Иоанна Хмелевская - Смерть беспозвоночным
— Что вы говорите! — заинтересовался Гурский и сел. — А почему?
— Да потому, что убитые в последнее время — сплошь мои враги. И не исключено, что к их убийце я испытываю некоторую симпатию. Если бы с вашей помощью у меня в голове немного прояснилось и я сориентировалась, что же происходит, я вела бы себя приличнее. А вы наверняка посетили меня не для того, чтобы узнать о новых веяниях в области дамской пляжной моды.
— Да, не для того, но надеялся, что вы мне кое‑что разъясните. Если честно, то я ничего не понимаю и склоняюсь к двум простейшим версиям: это либо ожесточенная личная борьба за теплое местечко, либо какая‑то кошмарная афера вселенского масштаба. Ужасно не люблю подобные аферы.
— Над теплыми местечками я и сама подумываю. Что пьем? А может, вы бы перекусили?
— Нет, спасибо, я не голоден. А пьем?.. Я бы от чайку не отказался.
Очень безопасный напиток этот чай, ничего не скажешь. Возвращаясь из кухни в комнату с заставленным подносом, я пыталась вспомнить, приходилось ли мне слышать о том, чтобы большое количество выпитого чая кто‑нибудь назвал пьянкой. Пожалуй, нет. И взяткой тоже это не назовешь, даже если чай с сахаром, Гурский же последние годы пьет чай без сахара.
— При Вайхенманне вы исключаетесь, — сообщил он мне за чаем. — Мы проверили и со всей определенностью установили: в тот момент, когда в него всадили пули, вы доезжали до Щецина…
— Господи, — простонала я, — на кой вам понадобилось тратить столько времени и сил, когда у вас были железные доказательства моего алиби на казенных бумагах?
— Полагаю, парни разогнались и уже не могли остановиться, вот с разбегу и вас проверили. А вот что касается остального…
— Ну нет! — взъярилась я. — Своего Држончека вы мне не навесите! И Заморского тоже! В случае с Држончеком я расписана по минутам!
— Да, кстати. Где же вы находились и что делали? Дома вас не было, лично проверил.
Никогда не знаешь, что может пригодиться в жизни. Вот сейчас я мысленно похвалила себя за то, что решила взять в банке немного наличными, их компьютер записывает часы и минуты, а потом я отправилась прямиком… Холера, сотовый держал меня на стоянке улицы Хожей… Какая жалость, что я сбежала из‑под носа тех паненок в мундирах, которые проверяли водителей, до меня они так и не добрались, уж лучше бы я заплатила штраф. Но наверняка пан Тадеуш не отопрется, что звонил мне. Очень пунктуальный человек, он привык посматривать на часы, значит, должен знать, когда звонил, ну хоть приблизительно!
— А на Нарбутта я с ментом разговаривала, — обиженным тоном закончила я рассказ невинной жертвы подозрительной полиции. — Правда, разгоняя пробку он смотрел одновременно во все стороны, но и на меня тоже. Если бы я тюкнула Држончека и смылась, ни за что не успела бы сразу после этого…
Да что я плету, какое «после»? Когда я там находилась, уже стояли машины скорой. И вообще нечего на меня катить бочку, сдается мне, его прикончили, когда я еще была в банке.
Гурский вздохнул, но вид у него был довольный.
— Нашим всем известно, что мы с вами уже много лет в приятельских отношениях, поэтому именно вас надо исключить из подозреваемых не только на все сто, но и двести! А с другой стороны, именно вас угораздило выдвинуть один из мотивов, который вы назвали высасываньем, что ли, то есть наживаться за чужой счет. И мотив нетипичный. Вы полагаете, достаточный, чтобы убить человека?
— Таких, как они?! Ну, знаете ли…
— Но ведь сейчас сплошь и рядом все за счет других наживаются, — заметил гурский, с интересом глядя на меня. — Начиная с правящих слоев, которые наживаются на народных массах; посредниках, которые наживаются на тех, кто производит; поставщиках… да разве всех перечислишь?
— Нет! — резко перебила я гостя. — Эти все наживаются, можно сказать, открыто, даже по–своему честно, наживаются материально, и всегда можно подсчитать их прибыль, «сотрудничеству» такого рода обычно придают законную форму, обе стороны знают о связывающей их договоренности, границы которой нарушаются тоже в пристойном размере. Я же говорю о другом. Вы назвали всем известные мошенничество и коррупцию, о них все знают и привыкли к ним. В них задействованы обе преступные стороны. Я же говорю совсем о другом: о преступлениях односторонних, тайных и особенно опасных. Тут нет и речи о сговоре двух преступных сторон, тут мы сталкиваемся с преступником и его жертвой. И тут не денежки кто‑то у кого‑то отбирает, а похищает без ведома жертвы его ум, душу и личность. Как я выразилась, этот кто‑то высасывает из жертвы без ее ведома и согласия всю ее внутреннюю сущность, все, что человек нашел, придумал, отразил в своих произведениях. Вот как пиявка высасывает кровь из того, к кому присосется. И тут преступник загребает денежки, но не станет выдумывать, что это он придумал, нашел, изобрел средство обогащения, независимо от товара, будь то одежда, обувь, поэма или соус… Соус, надо же, как он неожиданно выскочил!
