Дарья Донцова - Концерт для колобка с оркестром
– Оладушки-и-и.
– Ну придумайте что-нибудь! – возмутилась Кристя. – Совсем малыша расстроили. Разве можно мелкого до слез доводить, и вообще, что, вам трудно ему пару оладий сгоношить? На две минуты дел! Не надо опару ставить! На кефире сделайте!
– Тесто замесить недолго, – согласилась Томочка, – только на чем я их пожарю? Газа-то нет!
– Действительно, – пробормотала Кристина и повернулась к брату:
– Кукис, знаешь, бутерброды намного вкусней.
– Оладушки!
Кристина вздохнула.
– А что, если тесто влить в тостер?
– Глупости, – рассердилась я, – ничего хорошего не выйдет, придется тебе, Никитцын, ложиться спать голодным.
Последняя фраза была сказана явно зря. Малыш сморщился и залился отчаянным плачем. Вообще-то он совсем не капризный, но, видно, перемена погоды повлияла и на него.
– Знаю! – воскликнула Кристя. – Давайте ставьте тесто. Ну чего тормозите, видите, мелкий в истерике колотится.
– Где же ты газ добудешь? – поинтересовалась Томочка.
– А у Альфреда небось есть, сейчас спрошу, – закричала Кристина и понеслась на улицу.
Я схватила Никитоса и стала вытирать его пухлощекое личико посудным полотенцем.
– Успокойся, милый, видишь, мама уже готовит оладьи, но надо подождать, сразу они не сделаются.
Мальчик моментально замолчал. Я давно заметила, если просто запретить ребенку что-либо, скорей всего, он не послушается, но стоит ему нормально объяснить, по какой причине не следует совершать тот или иной поступок, то вы мигом достигнете цели.
Только ведите себя умно, если ваша тринадцатилетняя дочь заявляет, что прямо сейчас отправится в парикмахерскую, где ей соорудят из роскошных белокурых волос зеленый ирокез, не стоит бросаться запирать дверь и вопить: «Нет, только через мой труп! Изуродуешь себя!»
Подобные доводы для подростка не аргумент, и в конце концов в вашем доме разгорится феерический скандал. С ребенком нужно говорить на понятном ему языке.
– Зеленый ирокез? Да сколько угодно, вперед и с песней. Только имей в виду, это уже отстой. Сейчас самые тормозные перцы ходят с ирокезами, глянь-ка в журналы. Нынче крутые носят совсем иное, дреды, к примеру.
На мой взгляд, что ирокез, что дреды одинаково гадко, но девяносто детей из ста не пойдут в цирюльню. Одни, потому что неинтересно делать прическу, которой удастся шокировать взрослых, другие побоятся показаться отсталыми, третьи, настроенные постоянно спорить с родителями, тут же изменят свою позицию. Потому мой вам совет, на большинство просьб подростков вместо «нет» говорите «да» – и добьетесь сногсшибательного результата.
– У него нет газа, – проорала Кристина, влетая на кухню, – говорит, что не готовит ничего и баллоны не покупает.
Поняв, что оладий не будет, Никитос завопил с новой силой. Мы принялись утешать его, но мальчик орал все громче и громче.
– Что у вас происходит? – спросила Лена. – Крик на всю деревню стоит.
Мы объяснили соседке суть проблемы.
– Экие вы нехозяйственные, – покачала головой Лена, – кто же в деревню без плитки ездит?
Мы с Томочкой переглянулись.
– И не подумали о ней, – протянула я, – как-то в голову не пришло.
– Моя-то сломалась! – объяснила Лена, – ну ничего.
Она высунулась в окно и завопила с такой силой, что Никитос икнул и замолчал:
– Семеныч!
– Чаво? – донеслось издалека.
– Выпить хочешь?
– Чаво делать надоть?
– Плитку сюда неси.
Втянув голову назад, Лена деловито спросила:
– Бутылку мне купили, ну ту, что за кипятильник ему отдала?
– Нет, – растерялась я.
– Ничего, – утешила соседка, – завтра беги в магазин и бери сразу несколько поллитровок. Я сейчас еще одну приволоку. А вы, растяпы, на будущее имейте в виду, в Пырловке водка – валюта.
– Чего это вам к ночи плитка понадобилась? – прохрипел Семеныч. – Людям спать пора, а они за ремонт взялись.
Продолжая бубнить себе под нос, мужик вытащил из мешка несколько кафельных плиток.
– Ты че припер? – налетела на него Лена.
– Так плитку, – спокойно ответил Семеныч.
– Какую?
– Кабанчик, черный, качественная вещь, но у меня его мало, всего шесть штук.
– Ты, Семеныч, последний ум пропил, – обозлилась Лена, – за каким фигом нам твои оббитые куски?
– Они совсем целые, – оскорбился тот и рукавом грязной куртки начал протирать кафель. – Вот и я думаю, а за фигом он вам? Никак сортир замостить решили?
