Малколм Прайс - Аберистуит, любовь моя
– Спасибо.
Он нетерпеливо отмахнулся от моих благодарностей:
– А теперь топай отсюда. Мне еще осла хоронить.
Из Гавани через замок я вышел на самую макушку города и свернул направо как раз у рынка – в магазин шерсти «Вязкий ум». Тенькнул колокольчик, и я пошел по проходу между стеллажами, до потолка забитыми шерстью всех цветов и сортов, которые только в силах предложить овцеводы. Выложив на прилавок клочок, полученный от мамаши Эванса-Башмака, я стал дожидаться, пока Милдред Крикхауэлл осмотрит его сквозь ювелирную лупу. Хозяйка походила на циклопа с единственным водянистым глазом размером с медузу, расчерченным жилками, точно паучьими лапками.
– Самая что ни на есть попонка на чайник, – рассмеялась она. – Занятно, а на вид вы вроде не из таких!
– Это… это не моя, – пролепетал я.
Она опять рассмеялась:
– Как всегда! Еще скажи, что она – твоего приятеля!
Я съежился. Гости города часто удивляются, до чего много магазинчиков у нас торгуют попонками для чайников, и особенно тому, что расположены магазинчики эти в основном у Гавани. Когда именно этот безобидный предмет чайничного убранства сделался прикрытием для подогревания совсем других хоботков, история умалчивает.
Я взял лоскуток.
– Вы точно уверены, что это попонка? То есть, по мне, это просто клочок шерсти, обрывок кардигана, может быть. Или вроде того.
Женщина расправила плечи и вскинула голову, всем видом словно говоря: «Что значит "Точно уверены"?! Вы как-никак в "Вязкий ум" пришли, знаете ли!»
Она протянула мне окуляр:
– Смотрите сами. – Я стал рассматривать лоскуток на просвет, изучая вязку, а она объясняла мне ее разнообразные особенности. – Видите мелкие частицы пыли в пряже? Это – чайная пыль. А теперь взгляните, как сплетаются нити. Видите? Восьмерками вперемежку с зигзагами. Это нечасто увидишь. Называется такой способ «двухлицевое оборотное вязание Хильдегарды», по имени Хильдегардианского ордена сестер Деиниола. Они его изобрели. А это приводит нас к любопытным выводам.
Повисла пауза; я тщетно пытался разглядеть то, о чем она рассказала.
– Очень любопытным, – повторила хозяйка.
– Да, ну и к каким же?
– Можно провести датировку, да-с. Точней, чем радиоуглеродным методом. 1958-й год.
– Как вы узнали?
– В этом году изобретено оборотное двухлицевое вязание Хильдегарды, а вскоре сестры отринули грех развлечения и прекратили вязать. Никто не сможет это сделать так, как они. И более того. Посмотрите на подогнутый край, на эту искусную простежку. Видите?
– Да!
Меня потрясло, сколько эта женщина разглядела в свое увеличительное стекло.
– Видите, как скукожились и обесцветились волокна?
– Да.
– Классический подпал. Сюда-то и продевался хоботок. А теперь посмотрите на занятные символы по кромке. Видите?
– Да. Похоже на иероглифы.
– Ха! – И она хлопнула меня по спине с силой, которой я не подозревал в даме ее возраста. – Недурно для человека, который утверждает, что ничего не смыслит в попонках. Это не иероглифы, но вы не так уж далеки от истины. Ранний алфавит майя. И это означает, что перед нами – Мексуатаакахуатль. Это из набора попонок, связанных сестрами Деиниола ограниченным тиражом для «Эмпориума чайных попонок Мамаши Притерх» в 1958 году. Серия «Мировые легенды о сотворении», и это – Мексуатаакахуатль, майянское божество плодородия.
Я опустил окуляр и ошеломленно воззрился на нее. Хозяйка лучилась от удовольствия; не часто ей доводилось показывать такой класс.
Взяв окуляр, она еще раз взглянула сама.
– И если я не ошибаюсь, этот крохотный полумесяц с краю – все, что осталось от его набедренной повязки. Изображение на попонке главным образом основывалось на источниках, обнаруженных в 1935 году экспедицией Оксфордского университета в Восточные Кордильеры. Мексуатаакахуатль отвечал за возобновление растительного покрова и являлся богом-покровителем цеха златокузнецов. В его честь дважды в год приносили человеческие жертвы, с которых заживо сдирали кожу. Набедренная повязка – это некоторая вольность. Видите ли, он мог принимать как мужское, так и женское обличье. Очевидно, для сестер это было излишне пикантно, и они предоставили нашему воображению домыслить детали. – Милдред Крикхауэлл положила увеличительное стекло и улыбнулась мне. – Майя – замечательный народ: очень искушенные математики, они вывели понятие нуля, но, как ни удивительно, не изобрели колеса.
