписала, а гонорар получила… Будь я на ее месте, тоже не побежала бы судиться…
— А почему? — не поняла Лялька.
— Дело спорное, а кроме того, в суде я бы выглядела последней идиоткой. Представляешь, как мне нужна такая реклама!
— Все‑таки реклама… Но погоди, она еще что‑то о нем сказала, теперь я понимаю — о Поренче. А до этого я совсем, можно сказать, утонула в этом словесном потоке, потому что она говорила хаотично и обо всем сразу, немудрено, что и у меня голова пошла кругом. Так вот, она говорила, что он с ее папочкой что‑то такое комбинирует, и вообще, о ее папочке я ничего не поняла, только потом, когда она этого Поренча послала ко всем чертям и не желала его видеть, тот на ее папочку переключился. Кажется, она же их и познакомила в свое время, «в приступе умственного затмения», как она выразилась.
— Да как же она могла!
— Это случилось в самом начале ее знакомства с Поренчем, она еще не разобралась в нем, если не ошибаюсь, просто на улице мать увидела ее с этим Поренчем и чуть ли не силой затащила дочь домой. Вместе с Поренчем. Так он и познакомился с ее папочкой. А тот был тот еще тип!
— Это я как раз знаю, мне их соседка много чего порассказала о ее папочке. На месте Эвы я бы сбежала даже в Австралию, дальше уже некуда Хотя… можно проверить на глобусе.
Мы еще не прикончили бутылки вина, но все равно побежали ко мне в кабинет, где стоял глобус. Чтобы не ошибиться и проверить, что же находится еще дальше Австралии. Лялька предложила мне перерезать глобус проволокой, но я и без проволоки догадалась, что речь могла идти лишь о Новой Зеландии. Ну и прекрасно, климат там получше австралийского. Таким образом, мы наметили будущее Эвы Марш — пусть уезжает в Новую Зеландию!
Я уже разливала по бокалам остаток вина, когда Лялька вдруг вспомнила, что из‑за всей этой сумятицы Эва решила совсем переселиться с улицы Винни–Пуха. А я пожалела, что все‑таки не пронумеровала все темы, которые нам с ней надо успеть обсудить.
— …Ведь она все равно там не жила, — понеслась Лялька опять с бешеной скоростью, — ей, бедняге, приходилось скитаться по разным квартирам, то кго‑то из знакомых уезжал и можно было пожить у него, то жила у хахаля, то просто снимала комнаты за деньги, то возвращалась в свою квартиру, если отец куда‑то выезжал, но ей надоело так скитаться, и она решила где‑нибудь стабилизироваться, чтобы навсегда исчезнуть из поля зрения кровопийцы Поренча…
Я успела вставить — теперь в этом уже нет необходимости.
— А, в самом деле, — спохватилась Лялька, — видишь, все забываю. Значит, ты мне, на всякий случай, назовешь точное время — дни и часы, на которые ей необходимо алиби.
— Ну да, я тебе это уже сама предложила. И лучше бы ты сразу записала. У тебя есть чем писать?
У Ляльки оказалась в сумочке шариковая ручка, бумаги же в моем доме было достаточно. Я откупорила следующую бутылку вина и принялась, без зазрения совести, раскрывать ей тайные сведения, установленные расследованием.
— Начнем с первого трупа. У Вайхенманна, точнее, в его палисаднике обнаружено множество отпечатков пальцев и порядочно следов обуви. Менты догадались, что это следы чьей‑то обуви, потому что все они оказались залиты водой…
— В его палисаднике? — удивилась Лялька. — Это еще почему?
— А он устроил у себя автоматическую поливку, она включалась в определенное время, и в критический день и час самостоятельно включилась как раз перед тем, как был обнаружен его труп. Об этом я узнала не от следователей, а от пана Тадеуша.
— И труп тоже залило? — поинтересовалась Лялька.
— Нет, он лежал на террасе, а вот убийца мог оказаться на траве и не намокнуть, полицейский врач считает, что поливалка включилась примерно через час после убийства Вайхенманна. Выходит, убийца сбежал сухим. Менты в этом первом расследовании зачислили в подозреваемые, во–первых, меня, во–вторых, Вальдемара Кшицкого, ассистента покойника, но Магда Кшицкого оправдывает… Холера! — отвлеклась я. — А есть ли у Кшицкого алиби? Хорошо бы было, потому как я на его стороне, а одной Магды может не хватить…
Лялька сурово перебила меня:
— Вот, теперь ты отвлекаешься. Я не знаю ни Магды, ни Кшицкого, давай диктуй дальше, не сбивай меня, ну что схватилась за мобильник, потом ей позвонишь. Или Кшицкому, все равно.
