Дарья Донцова - Концерт для колобка с оркестром
И тут Олимпиада выложила совершенно невероятную новость. Пока Тоня отвозила мальчика. Соня и акушерка договорились, и сейчас Липа заявила сестре:
– Девочка останется у меня.
Тоня разинула рот:
– С ума сошла!
– Вовсе нет. Мне детей господь не послал, стану воспитывать ее, как родную.
– Ты головой стукнулась! – закричала Тоня. – У меня тоже детей нет, и что? Великолепно живу!
– У тебя нет, а у меня будет, – не дрогнула Олимпиада, – Соня обещала деньги присылать, а я девочку на ноги подниму.
Сестры разговаривали всю ночь, и в конце концов Липа убедила Тоню. Через неделю Соню тайно вывезли из Мирска. Олимпиада так и не сказала ей о том, что детей на самом деле было двое, и Соня отправилась домой, считая, что произвела на свет одну лишь Яну. С одной стороны, на душе у нее было черно, с другой – Соня знала: девочка не брошена, она не будет влачить дни в приюте, младенца не удушили, не закопали в лесу. Дочка вырастет в нормальных условиях.
Тоня прервала рассказ и снова схватилась за сигареты. Я, переваривая информацию, смотрела, как медсестра прикуривает от дешевенькой пластмассовой зажигалки.
– Не обманула она, – сказала наконец Антонина, – деньги исправно приходили, раз в полгода.
А еще Липа ездила иногда в Москву и возвращалась с чемоданом вещей для девочки. Всем говорила, будто одна из ее пациенток в столице магазином «Детский мир» заведует и оставляет для своего врача шмотки.
Избаловала она Яну просто донельзя, все ей разрешала! Ну и вырос цветочек! Такая противная, грубая, слова от нее хорошего не услышать. Да еще Олимпиада по глупости правду ей сказала. Дескать, она ей не родная, а мама ее жива, в Москве обитает. Вот Яна постоянно и грызла Липу, требуя: «Скажи, кто она!»
Акушерка не дрогнула, тайны не открыла, унесла ее с собой в могилу. После кончины сестры Тоня связалась с Соней, сообщила ей о смерти Липы и сказала, что Яна теперь живет у нее.
Если совсем честно, то девочка совершенно не нравилась Антонине. Она вообще не слишком любила детей, оттого и не завела своих. Пеленочные младенцы вечно кричат, детсадовцы слишком активны, школьники грубят родителям, и вообще, вырастишь чадушко, выкормишь, дашь образование, и что? Никакой благодарности в старости от отпрысков не дождаться, навесят на тебя внуков, и все сначала. А уж возиться с чужой по крови, избалованной девчонкой Антонине совершенно не хотелось. Но ведь не по-божески оставить ее без помощи, и потом, Соня присылала на Яну очень хорошую сумму.
Из этих соображений Тоня и забрала Яну в Козюлино и очень скоро пожалела о своем решении. Девочка вела себя отвратительно. Поэтому, когда она удрала в Москву, Антонина перекрестилась и постаралась забыть о ней.
– Не знаю я, где она прячется, – добавила Тоня. – Дел с ней никаких иметь не хочу.
В полном разочаровании я поспешила на вокзал, чувствуя легкое головокружение. Прежде чем ехать в Пырловку, следует добраться до Людмилы и вернуть ей десять тысяч долларов.
Но попытка отдать деньги окончилась неудачей.
Оказавшись в шикарном подъезде, я бросила охраннику:
– Позвоните в квартиру к Мирским, меня Людмила ждет.
Секьюрити очень вежливо возразил:
– Не могу выполнить вашу просьбу. Хозяев нет.
– А когда они придут?
– Нам такое не докладывают, – серьезно ответил парень, – лучше созвонитесь с ними сами.
Тут я сообразила, что не взяла у Людмилы номер сотового, и потребовала:
– Скажите номер их телефона.
– Простите, я не имею права разглашать подобную информацию.
– Он у меня есть, но в домашней книжке, а звонить придется из города.
– Нам не разрешают давать сведения о жильцах, – твердо стоял на своем охранник.
На него не подействовали ни просьбы, ни предложенные деньги, ни угроза пожаловаться на него Людмиле.
– Я выполняю инструкцию, – тупо твердил охранник, – у нас здесь строгие правила.
Так и не добившись успеха, я отправилась в Пырловку, по-прежнему прижимая к телу пачку банкнот.
Ждать во дворе, на скамеечке, возвращения хозяйки показалось мне бессмысленным. Вполне вероятно, что Людмила явится домой за полночь, на улице холодно, с неба сыплет дождь, мелкий, но очень противный, а на мне тоненькая футболка. Лучше приеду сюда утром, пораньше, около десяти, небось Алексей еще не вернется из командировки, и мы с Людмилой спокойно поболтаем.
Томочка встретила меня с расстроенным видом.
– Ты небось есть хочешь? – воскликнула она.
– Очень! – призналась я. – Просто до обморока.
