Сердце знает - Игл Кэтлин

Он был рад убедиться, что она почти совсем не изменилась. Как удалось ей за все эти годы так мало измениться? Это было на нее похоже: взять, засучить рукава и выкупать вонючего пса.

Он громко захохотал, когда Плакса встал на ноги и быстро отряхнулся, забрызгав ее с головы до пят. Она не слышала Риза, но тоже вовсю хохотала.

— Как насчет лимонада? — он вынул две банки.

— Само собой, — она улыбнулась. Пес воспользовался возможностью опять подняться и отряхнуться. Хелен отпрянула назад, но ошейник не выпускала.

— А, Плакса, ты сам напросился! Ты хоть понимаешь, какую услугу я тебе оказываю? Никакой благодарности.

Пес точно не понимал, какую услугу он оказывал Ризу, намочив ее майку. — Помощь нужна?

— Я могу доверить тебе подержать шланг?

— Что за вопрос?

— Глупый, — произнесла она, пытаясь одновременно удержать пса, передать Ризу шланг и не вступить в лужу. Она широко расставила ноги, но туфли и носки уже промокли насквозь.

— Именно. Но уже поздно.

— Да, уже поздно. — Она обошла лохань, привязанная к собаке, словно танцор к майскому дереву. — Старайся попадать в собаку. Ты ведь, наверное, очень меткий …

— Так и есть. Бросок что надо — сборная «Все звезды»…

Он зажал большим пальцем конец шланга и направил сильную струю на пса.

— Риз! Холодно!

— И Плакса так считает.

Собака поскуливала, но, кажется, не слишком жалобно. Конечно же, когда пса облили водой из шланга, он выглядел тощим и несчастным, но каким же несчастным может быть парень, когда у самого его носа покачиваются облепленные мокрой майкой прекрасные груди. На Хелен был лифчик, бретельки которого видел Риз, но тот не очень скрывал ее соски.

Он глубоко и протяжно вздохнул.

— Персиковый сок помог избавиться от вони скунса, но теперь от вас обоих разит псиной, вернее, как от горшка супа с собачатиной.

— Ты слыхал, Плакса? — Она провела обеими руками по лоснящейся черной шерсти, пытаясь выжать воду. — Но ты не волнуйся. Если он еще не обедал, я спасу тебя. Ну вот, кажется, купание закончено.

Плакса опять принялся отряхиваться, разбрызгивая вокруг воду. Хелен завизжала, а Риз, поскольку был вне досягаемости брызг, хохотал. — Вот теперь купание, действительно, закончено. Он схватил со ступеньки банку лимонада, открыл ее, кивнул головой на дверь, объявил: — Душ бесплатно!

— Правда? — Она взяла лимонад. — Не берете ни гроша?

— Нет. Я даже поищу сухое полотенце. Или, может, мне обдать тебя из шланга прямо здесь?

Она отхлебнула лимонад, поставила банку на ступеньку, уперла руки в боки, и предложила: — Ну, давай, поливай!

Ухмыляясь, он зажал пальцем кончик шланга и направил струю на нее, стараясь не попадать в лицо. Она хохотала и визжала, закрываясь вытянутыми вперед руками, превращаясь под струями воды в совсем зеленую мокрую девчонку.

Когда он направил струю на землю, она откинула назад голову, заливаясь смехом, и подняла руки.

— Как было хорошо! А теперь я буду стоять здесь просто вот так и сохнуть, пока не превращусь под солнцем в настоящий засушенный «персик».

Он отбросил шланг в сторону и закрутил кран. — А теперь прими душ и переоденься в сухое. Возьми мою рубашку.

— Она мне будет по самые щиколотки. — Хелен запрыгнула на ступеньку, сбросила туфли и стащила носки. — Не хочу наследить.

— Ничего страшного не произойдет. Проходи. — Плакса был готов проскользнуть в дверь следом. — Нет, псина, и не надо скулить. Мокрые женщины и мокрые собаки — это две совершенно разные вещи.

— Как же так? Лужа — она всегда лужа.

— Я имею в виду не следы на полу, — язвительно заметил он, захлопнув дверь перед самой мордой собаки — тем самым закрыв доступ яркому солнечному свету.

Он повернулся к своей гостье, которая в полумраке стояла промокшая насквозь, крепко прижимая к груди руки, босая, с округлившимися глазами, в прилипших к ногам шортах. Она выглядела так же жалко и растрепанно, как и пес, которого он только что не пустил в дом. Он почувствовал сильное желание что-нибудь сделать, проявить одновременно и силу, и нежность, например, снять с нее одежду, закутать в мягкое полотенце и вытереть насухо.

Он кашлянул. — Тебе туда. Полотенце на полке.