Я послушно вернулась к Вайхенманну:
— Еще он был на ножах с одним типом, с писателем, но я его на дух не выношу, а он у Вайхенманна еще и в сценаристах ходил. И представляешь, эта скотина Вайхенманн, кроме Коссак–Щуцкой, нацелился еще и на экранизацию Тырманда! Ему, видите ли, тырмандовский «Злой» покоя не давал, а что эта пара нечистых способна была сделать из «Злого» — я и думать не хочу! Надо все же иногда и о собственном здоровье позаботиться. По слухам, на этой почве между Вайхенманном и сценаристом возникли серьезные разногласия, и я лично поставила бы на сценариста, но у полиции могут быть свои соображения. На Тырманда ставить не могу по уважительной причине, все‑таки он давно на том свете, но полицией обнаружены в бумагах Вайхенманна очень небрежные замечания по сценарию… хотя, с другой стороны, если бы Вайхенманна прикончил соавтор по их общей попсе, убийце следовало бы эти замечания прихватить, а они остались, так что и не знаю… Впрочем, судя по всему, убийца вовсе не входил в дом, палил из садика. В подозрительных числятся еще несколько человек, с которыми я не знакома, даже и фамилий их не запомнила, но мотивы у всех одни и те же, так что их может спасти лишь железное алиби…
Лялька опять призвала меня к порядку:
— Ты же обещала назвать точную дату и время!
— Правильно, минутку, загляну в свой календарик.
Заглянула и продиктовала Ляльке все, что требовалось.
Пошли дальше.
— Пока я еще не знаю, как пришили Поренча, — недовольно заметила я, — Вайхенманна же и Држончека прикончили одинаково — выстрелами из огнестрельного оружия. Заморского огрели по голове твердым и весьма декоративным предметом, а вот что случилось с Поренчем — понятия не имею, и, знаешь, даже боюсь, что Мартуся не владела собой… никак не могу до нее дозвониться, ни до нее, ни до ее дочки. Но она вряд ли носит при себе предметы убийства, а поскольку Поренч все же живет в Варшаве, скорее всего, не ожидала, что встретит его в Кракове, и не могла подготовиться.
— Ты сказала, что там здание старое и все кругом каменное, — задумчиво произнесла Лялька. — Мог случайно свалиться какой‑нибудь камень.
— Кто знает…
— Послушай, а у этой држончки — есть такая декоративная травка, — у Држончека что нашли?
— Тоже отпечатки пальцев, множество текстов в компьютере и прорву бумаг. Преимущественно отрывки «художественных» произведений, вроде бы он наметил себе три новых сценария, один хуже другого. И попытки переделки в кинофильмы нескольких книжек, среди них одна, которую я очень люблю, и уже за одну эту книгу своими руками бы его придушила!
— Меня как‑то не удивляет, что ты числишься у полиции в подозреваемых, — логично заметила Лялька. — Да и Эва очень подходит, ей просто невероятно повезло, что она уехала из Польши. А не найдется ли еще кого, кто был бы прикончен так же или похоже?
Я прямо‑таки обиделась за наших нерасторопных убийц.
— Смеешься? Со времен Шекспира… хотя нет, еще начиная с Гомера до наших дней набралось бы несколько сотен.
— Нет, оставим в покое мертвых, что они могут? Разве только пугать по ночам. Я лично не верю ни в какие проклятия мумий. Ну представь себе: какая‑нибудь Эмилия Бронте, дочь пастора, в качестве привидения хватает пушку и палит из нее. Тут у вас кто‑нибудь заинтересовался такой массовой гибелью творческих работников?
Я подумала, ответила не сразу. Озадаченная и озабоченная, пришла к выводу, что не могу дать определенный ответ.
— Видишь ли, точно не знаю… Из опасений подставить Эву Марш я не позволяла себе слишком акцентировать внимание полиции на данном прецеденте, но боюсь, что поздно спохватилась. Уже давно много чего наболтала насчет бездарных паразитов, высасывающих жизненные соки из творческих личностей наподобие кворососущих пиявиц. Причем несколько раз и в присутствии органов правопорядка. И органы проигнорировали меня, а самостоятельно им вряд ли что путное придет в головы, они в каждом конкретном случае ищут конкретные мотивы убийства, из них самые распространенные — такие жизненные, как ограбление, конкуренция, любовь–ревность–месть, ну и прочие, не обобщая явления, как такового. Мотивы литературного плана им вряд ли придут в головы, даже когда они о них услышат со стороны, они просто сомневаются, что такие мотивы могут стать причиной убийства. Правда, есть среди полицейских один, который над этим задумался, но ведь только он один. Впрочем, раз у Эвы алиби, я могу более настоятельно подсовывать им свои соображения.
