Иоанна Хмелевская - Жизнь (не) вполне спокойная
Обзор книги Иоанна Хмелевская - Жизнь (не) вполне спокойная
Иоанна Хмелевская
ЖИЗНЬ (НЕ) ВПОЛНЕ СПОКОЙНАЯ
Глава 1. ДЕТСТВО
Моей прабабушке пришлось удрать из дома своей тетки, Ледуховской, чтобы выйти замуж за молодого человека не столь высокого происхождения, как тетке хотелось бы. Девичья фамилия прабабушки была Шпиталевская. Их было три сестры, по фамилии Шпиталевская, Ледуховская и Хмелевская. И от дочери Шпиталевской я и веду по прямой линии свой род. Вся история, описанная мною в «Колодцах предков», — чистая правда. Только наследства-то никакого не было…
Зато, если можно верить фамильным преданиям, обвенчанная с прадедушкой прабабушка смертельно оскорбилась при виде усадьбы своего супруга и предприняла второй побег. Из дома мужа она убежала домой, к мамуле, потому как новые вотчины и пажити пришлись ей не по вкусу. Мамуля у прабабушки была человеком жестким (наверное, все бабы в нашей семье из поколения в поколение отличались дурным характером) и отвезла доченьку назад, в Тончу. Вроде бы отправила даже в карете, но головой не поручусь. Точно, что не на автомобиле.
Продолжение разыгрывалось уже на глазах у свидетелей — моей матери и теток. Прабабушка моя, в рамках бунта, пальцем не прикоснулась к домашнему хозяйству, занималась лишь садом, в этом вопросе у нее оказалась легкая рука. Росло у нее всё как в джунглях после ливня. С груши, любовно взлелеянной прабабушкой и впоследствии привитой черенком на варшавском дачном участочке, я лично вкушала плоды. Мечтаю еще хотя бы раз в жизни такую грушу съесть.
Детей прабабушка родила четырнадцать, из них выжило девять. В силу естественных причин разница в возрасте между ними была изрядная, что приводило к мощной семейной путанице. Самый младший из сыновей прабабушки был только на шесть лет старше самой старшей ее внучки, а в следующем поколении самая старшая правнучка родилась всего через год после очередной внучки. Самой старшей правнучкой была я.
Если учесть, какие чувства прабабушка якобы питала к прадедушке, количество детей потрясает. Разве что эти самые чувства прабабушка питала непоследовательно. При своих многочисленных добродетелях прабабушка, должно быть, отличалась злопамятностью и упрямством, потому что в момент смерти прадедушки дала волю своему неудовольствию. А именно: высказала мнение, что его преждевременная кончина не что иное, как господня кара за то, что он ее обманул. При этом прабабушка выражалась такими словами, которые элементарный такт не позволяет мне повторить.
Прабабушкины дети последовательно вылетали из фамильного гнезда, получая самые разные профессии. Старшая из двух дочерей работала в Варшаве, в аптеке. Это была моя бабушка. Должно быть, именно в Варшаве она познакомилась с Франтишеком Кнопацким, моим дедушкой. Кнопацкие родом были из Воли Шидловецкой, где и живут поныне. На хозяйстве остался дедушкин брат, а дедушка в очень молодом возрасте перебрался в город и женился на бабушке. Был он человеком с ангельским сердцем и кротким характером, поэтому бабуля, истинная дочь своей матери, могла ему выедать мозг чайной ложечкой сколько душе угодно.
Дедушка влез в национально-освободительную борьбу, нагадил царским властям и был сослан на австрийскую территорию Польши, куда бабушка отправилась следом за ним.
Есть история, которую в нашей семье рассказывали очень охотно. Дедушка находился в тюрьме, а бабушка была дома. Неожиданно она узнала, что по лестнице к ним идут царские жандармы. Бабушке не изменили ни хладнокровие, ни смекалка, и она подсунула под задницу не то капитану, не то сержанту табуретку. Жандарм был толстый и неповоротливый, он охотно уселся и с табуретки начал командовать обыском. А бабушка мысленно горячо молилась, чтобы ему не пришло в голову переставить табуретку в другое место, потому как тяжесть предмета мебели его несомненно бы заинтересовала. Именно в табуретке был тайник, а в тайнике находилось все оружие, которое хранил в доме дедушка.
Господь ее молитвы услышал, дедушку сослали не в Сибирь, а всего-навсего в Тшебинь. В этой Тшебини и родилась через два месяца моя мать. Ссылка оказалась короткой, потому что вторая бабушкина дочка, Люцина, появилась на свет уже в Варшаве.
Дедушка, должно быть, был на свободе и рядом с женой, потому что я слышала рассказы о том, как в ключевые моменты своей жизни бабушка обязательно затевала стирку, после чего заканчивать ее приходилось уже дедушке, ибо у бабушки начинались роды.