– Сдурел совсем, – уперла кулаки в боки Лена, – электрическая плитка нам требуется, дурень! Идиотина безмозглая!
– Сами вы дуры, – обиделся Семеныч, – по-человечески объяснять надо! А то орут: плитка, плитка!
Вот я и припер кабанчик.
– Теперь при нужную вещь, – велела Лена.
Семеныч почапал домой. Очевидно, ему очень хотелось выпить, потому что назад он вернулся быстро, держа в руках агрегат самого причудливого вида.
Черный кругляшок на трех ножках в середине имел отверстие, прикрытое белым материалом, похоже, это был давно запрещенный в России асбест. Поверх изоляционного материала лежали две тоненькие железные спирали. Стоит ли говорить, что от плитки тянулись длинные-предлинные провода, заканчивающиеся оголенными концами.
– Давайте водяру, – велел он.
Мы совершили обмен. Семен мигом с жадностью ополовинил бутылку, крякнул и спросил:
– Ну че? Подсоединить?
– Начинай, – кивнула я.
Мужик полез по лестнице на столб. На этот раз я уже не испугалась, глядя, как он, покачиваясь, «врезается» в линию. Опять раздался треск, волосы гореэлектрика стали дыбом, глаза вывалились из орбит почти на щеки. Но ни Томочка, ни Кристя, ни я не заорали.
– Во, – встряхнулся Семеныч, – ну плохо!
– Что на этот раз? – спросила я.
– Так опять шандарахнуло, – грустно сообщил он, – снова тверезый стал. Нет, теперь сначала к току подключаться буду, а потом уж отдыхать начну. Иначе какой смысл водку переводить! Зря, выходит, пью.
С вас, девки, еще поллитра.
– Обойдешься, – фыркнула Лена, – за две бутылки огород копают, плитка вообще один стакан стоит, мы просто добрые.
– У тебя еще полбутылки осталось, – отметила я, – сейчас слезешь и отдохнешь. А теперь сделай милость, включи плитку!
Семеныч сделал быстрое движение руками, и на всей улице, кроме нашего дома, погас свет.
– Во! – изумился мужик. – Эффект! Идите, девки, готовьте, пока вой не пошел.
Мы понеслись в кухню. Томочка быстро помазала сковородку маслом, налила тесто и повернулась к Никитке.
– Чуть-чуть подождешь?
– Да, – кивнул малыш и прижался к Кристине.
Наступила тишина.
– Странно, что никто не возмущается, – удивилась я, – света-то нет.
– Здесь народ привычный, – улыбнулась Лена, – вечно электричество выключают. Небось, думают, снова Мосэнерго бузит.
Прошло минут десять. Семеныч, допив бутылку, задремал на нашем крыльце.
– Может, оладьи переворачивать пора? – воскликнула Крися.
Томочка наклонилась над сковородкой.
– Да они даже жариться не начали. Э, плитка почти холодная.
– Вот гад! – с чувством произнесла Лена. – Ща я его будану. Семеныч, Машка идет!
– Где? – тот моментально вскочил на ноги. – Машка!
– Успокойся, – хмыкнула Лена, – твоя жена уже три года как померла, никто тебя больше вилами за пьянку не гоняет. Пошутила я.
– Ну и шуточки у тебя, – вздрогнул алкоголик.
– Сам хорош! Что ты нам принес?
– Плитку.
– Она не фурычит.
– Значит, сломали, у меня здорово работает, я на ней чайник кипячу, – объяснил Семеныч, – газ-то дорогой, а за свет платить не надо, он от столба, дармовой.
– И долго чайник закипает? – поинтересовалась Томочка.
– А за ночь, – ответил Семеныч.
– Это как? – не поняла я.
– Так просто, – заморгал он, – вечером, перед сном, часов в девять воды налью и на плитку ставлю, как раз к шести утра поспевает. Любо-дорого, быстро и бесплатно.
– Значит, оладий не будет, – заключила Кристина.
– Тише, – шепнула я и глянула на Никитоса.
Сейчас бедный ребенок зарыдает с утроенной силой, но никакого крика не последовало. Малыш, так и не дождавшись вожделенных оладушек, спал, положив голову на стол. Кристина взяла брата и, приговаривая: «Ты мой кисик сладенький, котик пушистенький», унесла мальчика в комнату.
– Забирай свою плитку, отдавай нашу водку, – велела Лена.
– Мне ее че, выплюнуть? – заржал Семеныч.
– Нет, – растерялась я, – можешь при себе оставить, но завтра привезут баллон с газом, ты его подключишь, и в расчете будем.
– Лады, – крякнул Семеныч, – еще стакан, и хорошо.
– Сначала баллон, потом стакан, – решительно заявила я.
– Во злыдня, – поморщился Семеныч, – будь по-твоему, вы, девки, все стервы.
Утром опять шел дождь. Вспомнив, как мерзла вчера весь день, я натянула на себя куртку и осенние ботиночки.
