Иоанна Хмелевская - Жизнь (не) вполне спокойная
— Уж не знаю, что он вообще себе вообразил! — сообщила мне Алиция по телефону, злая, как черт. — Как я сейчас себя ругаю, что сразу не купила тот, так мне понравившийся! Ничего лучшего я не видела.
— Ну так завтра пойди и купи, — утешила ее я.
На следующий день были именины Алиции. Она позвонила мне сразу же, как только я пришла на работу, чуть не плача от умиления.
Оказывается, Торкиль придумал коварный план. Рано утром он поздравил ее и положил на одеяло сверток, перевязанный ленточкой. Это и был тот самый палантин, о котором она так мечтала.
Я тоже едва не прослезилась. Подумать только! Палантин стоил пять с половиной тысяч крон, никто в Дании таких подарков не делает, разве что король может королеве подарить какую-нибудь вещичку крон так за пятьсот. А пять с половиной тысяч — это же с ума сойти!
— Подозреваю, что Торкиль меня любит, — признала Алиция очевидный факт.
— Да быть того не может! — вежливо удивилась я. — Но допускаю, что в этом смысле ты права.
Вскоре в нашу прачечную нагрянул Войтек. Сбежала я с родины именно из-за него, но время и расстояние сделали свое черное дело. Я смягчилась и устроила ему приглашение через господина фон Розена.
Деньги на подержанный автомобиль я уже скопила. Заранее было известно, что покупать машину нужно в Гамбурге, был у меня адрес какого-то типа, который мог бы квалифицированно помочь с покупкой.
Отправилась я за машиной одна. Условившийся со мной тип меня дождался и помог. Золотой человек! Он заслужил цистерну польской водки, а не жалкую литрушку, которую я ему привезла. Он меня повозил по Гамбургу на моем «Фольксвагене», показал кое-какие достопримечательности и доставил к парому.
От нервотрепки, напряжения и усталости меня стала жутко донимать печень. На паром я въехала последней. В Рёдбю ждал Войтек и безумно нервничал.
— Садись, моя радость, и рули, — пробормотала я вяло. — У меня нет сил. — Дальше я уже лишь механически бубнила: — Медленнее, здесь поворот. Медленнее, здесь ограничение скорости. Медленнее, у меня нет денег на штраф…
Другое дело, что Войтек в тот момент любил меня безгранично, больше жизни. Я была для него тогда богиней. Все ж таки утешение, какая женщина не мечтает хоть немного побыть богиней?..
Богиню с этой должности скоро сместили, она как-то завяла, но кое-что от былой божественности еще сохранилось…
Во все эти развлечения мне удалось впихнуть еще и Париж. Этот город я изучала теоретически по книгам и на студенческих лекциях по архитектуре. Но Париж оказался не только таким, каким я его себе воображала, а даже лучше, и за это я полюбила его навсегда.
В Париже торчал мой старый приятель Петр, который после окончания своих дальневосточных контрактов уже не вернулся на родину, а переехал жить во Францию. Он упорно работал, делал блестящую карьеру. Я немедленно встретилась с ним и сразу же признаюсь вам, в книге «Что сказал покойник» он и есть мой таинственный друг.
Белая «Ланчия» у Петра действительно была, и он открыл передо мной дверцу машины.
— Куда мы едем? — поинтересовалась я.
— В аэропорт.
— А что там интересного?
— Увидишь сама.
Мы доехали до Орли, и там он привел меня к часовне. Я остолбенела. Это был шедевр! Овал, стенка внутри, возле нее алтарь, и ничего больше. Абсолютная простота выразительных средств и безупречные пропорции — дух захватывало. Я потрясенно молчала, да и что тут скажешь? Увидев такое чудо, любой архитектор с амбициями должен рвануть на первый попавшийся мост, перемахнуть через ограждение и — бултых в Сену! Лучше этой часовни никто и ничто уже не создаст и такого совершенства вряд ли достигнет. На мгновение я почувствовала себя морально раздавленной, но затем наступило полное облегчение: я уже сменила профессию, так что топиться мне не обязательно!
Скажу с полной убежденностью: часовня в Орли оказала огромное влияние на мое решение бросить основную профессию. Этот шедевр постоянно у меня перед глазами и в памяти. Когда я вернулась в Польшу, у меня пропало всякое желание искать работу по специальности.
Алиция уехала, остался Торкиль, с которым я подружилась, можно сказать, безмолвно. Теперь уже я начала бывать в Биркероде, только значительно реже и не с матримониальными целями, а просто устроить постирушку или принять приглашение на обед.
Беседовали мы с ним в основном при помощи рисунков. За обедом на столе лежал большой лист бумаги, рисовать мы умели, Торкиль тоже архитектор, общение получалось без проблем.