— Я знаю, куда. — Она пошла в ванную, затем остановилась. — Тем летом, — прошептала она. Без своей обычной величавости она выглядела душераздирающе молодой и ранимой, — ты никогда меня сюда не приводил. И мне всегда хотелось знать — почему?

Он собирался ответить: Да ты посмотри вокруг, но ему пришло в голову, что посмотреть вокруг сейчас и тогда — это совершенно разные вещи. Невзрачный домишко оставался почти таким же, лишь он видел его иначе. Возможно, сейчас у него были другие глаза.

— А почему ты не пригласишь меня к себе домой — познакомиться с твоей семьей? — спросил он в ответ.

В полумраке она улыбнулась. Если он не ошибался, улыбка вышла грустная. — По-моему, мы никогда так далеко не заходили, разве не так?

— По-моему, тоже. — Еще как далеко тогда заходили, и он прошел долгий путь с тех пор, но власти он над ней так и не приобрел.

Он пошел в свою старую комнату, где когда-то давно спал, прижав голову к стене и свесив ноги с кровати, и нашел кое-какую одежду. Он решил, что футболка будет чересчур смахивать на ночную сорочку, поэтому выбрал белую рубашку с длинными рукавами. Жаль, что он не носит боксерских трусов. Она бы здорово в них смотрелась. Отцовские джинсы подошли бы ей лучше, чем его собственные, но комната отца была сейчас заперта, да и его одежду не следует больше носить.

Когда вода перестала шуметь, он постучал в дверь. — Меняю свою сухую одежду на твою мокрую, — предложил он, и они поменялись через дверь. — Повешу ее сушиться на улице.

Она поблагодарила его и позже, когда присоединилась к нему на кухне, то вернула ему его джинсы. — Спадают, и все тут. Но рубашки достаточно, верно? Я ведь выгляжу прилично.

— Совершенно прилично. Тем более, что на мне эта рубашка никогда так хорошо не выглядела. — Она доходила ей до коленей и если закатать рукава, сошла бы за платье. — Надень поясок на нее, и можно отправляться в ресторан. — Он вручил ей банку лимонада, которую она не допила. — Ты вчера отказалась пойти со мной в ресторан, а я, как правило, дважды никого не упрашиваю, но вот ты пришла сюда, и время обеденное, а в моем буфете — хоть шаром покати.

— Это одна из причин, почему я, честно говоря, заехала. Извиниться. У меня вчера и в мыслях не было грубить, но после общения с… — она с досадой махнула рукой.

— Это что, входит в обязанности крупье? Утешать проигравших бедолаг?

— Нет, обычно, нет. Я просто оказалась рядом. У меня имеется кое-какой опыт утешителя. Как у педагога, понимаешь? — Она вертела пуговицы рубашки. Пуговицы были от его рубашки и она то расстегивала, то застегивала их на груди. Она могла бы застегнуться наглухо до подбородка, если б захотела, но он все равно не перестал бы думать о том, что ее нижнее белье сушится на улице. Он сам его туда повесил.

— На самом деле, это я могу предложить тебе обед, — появилась у нее идея. — Кое-что я положила в холодильник, и в машине есть продукты.

Он не был голоден. — Пойду принесу. Что взять?

— Просто принеси обе сумки. У тебя есть майонез?

— Не-а.

— А горчица?

Он показал рукой на шкафчик возле холодильника. — Проверь там. Думаю, можно использовать все, что не было открыто.

Она как-то странно смотрела на него. Он отвернулся и пошел к двери. Ты же не пользуешься личными вещами старика, такими как, например, одежда. И Риз подумал, что еда, которой старик пользовался, тоже должна быть отнесена к вещам личным. Она назвала бы это суеверием. В Миннеаполисе он сам бы это так назвал. Но не здесь и не сейчас.

Вернувшись с продуктами, он спросил, нашла ли она что-нибудь. Она ответила, что не смотрела.

— Нет необходимости, — объяснила она, — я привезла достаточно.

Сооружая бутерброды, они непринужденно болтали. Он предложил положить в творог консервированные фрукты, а она вспомнила, что ее мать называла такое блюдо «божественным рагу», и ей кажется, что большинство ест вместо творога взбитые сливки. Он не помнил, чтобы прежде она вспоминала свою мать. Она была права: они тогда про свои семьи старались не вспоминать. Насколько ему помнится, они интересовались тогда исключительно друг другом. Все остальное было слишком сложно. Но сейчас, оказывается, ему не представляет никакого труда спрашивать о ее родителях. И она рассказала ему, что они давно в разводе, что мать ее переехала в Огайо к старшей дочери. Не похоже, однако, чтобы Хелен поддерживала тесную связь с ними, и ему было интересно — почему. Но спросить не спросил. Может, как-нибудь она расскажет ему об этом сама.