– Это в высшей степени изумительно, – сказал я.
– Ах, полноте! – Надменно плеснув ручкой у своего личика, она уволила меня от изъявлений. – Это семечки. Если бы мне вовремя прислали запчасть для растрового электронного микроскопа, я бы и впрямь могла вам что-то рассказать. – Она принялась постукивать пальцами по прилавку. – Само собой, если это и впрямь Мексуатаакахуатль, я обязана по закону донести на вас в полицию.
Повисла пауза. Я чувствовал, что женщина пристально изучает меня, хоть и не подает виду.
– В полицию?
– Было всего четыре Мексуатаакахуатля.
– Продолжайте.
– Три из четырех – в частных коллекциях, а четвертый до недавнего времени был в Музее.
– И его там больше нет?
– Украден несколько недель назад.
Остаток недели хлестал дождь, и я, закинув ноги на стол в кабинете, разглядывал портрет Ноэля Бартоломью. Я пытался понять, как в генофонде умудряется сохраниться ген, заставляющий человека рисковать жизнью ради дурацких целей. Ведь вот он я, став на след пропавшего мальчишки, почем зря нарываюсь на конфликт с Друидами. А Эванса-Башмака и спасать-то не стоило. Что бы ни думала его мамаша, так считали все в городе. Любопытно, зачем ему понадобилось воровать чайную попонку из Музея. Бог весть, но явно, не потому, что он любил чай. К тому же из головы не шли прощальные слова Амбы о сыне машинистки. Глупость, конечно, я это понимал, но отделаться от образа дамы в зале бинго, дамы в голубой косынке не мог. Чертовски точным оказалось тогда предсказание. Вдруг Амба и впрямь знает, что будет дальше? Я потянулся к зонтику.
Террас-роуд блестела от дождя, а тротуары были запружены отпускниками, которых поиск возбуждающих средств выманил из трейлеров. В чистеньких пластиковых макинтошах, со скорбными, умытыми ливнем физиономиями, они толкались и таращились на витрины магазинов. Я грустно покачал головой. Каковы, подумалось мне, будни этих людей, если отпуск представляет собой такое? На Пенглайс-хилл, на въезде в город, составилась очередь из автомобилей. К концу дня они устремятся в обратный путь, навстречу ужинам, приготовленным на походных газовых плитках, и долгим настольным играм.
У школы я поставил машину позади площадки для регби. Вдалеке, на другом конце поля, за сумрачной пеленой дождя виднелась сгорбленная неандертальская фигура Ирода Дженкинса во главе стайки мальчишек, экипированных для регби. Этот человек послал Марти в кросс, из которого тот не вернулся. Пейзаж мало изменился за последние двадцать лет – разве что на юго-западе стадиона выросло сооружение из соснового теса. Я пригляделся – диковинный деревянный скелет смутно походил на перевернутого жука. На глаза мне попался Ирод, и это начисто отбило у меня всякое желание вступать на территорию школы. К тому же до меня дошло, что если я отправлюсь к школьной секретарше, то могу заодно наткнуться и на Лавспуна. Некоторое время я просидел, слушая, как барабанит дождь по крыше автомобиля. Потом поехал домой и позвонил школьной секретарше.
– Сын машинистки? – переспросил озадаченный голос в трубке.
– Да, насчет мероприятия в Осло. Он будет почетным гостем кронпринца Густава.
– У нас есть один – учится в первом классе.
– Нет, слишком молод. Ему должно быть лет пятнадцать– шестнадцать.
– А сын фельдшерицы не подойдет?
Я повесил трубку.
Наутро ко мне на крыльцо приземлилась «Кембриан Газетт», и на первой полосе в ней красовалась новость о том, что Призрачный поезд на неделю отменяется. Машинист получил отпуск по семейным обстоятельствам: накануне его сына сбило неустановленное автотранспортное средство.
«А после чая, и мороженого, и печенья смогу ль я довести до кризиса мгновенье?» – это ТС. Элиот, вот это кто, мистер Найт, – сказал Сослан, выставляя передо мной на стойку два рожка за 99. – Из «Пруфрока»!
Мы с Амбой взяли мороженое и отошли к леерам. Теперь она была моей помощницей на жалованье из расчета 50 пенсов в день по завершении работ, плюс мороженое.
– О'кей, – сказал я после того, как мы отметили сделку. – Выкладывай.
Она осклабилась и поглядела на меня с невыносимым самодовольством.
– Оплошность картографа.
– Чья-чья оплошность?
– Картографа.
Я медленно слизнул ванильного.
– Понимаешь, – продолжила Амба. – Всем ясно, что между этими убийствами есть связь, но никто не додумался – какая. Эти мальчишки – как гвоздь и панихида: Эванс, Бронзини и Ллуэллин – это одно, а Мозгли – другое.