Вот еще случай о датском языке. Одна полька решила купить себе голубую губку в ванную — мечта идиотки, такую нигде не найти. Шла эта дама по улице, вдруг на витрине маленького магазинчика увидела голубую губку и вбежала в магазинчик.
Что она вытворяла, чтобы сделать покупку, этого человеческими словами не описать. И «une eponge» по-французски говорила, и про «губку» по-польски талдычила, изображая, будто моется, — мертвому припарки, безрезультатно. Продавщика подавала ей всё, только не губку. Дама, наконец, рассердилась и решила действовать наглядно. Она вытащила продавщицу за руку на улицу и поставила перед витриной, тыча в обожаемый предмет пальцем.
— Вон это, — четко выговорила она по-польски, указывая на губку. — Это!
— А-а-а! — радостно поняла продавщица, подняв руки к небесам.
Она помчалась в подсобку и приволокла большую гипсовую болванку для причесывания париков…
Как-то раз Оле, мой сослуживец, вернувшись из отпуска в Тунисе, показывал в мастерской слайды. В Дании настала осень, конец октября, может, даже начало ноября, туманы, ветры и дожди, сирена в порту беспрерывно ревела день и ночь, а на стене в мастерской вдруг возникло солнце. Во мне все перевернулось вверх тормашками, меня охватило безумие, на следующий же день помчалась в турбюро и выкупила ближайшую и самую дешевую поездку на Сицилию. Ближайшую, понятно почему — я до умопомрачения мечтала о солнце. Долой дождь, ветер и проклятые сирены! Хочу жару, прекрасную погоду, а расходы…
Я твердо решила, что потрачу на отпуск столько, сколько заработала бы за два дня, и буду этим хвастаться всю свою жизнь.
К этой поездке мне кое-что подкинули также конь по кличке Хермод и провидение, которое, разъяренное моим кретинизмом, заставило меня играть на скачках расчетливо. Мне выплатили мой выигрыш — ровно тысячу.
Эту тысячу крон я беззаботно промотала в сицилийском городе Таормина.
Ничтожная стоимость моей путевки проявилась в том, что поселиться мне предстояло в «Минерве», самой дешевой гостинице. Я изумилась: гостиница стояла на горе, сам вид из окна стоил всех денег мира! Я стояла на балкончике, любовалась окрестностями, а глаза лезли на лоб: неужто это не сон?
После общения с местными жителями пришлось признать: макаронники клеят женщин всех подряд, без разбору, в этом я убедилась с первых шагов. Даже причину отгадала. Им плевать, кто я: восемнадцатилетняя мисс мира или старушка в инвалидной коляске, важно только одно: я туристка. Путешествия влетают в копеечку, следовательно, у туристов есть деньги. Роман с туристкой должен приносить финансовую выгоду.
Местные жиголо даже особенно не нахальничали — если в течение получаса женщина не реагировала на заигрывания, они не настаивали и оставляли жертву в покое.
Один все-таки прицепился как репей. Твердил, что влюбился в меня без памяти, потерял голову, лез ко мне, как дикарь, предлагая тысячу развлечений, обещал показать Таормину by night, обещал прогулку по морю и черт знает что еще. Я отбивалась, как могла, ухажер явно был не в моем вкусе — низенький, пузатый, напыщенный, весь заросший рыжим пухом. Он же гнул свое и дошел до такого чувственного безумия, что заявил: если я соглашусь пойти с ним в кабак, платить мне не придется.
На следующий день история повторилась. Он опять настаивал на свидании, увеличивая прелести нашей встречи: объявил, что финансирует все развлечения. Такое признание далось ему с трудом, он давился словами, как сырой картошкой, но вел осаду настойчиво и не ждал поражения.
Я же не оценила оказанной чести. Дело было на пляже — только там у него был шанс меня застать. Я сидела в шезлонге, он пристроился рядом, на моем полотенце. Услышав мой очередной отказ, нахал с презрением заявил:
— Non abbiate temperamento in Polonia.
Ax ты такой-сякой!.. Тут меня пробрало до печенок. Сидит рыжая сволочь на моем полотенце и кроет меня, я ж тебе, пся крев, покажу temperamento in Polonia!..
Я вскочила с шезлонга, какое там вскочила — вылетела как ракета! Топая ногами, я заорала на всех известных мне языках ругательства, какие только пришли в голову. Закончила презрительным воплем: «А ну брысь, сопляк!!!» Мой крик был слышен, наверное, и в Африке.
На пляже во время этого спектакля воцарилась кладбищенская тишина, все рожи повернулись в нашу сторону, а мой воздыхатель наконец-то обиделся. Сообщил, что я non gentila, и удалился.