– Извини, – пробормотала она, – но я могу предложить лишь бутерброды или творог, горячего нет.
Я вздохнула. Иногда с Томочкой приключается такая малоприятная штука, как мигрень. Болезнь укладывает мою несчастную подружку в кровать, иногда на два часа, иногда на сутки. Очевидно, сегодня случился приступ, вот Тома и не сумела приготовить обеда. Конечно, я ужасно проголодалась и замерзла. Пока бежала от станции к деревне, представляла себе, как ем суп, горячий, со сметаной, или быстро глотаю исходящую паром картошечку, посыпанную зеленью.
Ее хорошо еще полить растительным, как говорит Кристя, «вонюченьким», то есть нерафинированным, ароматным маслом, посыпать укропчиком, поставить рядом селедочку, украшенную колечками репчатого лука… Но ничего такого сегодня не будет. Главное, ни в коем случае не показать Тамаре своего разочарования, она очень расстраивается и нещадно ругает себя, мучаясь еще и от мигрени.
– Бутерброды? – старательно изображая радость, воскликнула я. – Прекрасно! Просто обожаю их, с «Докторской» колбаской!
– Ее нет, – грустно сообщила Тамара.
– Отлично! Мясо вредно! С сыром еще вкуснее.
– Он закончился.
– Не беда, съем хлеб с маслом! А ты лучше приляг, сон лучшее лекарство при мигрени.
– У меня голова не болит, – вздохнула Тома.
Я хотела было воскликнуть: «Что же случилось?», но не успела, Томочка добавила:
– Газа нет.
– Газа? – несказанно удивилась я.
– Угу.
– Такое разве бывает? – За всю жизнь я могу припомнить лишь один такой случай, и то потому, что нам меняли трубы. Уж что-что, а газ, слава богу, в этой стране есть всегда, он не переставал подаваться ни при каких волнениях и пертурбациях. В стране царил голод, полыхали революции, случались перевороты, телевизор часами показывал «Лебединое озеро», но на кухне всегда весело горели огоньки на плите. – Ты уверена, что газ иссяк?
– Да.
– Это немыслимо!
– Он тут не центральный.
– А какой?
– Из баллонов, – объяснила Тома.
– Но вот же труба, – я стала бестолково тыкать пальцем в железную штуковину, уходящую в стену.
– Труба, – согласилась Томочка, – но это как с водой. И кран висит, и подведено все, только воду следует сначала в бачок залить. Вот и с газом та же история. Можешь посмотреть, во дворе, под окном, железный короб имеется, а в нем баллон. Их нужно время от времени менять.
– Где и как это сделать?
– Завтра к магазину придет машина.
– Ну и хорошо, – обрадовалась я, – а сегодня чаю попьем, чайник-то у нас электрический!
Томочка открыла холодильник, я принялась резать хлеб.
– Никитос, – крикнула Кристя, – иди есть.
Мальчик прибежал на зов.
– Кушать, – заявил он.
– Сейчас, подожди минутку, вот, держи, – сказала я и поставила перед малышом пиалу с творогом, – лопай.
– Неть.
– Варенье положить?
– Неть.
– Сахарком посыпать?
– Неть.
– Сметаной полить?
– Неть.
– Ты не хочешь творога?
– Неть.
Я залпом опрокинула в себя чашку чая. Никита очень категоричный ребенок. Первое слово, которое он выучил, было: «Неть». Не «нет», а именно «неть», с мягким знаком на конце. Конечно, сейчас Никитос очень хорошо разговаривает, на мой взгляд, даже слишком хорошо и громко. Он тараторит целый день, рот у него не закрывается ни на минуту, даже во сне он бормочет какие-то слова.
– Вот ведь что странно, – сказала как-то Томочка, с трудом уложив сына в кровать, – ты ждешь не дождешься, пока ребенок заговорит, учишь его словам, а как только он начинает спокойно изъясняться, с нетерпением ждешь, когда же он замолчит.
Если Никита чем-то недоволен, он на все вопросы коротко отвечает: неть. Неть и все тут. Хоть тресни!
Переубедить малыша невозможно. Упрямство появилось на свет раньше Никитоса.
Глава 19
– Ладно, – сдалась я, – неть так неть. Не ешь творог. Возьми бутерброд.
– Неть.
– С маслом!
– Неть.
– Сверху посыплю сахаром.
– Неть.
– Тогда чего ты хочешь?
– Оладушки.
– Завтра пожарю, – пообещала Томочка, – сейчас ешь, что дают.
– Неть. Оладушки.
Следующие десять минут мы хором пытались уговорить Никитоса сменить гнев на милость. В конце концов ребенок зарыдал:
– Оладушки-и-и.
– Ну придумайте что-нибудь! – возмутилась Кристя. – Совсем малыша расстроили. Разве можно мелкого до слез доводить, и вообще, что, вам трудно ему пару оладий сгоношить? На две минуты дел! Не надо опару ставить! На кефире сделайте!