От неожиданности я замолчала, а Гурский слушал меня с растущим интересом.
— Ладно, пусть будет соус, он только что пришел мне в голову, но тоже подходит. Представьте главного повара в каком‑нибудь роскошном ресторане, — потребовала я так решительно, что по Гурскому было видно, как он старается выполнить это мое странное требование. — Значит, этот шеф–повар изобрел… ну, нашло на него вдохновение, и он изобрел какой‑то потрясающий соус, добавил особые приправы, велел брать только особые ингредиенты и велел кухонному персоналу строго следовать новому рецепту. А один тип из персонала считает себя умнее шефа, гениальнее, и при изготовлении соуса добавляет в него то, что считает нужным, опять же, выбрасывает что‑то существенное, и на выходе получается такая гадость, что в рот нельзя взять. А приготовивший эту гадость повар упирается: он действовал по рецепту шефа, просто усовершенствовал и сделал более легким в изготовлении. Клиенты кривятся и перестают посещать ресторан, а шеф сваливается с инфарктом.
Гурский понял смысл сказанного мною, проникся до того, что даже скривился от омерзения, словно он лично попробовал испоганенный соус.
— Вот я сделала все, чтобы представить вам, пан инспектор, оба фактора — материальный и духовный. И подчеркиваю, что в обязанности подчиненных шеф–повара входило точно следовать указаниям шефа, а негодяй позволил себе… как бы это поточнее выразиться… ну, скажем, вдобавок к своим «гениальным» прибавкам расфасовывать готовый соус по банкам или какой другой посуде, которая легче откупоривается. А о результате вы уже знаете — компрометация шефа и потеря клиентов.
— Возможно, вы удивитесь, пани Иоанна, но я понял ваше метафорическое высказывание, — заверил меня инспектор. — Утрата клиентов… чего же тут не понять? Значит, вы приравниваете соус к литературному произведению человека, шеф–повар — автор, возомнивший о себе повар — режиссер?..
— Ясное дело, сам придумать не мог, творческая немочь его сжирает…
— …а легко откупориваемые сосуды — широкая доступность их содержимого?
— В том числе и для совершенно неграмотных, — услужливо подсказала я.
— Компрометация автора и потеря клиентов — все понятно. Знаете, а мне очень понравился ваш пример с соусом. Совсем другая область, но очень доходчиво передает характер самого явления, как такового. А Заморского почему не?..
— Что «не»?..
— Пани его не?..
— Сама удивляюсь. Еще больше, чем в случае с Вайхенманном, ведь и того тоже я не… Но вот о Заморском как раз абсолютно ничего не знаю. Очень прошу вас, пан инспектор… Скажите хоть, во сколько его убили?
— Около девяти.
— Ой, нехорошо, на девять утра у меня нет алиби. Вот если бы мои кошки умели говорить… А с людьми я обычно так рано еще не общаюсь. Начинаю с десяти, не раньше. И вот сразу же после десяти мне звонил Островский. По домашнему телефону, и я уже была дома. Это о чем‑то свидетельствует? И в телецентр не так легко пройти незаметно или анонимно, там у них везде понаставлены камеры наблюдения, так ведь?
— Так Кошмарное количество людей придется проверять.
— А орудие убийства?
— Пока не обнаружено. И неизвестно, что это было…
Короче, умница Гурский не скрывал от меня некоторых интересных и важных деталей убийства. Я высказала предположение, что преступник воспользовался королевским скипетром из реквизиторской. Выяснилось, что театральные скипетры не такие уж тяжелые. И все же казалось странным, что никто не обратил внимания на человека, спрятавшего под пиджаком большой и довольно тяжелый предмет. Впрочем, убийце не обязательно было выносить его из здания телецентра, он мог его спрятать где‑то в помещении. Гурский откровенно заявил, что предпочел бы, чтобы это свинство вынесли, тщательно обыскать все огромное здание телевидения — удовольствие еще то.
О секретном складе компрометирующих материалов я имела право знать, потому и спросила без боязни, не исчезло ли оттуда что‑нибудь. Инспектор и тут не стал темнить.