Всего бабушка родила четверых детей, трех дочерей и одного сына, который умер во младенчестве.
Три дочери — это моя мама и две тетки, Люцина и Тереса. Они доставляли матери массу огорчений и хлопот, просто говоря, отравляли жизнь. Например, один раз, возвращаясь домой, бабушка застала старшую дочку, сидящую на подоконнике. Та свесила ножки наружу, а окно-то находилось на пятом этаже. Даже через пятьдесят лет, рассказывая мне об этом, бабушка бледнела от ужаса.
В соседнем доме жил печник, который прославился полной и безоговорочной победой над своей тещей. Как-то, вернувшись домой в тяжелом подпитии, что, несомненно, придало ему куражу, он грозно рявкнул: «Кто в доме хозяин, теща или я?!», после чего разметал по кирпичику собственную печь. Вскоре после этого события три сестры пошли в кино и вернулись страшно поздно. Бабушка с дедушкой уже легли спать. Бабушке, видимо, не хотелось вставать с постели, поэтому устроить разнос дочерям, сидевшим на кухне, бабушка выпихнула дедушку. Дедушка начал воспитывать воплем.
— Кто здесь хозяин, вы или я?
— Папочка, только печку не ломай, пожалуйста! — взмолилась побледневшая Люцина.
Дедушка позорно сбежал в спальню, а проступок так и остался безнаказанным.
На лето наша семья выезжала или в Тончу, или в Волю Шидловецкую. В Воле Шидловецкой жил себе пес по кличке Шнапик. Больше всех на свете он любил моего дедушку, который в субботу приезжал из Варшавы на выходные к семье. Непонятно как пёс чувствовал приближение субботы, знал время прибытия поезда и неизменно ждал на перроне.
Шнапик был сверхъестественно умен и демонстрировал это самыми разными способами. Как-то раз занятая домашними делами бабушка услышала во дворе страшный куриный переполох. Она выскочила на улицу, и как раз в этот момент в гуще птичей куче-малы появился Шнапик.
На земле валялись несколько яиц, а Шнапик держал в пасти еще одно. Он аккуратненько добавил яйцо к общей кучке, обежал ее вокруг, разгоняя птиц, и куда-то умчался. Раз-два — и он опять возвращается с очередным яйцом в зубах. Бабушка сначала остолбенела, а потом в ее сердце расцвела горячая благодарность собаке, ведь она уже пару недель беспокоилась, что куры стали так плохо нестись. Оказалось, что неслись они во ржи, а Шнапик это обнаружил.
Семейные легенды излагались по-разному, причем не всегда четко и последовательно. Например, я так и не сумела докопаться, где же на самом деле находилась деревня с «володухом» — около Воли Шидловецкой или около Тончи? Ясно одно, что в этой деревне жила баба, прославившаяся своим скупердяйством на три волости, а то и дальше.
Как-то раз ксендз ходил по домам святить приготовленную на Пасху снедь. Ксендза, известное дело, надо принять и угостить достойно, не абы как. Баба из последних сил переборола себя, сделала широкий жест и устроила прием, то бишь сварила ксендзу яичко всмятку. Ксендз уселся за стол, а все живое в хате — дети и животные, чуть ли не на голову ему полезли, потому что такого деликатеса в этом доме до сей поры никто не видывал. Баба рассердилась на толкотню в избе и в гневе завопила:
— Собаки — во двор! Дети — под стол! Батюшка не володух, сам целое яйцо не съест, ежели что оставит, я вам отдам!
Вот с этого случае и возник этот «володух», который навеки укоренился в моей семье. Известно о нем лишь то, что «володух» этот самый — прорва обжорливая.
Все три дочки моей бабушки окончили школу. Правда, перед экзаменами на аттестат зрелости у моей матери вдруг развился невроз (в глубине души мне кажется, что ей просто зубрежка надоела). Невроз выражался в чудовищных головных болях, матушку оставили в покое и освободили от последнего экзамена. Головные боли тут же как рукой сняло, и она устроилась на работу в какое-то учреждение секретаршей директора.
Тереса нормально сдала на аттестат зрелости, по-моему, даже окончила какие-то курсы, во всяком случае, она тоже пошла работать. Люцина поступила в университет на полонистику,[1] а потом посвятила себя культуре, искусству и журналистике.
Потом они дружно принялись выходить замуж, и первой была моя мать.
Вторая половина семьи, которая «по мечу»,[2]естественно, тоже существовала. Годами я слышала рассказы о том, как прадедушка прибыл из Германии, по-польски не понимал, и очень уж я терзалось этой принадлежностью к немчуре, что подтверждалось девичьими фамилиями бабок и прабабок. Бекер, Кох, Шварц говорили сами за себя.
